Туманные аллеи - Алексей Иванович Слаповский

– корвалол. Выходит с этим запахом и сразу постарела лет на двадцать, то есть на собственный возраст выглядит. И говорит:

– Настя, это подорвет мою репутацию. Все знают меня как сильную женщину, я такая и есть, но, если я допустила такой позор с собственной дочерью, значит, у меня есть слабые места. Это даст моральный козырь моим врагам. И еще. Я об этом не говорила, а теперь скажу: рано или поздно я состарюсь и хочу быть нормальной бабкой. Ты мой единственный шанс, ты и сама, кстати, была под вопросом, я от отца твоего, идиота, рожать не хотела, но родила и облизывала тебя, как котенка, не хотела больше никого. Так что давай это исправлять.

Я говорю:

– Успокойся, репутация не пострадает, я никому не скажу. А насчет внуков – извини. Или дождемся, когда разрешат в нашей замечательной стране приемных детей брать.

– Никаких приемных! Ребенок в однополой семье – урод по определению! Исковерканная сексуальная ориентация! Нет, надо решать кардинально!

– Это как?

– Лечиться!

– От этого не лечат.

– От всего лечат! Я у себя двух безнадежных алкоголиков вылечила и даже ракового больного спасла, на свои деньги в Израиль отправила, пять дет после операции жил, а тут ему год давали!

– То болезнь, а у меня не болезнь!

Скучно пересказывать, как мы с ней ругались. Потом Душка пришла, она и ей тоже такую же песню. При ней позвонила ее матери, а та плачет в трубку и говорит: я знаю, она с детства такая. Мама на нее зверем:

– А почему раньше не поставили в известность? Врали мне, что у нее нормальный секс был в подростковом возрасте! Обманом подложили вашу дочь под мою! Я в суд на вас за это!

Ну, и так далее. Откричалась, потом попробовала на Душку надавить, но Душечка моя, я же говорю, она как змейка, гладкая, гибкая, ускользает, не ухватишь, мама на нее кричит, а Душка только улыбается и даже не оправдывается, а спокойно говорит:

– Каждый имеет право на свое мнение и свою жизнь.

Мама покричала-покричала, сказала, что лишает меня средств к существованию, и уехала.

Но средства я уже научилась зарабатывать. Из сетевой фирмы меня по просьбе мамы выгнали, но мы с Душкой и курьершами работали, и пиццу развозили, а потом устроились помощницами к одной адвокатше, которой Душка по секрету на свои проблемы пожаловалась. Адвокатша оказалась, как Душка и подозревала, из наших, вошла в положение, причем честная женщина, ни под Душку, ни под меня клинья не била, просто помогла во имя солидарности. Да ей и не надо, у нее верная подруга, десять лет вместе живут, такая крепкая пара, что поискать.

А с мамой никаких контактов, хотя я надеюсь, она перебесится.

В начале октября у них с Тимофеем была пышная свадьба, первые люди города собрались в лучшем ресторане, Елена Ваенга у них там, говорят, пела, а тамадой чуть ли не Максим Галкин был, если не врут.

Меня она не пригласила.

Икша

Она вошла на маленькой станции между Марселем и Арлем.

И. Бунин. «Камарг»

Полупустой вагон электрички, середина дня, зима.

Вошли и сели напротив меня женщина и девушка, сразу видно, что мать и дочь, – обе коренастые, с круглыми лицами, мать в красной куртке с белой надписью Russia, буквы латинские, вязь славянская, дочь в короткой курточке химически-яркого зеленого цвета с пышным фиолетовым мехом капюшона; о таких нарядах люди их круга говорят: богато смотрится!

Они были раздражены и негромко переругивались.

– Ехай теперь с тобой, – говорила мать. – Весь день потеряю.

– Могла бы не ехать.

– И не поеду. Сойду вот сейчас на следующей, и все.

– Сходи.

Помолчали.

– Ты могла сказать мне или нет? – спросила мать.

– Отстань.

– Отстань. Одно слово всегда – отстань. Я вот возьму и отстану в самом-то деле, не обрадуешься!

– Еще как обрадуюсь. Помолчать можешь?

– А чего я сказала? Я и так уже молчу. Говори не говори, никакого толку. А вот если бы слушала, ничего бы не было.

– Мам!

– Теперь мам, ага. Где ты раньше была?

Мать распирало сознание своей правоты, не терпелось высказать досаду.

– Я тебе сразу, с самого начала что говорила? – допытывалась она.

– Не помню.

– А ты вспомни.

– Сказала, не помню.

– Все ты помнишь, только признаться не хочешь!

– Ладно, не хочу, отстань.

– Ага, значит, помнишь!

– Помню.

– И что я сказала?

– Отстань.

– Нет, что?

Девушка отвернулась.

– Я могу напомнить, – не унималась мать. – Но хочу, чтобы ты сама вспомнила. Или напомнить?

– Ну?

– Что ну?

– Давай говори, ну тебя на фиг уже! – разозлилась дочь.

– Ты как на мать?! – женщина глянула на меня и понизила голос. – Ты совсем уже?

– О ё-о-о! – застонала дочь.

– Вот тебе и ё!

Тут электричка остановилась, голос объявил: «Икша, следующая Трудовая!»

Мать замолчала. Она притомилась и восприняла остановку как повод для передышки. Быть человеком неправым и обвиняемым неприятно, но и правым, обвиняющим – нелегко, особенно если знаешь осознанно или подспудно, что рано или поздно тебе за твою правду обязательно отомстят.

Вошли юноша и девушка. Все посмотрели на них. Они были в одинаковых костюмах космического серебряного цвета. Не проходя дальше в вагон, поставили в угол что-то в длинных и широких оранжевых чехлах, сняли шлемы, тоже оранжевые. У юноши была короткая стрижка новобранца, лицо ясное, светлое, голубоглазое, без особых примет, просто приятно красивое. И девушка была безлико хороша – длинные светло-русые волосы, рассыпавшиеся по плечам, правильные черты лица, глаза тоже голубые. Очень молодые, лет семнадцати или даже шестнадцати, они были похожи, как брат и сестра, но ясно, что не брат и сестра. Стояли, глядя друг на друга, улыбались, будто давно не виделись. Но ведь и правда не виделись толком несколько часов – носились по склонам в своих шлемах и очках, а теперь сняли и вспомнили, какие они красивые, вот и любуются заново. Девушка подняла руку и то ли погладила пальцами по щеке юноши, то ли что-то сняла или вытерла, неважно, в этом жесте было столько заботы, любви, нежности, что у всех, кто видел, наверное, сердце захолонуло от счастья и тоски. Эта пара была похожа на астронавтов из фантастического фильма, причем особенных, специально отобранных, которых вывозят на далекую планету для размножения, для спасения цивилизации. А мы были остающиеся и обреченные земляне.

– Вот научилась бы тоже хоть на лыжах кататься! – поучительно заметила мать дочери.

– Да бли-и-и-н! – взвыла дочь. – Ты достала насмерть! Хоть бы разбиралась бы, это не лыжи,