Производственный роман - Петер Эстерхази

(Об этом случае рассказывали по всему окраинному району: «Знаешь, почему не подошел старший брат Эстерхази?» и т. д. Так преданность — в фальшивом образе случайного и бессовестного спортивного руководства — выиграла битву. Конец. «Друг мой, этому мотиву перерегистрации пришел конец, как писюлям в Сахаре». Мастер в похвальном слове использовал слово «песок», я же, вследствие важности и масштаба предприятия, произвел данные изменения. Выбор был сделан между точностью и правдой. «Итак, mon ami. He правда ли. Если я один из самых — — венгерских — — — — — , та легкая великосветскость, с которой я переодеваю искусство в чистое, — очень даже вызывает опасения», — и он ужасным жестом погладил подбородок.)

Центром событий стало внутреннее помещение, рабочий кабинет, страна четырех королей. В распоряжении картежников были самые что ни на есть ветхие столы, под ножки которым господин Дьердь подсунул скомканную бумагу. (В таких случаях картежники проявляют недовольство.) Если места оказывалось недостаточно, пылкие добры молодцы устраивались даже за бильярдным столом, рискуя погибнуть под белыми пулями. (Я имею в виду шары из слоновой кости, которые наш дядя Флутер — чемпион округа Сольнок — далеко посылает кием.)

Тарок на копу. — «Тарок в бито». — «Помогает терс-мажор, двадцать очков» — «Контра!» — «Реконтра, взятка!» — «Реконтра!» — «Суперконтра!» — «Держу ставку!» — «Инвит!» — «Северный связующий железнодорожный мост!!!»

«Господа, успокойтесь», — угрожающе произнес сквозь зубы господин Дьердь и вышел из-за стойки. «Кто этот говнюк?» — спросил он у мастера. Тот посмотрел на господина Миксата, который вел великое карточное сражение, лоб у него блестел, слышалось громкое сопение. Перед ним красное вино. Господин Дьердь, не дожидаясь ответа, кряхтя от боли в пояснице, поспешил обратно к своим делам. Мастер взял стакан со стойки, пододвинул стул к господину Миксату и стал следить за игрой. «Знаете, друг мой, вот это было действительно бесплатное вино». В те времена господин Марци в качестве награды за свои золотые ноги то и дело получал даже вино, перепадало и мастеру; однако вино Миксата было все-таки бесплатнее! Мастер был в финансовой ситуации. Незадолго до того крайне рассеянно прошла встреча двух поставщиков вина. Мастер и господин Миксат шли вдоль аллеи из тополей, пространно, дружески беседуя. Мастер скоро пришелся господину Миксату по душе, процесс начал стремительно набирать обороты после того, как господин Миксат узнал, что мастер, подхваченный очищающим вихрем истории (тоже), научился сначала говорить на языке палоцев и только потом по-венгерски. Перед семейным домом господин Марци как раз поверхностно подметал тротуар. (Я говорю не о поверхности тротуара, а так, чтобы применить средства сатиры.) Дым стоял коромыслом; что там устроили пыль и письма! Мол, вечный бой, покой нам только снится! Господин Марци, как увидел господина Миксата, так и, бум-м, уронил метлу, и та как будто упала в обморок. «Что за ястребиные усы!» — сказал он с нескрываемой завистью. (Я не случайно использовал выражение «упасть в обморок» выше. Потому что если господина Марци во время подметания тротуара или разгребания снега поражала направляющаяся из медицинского училища к электричке группка девчонок, тогда господин Марци, если была охота [а, как говорят: охотник он великий], закатив глаза, просто падал в обморок. Те его давай оживлять [искусственное дыхание, проявление элементов материнского инстинкта и т. д.]. А он чуть дышит. Мать мастера теперь уже и не знает, плакать ей или смеяться над беспримерной ленью своих сыновей!.. — Тому, что они, напр., даже тротуар не хотят подметать.)

«Какая улица, говоришь, приятель? — применил мастер выражение своего младшего брата. — Улица «Усачева»?» — «Что за усы, как у сома! — сварьировал господин Марци и потрепал господина Миксата по плечу. Господин Миксат в крайней растерянности стоял в гуще семейной жизни. — А у меня, вум-м! будут усы как у моржа!» Скрючив пальцы, он поднес руки к несуществующим усам, задрал верхнюю губу, как кусачая нутрия, и продиктованным рядом звукоподражательных звуков «вум-м» движением тряхнул обеими руками вперед, как если бы они соскальзывали по изгибу гигантских обвислых усов. «Вум-м! Вот такие!» Миксат и Эстерхази, два видавших виды светских льва, с улыбкой переглянулись. «Молодо-зелено!»

