Новый Мир ( № 12 2012) - Новый Мир Новый Мир

Схожим образом можно взглянуть и на философские тексты Бибихина. Казалось бы, перед нами почти всегда — некие конспекты, наброски к трактатам, что-то неготовое, косноязычное, недоформулированное. “Всего меньше я стал бы претендовать на то, что могу показать что-то яснее других”, — произнес он на одной из лекций курса “Чтение философии”. На первый взгляд, перед нами — нечто, заранее предполагающее высокомерное отношение к “провинциальной” русской философии тех, кому лестно представлять себя частью европейской традиции. Кстати, нужно заметить, что сам Бибихин, прекрасно знакомый с текстами европейских философов (а, например, с Ж. Деррида — даже лично), никогда не отличался этой заносчивостью в отношении русской мысли. Выявляя противоречия В. Розанова или В. Соловьева, он не считал обнаружение этих “тупиков” победой над философами. Собственно, тяга к противоречию, непониманию, неясности и стала одним из центральных пунктов философии самого Бибихина. Собирание (λόγος)δля него всегда было важнее систематизирования ( ratio ). Его лекции — это не протоколы истории философии, а не доверяющее отшлифованному слову сырое мышление (прекрасный оратор здесь виден между строк, и это подтверждают не так давно ставшие доступными аудиозаписи его выступлений, а слова “полный провал”, прерывающие долгое молчание в конце одной из лекций о Витгенштейне, вовсе не нарушают этого впечатления).

Каждая книга Бибихина, казалось бы, вращается вокруг тем, уже присутствовавших в других его работах, и одновременно — сообщает что-то принципиально новое. Его тексты, написанные по самым разным поводам, указывают друг на друга и в то же время подтверждают существование некоей общей основы, проявляющейся в каждом из них. В этой связи вопрос о том, с какой книги Бибихина стоило бы начать знакомство с его философией, может поставить в тупик. Впрочем, есть некоторые основания полагать, что “Лес” занимает в обширном корпусе текстов Бибихина особое место.

Этот текст восстановлен по записям лекций, читавшихся на философском факультете МГУ в 1997 — 1998 годах. Несмотря на наукообразный подзаголовок (“Проблема материи, история понятия, живая материя в античной и современной биологии”), “Лес” ни в коей мере нельзя назвать книгой, адресованной “профессионалам”. Впрочем, у Бибихина нет ни одного узкоспециализированного исследования: каждая его работа, независимо от темы, всегда уводит в самую глубину онтологических проблем, с самых неожиданных сторон вглядывается в первоосновы — через язык, веру, сон, цвет. Формальной основой для разговора о hyle — живой материи становятся биологические трактаты Аристотеля, но едва ли “Лес” можно считать развернутым комментарием к ним. Тем более, что путь к Аристотелю пролегает сквозь записи монахов-пустынников и Библию. Книга с первых страниц выплескивает на читателя целый комплекс тем: лес как горючее; как воспоминание о временах “косматости”; как опоздание к событию мира; как нечто, вмещающее любое количество попыток его осмыслить, но чаще всего предстающее в городских джунглях в суррогатном виде табака, наркотиков, вина, сгораемой нефти.

Биологические вопросы здесь становятся философскими, и, может быть, главной проблемой является сложность определения жизни . Отсутствие промежуточных видов в теории эволюции Дарвина позволяет говорить о верности лишь некоторых ее аспектов, мало объясняющих логику эволюционных процессов. Проблема знака в “Лесе” не просто не ограничена сферой идеологии и уходит корнями в человеческое бессознательное, но убедительно представляется как существовавшая задолго до появления homo sapiens. “Не мы создали помимо действительности другой второй символический мир, а с самого начала всегда уже имели дело с двумя”, — писал Бибихин в другой книге (“Витгенштейн: смена аспекта”). Описывая ту колоссальную важность, которую играют знаки в жизни животных, Бибихин подталкивает к мысли о знаковой природе инстинктов, заставляя усомниться в фундаментальности бергсоновского разграничения инстинкта и интеллекта: рефлекс слишком часто обнаруживает ту же зависимость от знака, что и рассудок. Однако речь идет вовсе не о первичности знака, но о том, что странным образом предполагается уже решенным в любых вопросах о “первичности” и “вторичности” (точно так же вера и атеизм уходят корнями в те смутные глубины, где между ними не существует принципиальной разницы). Для Бибихина философские вопросы, лишенные онтологических оснований, сведенные к коммуникативной поверхности и техникам объяснения, лишаются своей значимости. Главнейший же вопрос философии может быть сформулирован следующим образом: почему человек оказался в ситуации, вынуждающей его задавать вопросы? Бибихин редко упоминает Кафку, но именно образы деревьев без корней или учеников, потерявших шифр от учения, часто приходят в голову при чтении его лекций.

Впрочем, интерпретировать или пересказывать “Лес” почти бессмысленно, сложно даже претендовать на выделение “главных” тем, никакой разговор об этой книге не вместит всех переплетенных в ней вопросов (молитва как близость к миру, “полития” пчел, астрономия, квантовая механика, союз материи и смысла, обширные вкрапления/переводы из Аристотеля, Ионеско и Деррида — одно перечисление “сюжетов” способно занять несколько страниц). Но при этом ни одна глава “Леса” парадоксальным образом не кажется перенасыщенной аналогиями: при столь интенсивном смешении всего со всем, стиль Бибихина мало напоминает методики классиков постструктурализма. От Ж. Делеза, например, его отличает отсутствие интереса к созданию концепта , акцент на чтении до понимания и поразительное представление античного нерушимого универсума и постмодернистской фрагментарности как одной и той же проблемы. Бибихина в большей степени волнует не новая модель инвентаризации истории философии, но размышление о том, почему мир способен вместить любое количество “разночтений”. И главное, чего требует “Лес”, — это внимание.

ТАТЬЯНА КОХАНОВСКАЯ, МИХАИЛ НАЗАРЕНКО: УКРАИНСКИЙ ВЕКТОР

ИСТОРИЯ С ГЕОГРАФИЕЙ [11]

Поезд № 112 и другие маршруты

Новый литературный сезон в Украине начался традиционным львовским Форумом издателей [12] и продолжился «Книжным Арсеналом» в Киеве. Проходящий во второй уже раз, «Книжный Арсенал», хотя и не имеет пока что львовского размаха, но уже сделал серьезную заявку на состоятельность и своеобразие. «Арсенал» скромнее, но и более целостен, чем огромный львовский Форум, — точнее, конгломерат нескольких фестивалей и бизнес-форумов (не говоря уж о книжной ярмарке). Киевский книжный фестиваль не выплескивается из стен недавно созданного музея современного искусства «Мистецький Арсенал» — и то, что функционирует он фактически в одном пространстве с художественной экспозицией, уже определяет территорию культуры, на которой проходят фестиваль и ярмарка. Гулкие кирпичные залы «Арсенала» [13] вмещают и стенды издательств, и площадки презентаций, и «неформатные» выставки — скажем, работы молодых книжных иллюстраторов или история комиксов. До львовского «все флаги в гости…» еще далеко, но приятно было видеть и польскую российскую программу, и почетных гостей из других стран (главной приглашенной звездой стал Алессандро Барикко). Все это привлекло в «Арсенал» киевлян (не настолько равнодушных к культурной жизни, как это могло показаться в последние годы), и замешкавшиеся с новинками издатели получили еще один шанс представить то, что не успели выпустить к львовскому Форуму. Два культурных события, идущие почти подряд, дают едва ли не исчерпывающее представление о том, каким будет наполнение следующего «книжного года».

Именно на «Арсенале» стало очевидно, что тема этой колонки более чем своевременна: растущий читательский интерес к культурной географии нашей страны наконец-то получил ответ — «картографическую» активность издателей. Пионером выступила киевская «Темпора», еще в декабре прошлого года выпустившая антологию с провокационным названием «Соломонова Красная Звезда» [14] . На самом деле название носит характер вполне географический (Соломонове — крайняя западная точка Украины, Червона Зирка — крайняя восточная), и все 25 эссе упорядочены по географическому принципу. Эссеистика весьма популярна в Украине, и, хотя издательства не очень жалуют сборники, примеру «Темпоры» последовало и крупнейшее украинское издательство «Фолио», выпустив даже не один сборник, а фактически целую серию. Общего названия у серии нет, зато имеется демонстративно схожее оформление, а главное — общая тема. К эссеистике добавились и сборники «фикшн» — кое с чем читатель уже знаком, однако в новом соседстве проступили прежде неявные смыслы, быть может даже не чаемые авторами. Хорошая антологизация — великая сила.