Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Конец децемвирата покрыт глубоким мраком. Децемвирам, как рассказывают, оставалось только опубликовать содержание двух последних таблиц и затем уступить свое место обычной магистратуре. Однако они медлили; под предлогом, что законы еще не готовы, они оставались в должности даже по истечении ее годового срока, а это было возможно тем более потому, что магистратура, призванная экстраординарным образом к пересмотру государственных учреждений, не могла быть — по римскому государственному праву — связана назначенным ей сроком. Умеренная фракция аристократии с Валериями и Горациями во главе, как рассказывают, попыталась в сенате вынудить у децемвиров отставку; но глава децемвиров Аппий Клавдий, который всегда был непреклонным аристократом, а теперь превратился в демагога и тирана, взял верх в сенате, и народ покорился. Набор двойной армии был совершен беспрепятственно, и были предприняты войны с вольсками и сабинами. Тогда был найден мертвым впереди лагеря бывший народный трибун Луций Сикций Дентат — самый храбрый человек во всем Риме, побывавший в ста двадцати сражениях и носивший на теле рубцы от сорока пяти ран; он был, как рассказывали, предательски умерщвлен по наущению децемвиров. Мысль о необходимости революции бродила в умах, а поводом для ее взрыва послужил несправедливый приговор Аппия в деле о свободе дочери центуриона Луция Вергилия, которая была невестой бывшего народного трибуна Луция Ицилия. Этот приговор вырывал девушку из ее семьи, делая ее несвободной и бесправной, и побудил ее отца вонзить ей на публичной площади в сердце нож, для того чтобы избавить ее от неминуемого позора. В то время как народ, приведенный в ужас таким неслыханным делом, толпился вокруг трупа прекрасной девушки, децемвир дал своим полицейским служителям приказание привести к нему отца, а потом и жениха, для того чтобы немедленно подвергнуть их ответственности за сопротивление его власти. Тогда мера переполнилась. Под защитой разъяренной толпы отец и жених девушки спаслись от сыщиков деспота, и, в то время как сенат дрожал от страха и не знал на что решиться, они появились в обоих лагерях вместе с многочисленными свидетелями страшного происшествия. О неслыханном деле было всем рассказано, и перед взорами каждого раскрылась та пропасть, которую создало в гарантиях общественной безопасности отсутствие трибунского заступничества; тогда сыновья повторили то, что было некогда сделано их отцами. Войска снова покинули своих начальников и, пройдя в боевом порядке по городу, снова удалились на священную гору, где снова выбрали своих трибунов. Децемвиры все еще отказывались сложить с себя власть; тогда войска появились в городе вместе со своими трибунами и стали лагерем на Авентине. Наконец, когда гражданская война уже казалась неизбежной и ежечасно можно было ожидать уличной битвы, децемвиры отказались от своей незаконно присвоенной и опозоренной власти, а консулы Луций Валерий и Марк Гораций уладили вторичное соглашение, которым был восстановлен народный трибунат. Возбужденное против децемвиров уголовное преследование окончилось тем, что двое из них, которые были всех более виновны, — Аппий Клавдий и Спурий Оппий — сами лишили себя жизни в тюрьме; восемь остальных были отправлены в изгнание, а их имущество было конфисковано в пользу государства. Дальнейшее судебное преследование было прекращено благоразумным и умеренным народным трибуном Марком Дуилием, который своевременно употребил в дело свое veto.

Так гласит рассказ, очевидно начертанный римскими аристократами; но, даже опуская некоторые побочные соображения, невозможно поверить, чтобы великий кризис, из которого возникли законы «Двенадцати таблиц», мог завершиться такими романтическими приключениями и политическими несообразностями. После упразднения царской власти и после учреждения народного трибуна учреждение децемвирата было третьей великой победой плебеев, а что противная партия питала ненависть и к этому нововведению и к главе децемвиров Аппию Клавдию, понятно само собой. Плебеи достигли этим способом пассивного права избрания в высшую общинную должность и общего земского уложения, и, конечно, не они имели основание восставать против новой магистратуры и с оружием в руках восстанавливать чисто аристократическое консульское правление. Только аристократическая партия могла преследовать такую цель, и когда выбранные частью из патрициев и частью из плебеев децемвиры попытались остаться в должности долее положенного срока, то против этого должна была прежде всех восстать конечно знать. При этом она без сомнения не преминула напомнить плебеям, что у них был отнят трибунат. Когда же знати удалось устранить децемвиров, то само собой понятно, что после их падения плебеи снова взялись за оружие, для того чтобы обеспечить за собою результаты как первой революции 260 г. [494 г.], так и более позднего народного движения; появление же валериевых и горациевых законов 305 г. [449 г.] можно объяснить только как компромисс, которым закончилось это столкновение. Сделка естественным образом была в пользу плебеев и еще раз значительно уменьшила власть знати. Что народный трибунат был восстановлен, что исторгнутое у аристократии городское право было окончательно введено в силу и что консулы были обязаны им руководствоваться, разумеется само собой. Впрочем, с введением этого права трибы лишились юрисдикции по уголовным делам, которую они себе незаконно присвоили; но трибуны получили ее обратно, так как был найден путь, дозволявший им вступать в подобных случаях в переговоры с центуриями. Да и оставленного за ними права назначать денежные пени в неограниченном размере и представлять свои приговоры на утверждение комиций по трибам было достаточно, для того чтобы уничтожить гражданское существование всякого противника из патрициев. Далее было постановлено центуриями, по предложению консулов, что впредь всякое должностное лицо, и стало быть также диктатор, должно допускать при своем назначении апелляцию, а кто назначил бы какое-нибудь должностное лицо вопреки этому постановлению, тот должен был поплатиться за это своей головой. В остальном власть диктатора оставалась такою же, какою была прежде, а именно трибун не мог кассировать его официальных постановлений так, как кассировал постановления консулов. Дальнейшее ограничение консульского полновластия заключалось в том, что заведывание военной кассой было поручено двум избираемым общиною казначеям (quaestores), которые были впервые назначены на 307 г. [447 г.] Назначение как обоих новых казначеев на военное время, так и обоих прежних должностных лиц, заведовавших городской кассой, было теперь предоставлено общине; за консулом же осталось вместо выбора лишь руководство выборами. Собрание, на котором выбирались казначеи, состояло из всех оседлых людей без различия — патрициев и плебеев — и подавало голоса по кварталам; это было новой уступкой в пользу плебейских земледельцев, влияние которых сказывалось гораздо сильнее на этих собраниях, чем на собраниях по центуриям. Еще богаче последствиями было то, что трибуны были допущены к участию в сенатских прениях. Впрочем, сенат считал для себя унижением допускать трибунов в самую залу заседаний, и потому им было отведено место на скамье у дверей, откуда они могли следить за прениями. Трибунское право интерцессий было распространено и на постановления сената в его полном составе, с тех пор, как сенат превратился из совещательного собрания в исполнительное, а эта перемена, без сомнения, в первый раз произошла тогда, когда плебисцит был признан обязательным для всей общины; естественно, что с тех пор трибунам было предоставлено некоторое участие в совещаниях курии. Наконец, чтобы предотвратить подлог и фальсификацию сенатских решений, от подлинности которых зависела и обязательная сила важнейших плебисцитов, было постановлено, что впредь они будут находиться на хранении не только у патрицианских городских квесторов в храме Сатурна, но и у плебейских эдилов в храме Цереры. Таким образом, эта борьба, предпринятая с целью упразднить власть народных трибунов, окончилась вторичным и на этот раз окончательным признанием их права кассировать по их усмотрению как отдельные административные акты по просьбе пострадавших от них лиц, так и решения высших государственных властей. Как личная неприкосновенность трибунов, так и непрерывное существование их коллегии в полном составе были снова обеспечены самыми священными клятвами и всем, что есть в религии внушающего благоговейный страх, равно как самыми ясными узаконениями. С тех пор в Риме уже никогда не делалось попытки упразднить эту должность.

ГЛАВА III

УРАВНЕНИЕ СОСЛОВИЙ И НОВАЯ АРИСТОКРАТИЯ.

Волнения, которые привели к учреждению должности трибунов, по-видимому были последствием преимущественно социальной распри, а не политической, и есть основательные причины предполагать, что некоторая часть принятых в состав сената богатых плебеев относилась к ним не менее враждебно, чем патриции; это объясняется тем, что привилегии, против которых было главным образом направлено народное движение, были выгодны и для богатых плебеев; если же эти последние и считали себя в других отношениях униженными, то они, вероятно, полагали несвоевременным предъявлять свои притязания на участие в занятии должностей, когда финансовому могуществу всего сената угрожала опасность. Оттого-то в течение первых пятидесяти лет существования республики не было сделано ни одного шага, который клонился бы прямо к уравнению сословий в их политических правах. Однако в этом союзе патрициев с богатыми плебеями не было никаких задатков прочности. Некоторые из знатных плебейских семейств, без сомнения, с самого начала примкнули к революционной партии частью из сознания справедливости предъявленных плебеями требований, частью вследствие естественной связи между всеми, кто чувствует себя обиженным, частью из убеждения, что уступки в пользу народной массы были рано или поздно неизбежны и что, если воспользоваться этими уступками как следует, они приведут к уничтожению привилегий патрициата и вместе с тем доставят плебейской аристократии решительный перевес в государстве. Когда это убеждение, как и следовало ожидать, охватило более широкие круги и плебейская аристократия вступила во главе своего сословия в борьбу с родовою знатью, она уже имела в своих руках легальное орудие для гражданской войны в форме трибуната, а при содействии социальных недугов могла вести эту войну так, чтобы диктовать аристократам мирные условия и в качестве посредника между двумя партиями достигнуть доступа к общественным должностям. Такой поворот в положении партий наступил вслед за падением децемвиров. Тогда уже стало вполне ясно, что народный трибунат не может быть устранен; поэтому для плебейской аристократии не представлялось ничего лучшего, как взять в свои руки могущественный рычаг и воспользоваться им для устранения политической неполноправности их сословия.