Господин Миксат чувствовал себя ну прямо в своей стихии: составилась партия в карты, и вино убывает. «Садись сюда, сынок, поближе к старику». — «И наклюкались же мы, друг мой». Однако ситуация не так уж примитивна! Из уличного сумрака возникли двое полицейских. Вокруг игрового автомата началась мелкая возня, шевельнулись погруженные в карманы руки, но больше ничего не произошло, только господин Дьердь услужливо вскочил, его сознание определялось бытием. «Что прикажете, господа стражи порядка?». — «Мы на службе». Господин Дьердь подмигнул мастеру и побежал наливать пиво. Господин Миксат весело тасовал волшебные карточки. Молодой белокурый полицейский пристально смотрел на мастера. «Скажи, дядя Кальман, — обратился он за опытом к старшему коллеге, — ты никогда не нервничаешь?» — «Чтобы я да психовал? Ёкалэмзнэ, с какой это стати?!. Не такой я маленький человек, чтобы замечать или не замечать правительство. Мне это совершенно безразлично. Я замечаю только Венгрию». Раздали, он посмотрел в свои карты. Карты он тоже замечал. «События так или эдак, рано или поздно, все равно произойдут. И насколько я знаю соотношение сил, а его я хорошо знаю, — пухлой рукой он любовно погладил промасленные карты, — я еще и выиграть могу».

Полицейские выпили пиво, ушли. Господин Дьердь позвал мастера. «Знаешь, кто был белобрысыйфараон? Чурес. Помнишь, из юниорской?» Мастеру вдруг вспомнились лимоны. «В юниорской нам всегда выдавали лимоны». Их приносил в бумажном пакете крошечный отец тогдашнего Левого Связующего. Разрезал прямо у них перед носом, весь перерыв у них текли слюнки, и, по сути дела, старик заканчивал только к концу перерыва. Тогда каждый получал по порции и, морщась, съедал. Можно было даже попросить добавки. Мастер часто смотрел сквозь тонкий ломтик на солнце. «Почему в наши дни нет лимонов?» — «Было доказано, — ответил как-то раз господин Арман, — что от них нет пользы». Господин Арман наморщил лоб. «Помидоры с солью лучше». — «Ты это так говоришь, ива, — набросился мастер на своего тренера, — как будто нам их выдают».

«Словом, Чурес. У него была хорошая левая, только много выпендривался. От него тоже шарик можно было получить только после дождичка в четверг». — Господин Дьердь любил пословицы-поговорки. А уж если он к одной привыкнет! Они с господином Марии неделями их трубили! Когда, например, он был вСеверной Венгрии у костоправа и возвращался домой по большому холоду, холод он передал так: «Белые медведи, старик, просто умоляли, чтобы я их впустил в загон». Он показал руками, как умоляют. Неделями по дому разносилось: «Белые медведи…» и т. д. Мастер спросил: «Лучше тебе?» — «Не знаю», — заныл великан. «В прошлый раз он проверял алкогольным зондом батю Шани. Старик здорово накачался. Велосипед шел домой на своих двоих, как лошадь. А тут Чурес, трубку сурово держит. О, Чурес, рыгнул старик. Помнишь, как он раньше кричал на стадионе. Помнишь? Пас, Чурес! Аж уши закладывало. Вдыхайте, дядя Шани, не дуйте, вдыхайте, подсказал потом шепотом Чурес. Так его и пронесло… Знаешь, на сколько бы его обули? Три куска, ива, три куска. Ребята с кирпичного завода уже два раза подлавливали Чуреса, потому что вел себя как свинья. Отдубасили его как следует». Мастер сдержанно кивнул. (Он держался несколько в стороне от форменной одежды.)

Господин Миксат страстно играл в карты. «Сказал я прямо Йокаи в глаза, что намного лучше играю в тарок, чем он. А ты, дядя Мориц, намного лучше пишешь, чем я, — и это тоже кое-что. Так ему и сказал». Мастеру пришло в голову множество голенастых, покрытых варикозными венами литературных ног, и он подумал относительно футбола то же самое, что господин Миксат — относительно тароке. «И это тоже кое-что». В этот момент, замысловато вывернув руку, которая дотянулась до потайного, глубокого кармана, он изволил извлечь на поверхность теннисный мяч. Мяч покоился в его ладони. Ворсинки примято жались. Что бы это значило? «Послушайте, друг мой, — слегка раздвинул он горизонт с такой естественной простотой, с которой иной растягивает штаны, — на самом деле мы учимся лишь на тех книгах, о которых не можем составить суждение. Автору, — он изволил скромно улыбнуться, — о книгах которого мы можем судить, есть чему поучиться у нас». Согласен!!!

«Послушай, дядя Кальман, вот твой живот». — «Ну… да, вот». У мастера вырвалось признание. «Дядя Кальман, я влюбился в твое пузо». Господин Миксат прыснул в стакан. «Да чтоб тебе!» — зажмурился он, потому что и в глаза тоже попало вино. «Дядя Кальман, мой милый старый предшественник, я бы хотел провести над тобой эксперимент». Он подбросил теннисный мяч до уровня головы, затем, когда махонькая ладонь вновь обхватила его, раза два дал запястью спружинить; надув губы, измерил вес. Мастер здорово это умел. «Эксперимент». В поросячьих крошечных, но горящих живым блеском глазах господина Миксата читался страх. Продолжая подбрасывать теннисный мяч в каком-то странном ритме, о котором однажды кто-то с исчерпывающей подробностью и аналитической точностью доказал, что это есть не что иное, как т. н. ритм сердца, и как поразительно то, что биение человеческого сердца — почти — затихает, — он изволил начать урок: