Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София

— Мой папа — деревенский алкоголик, — усмехнулся Мартин.

— Вот видишь. А моя дочка на вокзале не ночует. Разве я плохая мать? — спросила женщина, отхлебывая прямо из фляжки.

— Что вы, конечно нет, — с чувством ответил Мартин.

Потом, подумав, вырвал титульный лист из книги, которую отдала женщина. Достал из рюкзака черную ручку, написал на листе несколько слов, а затем стал медленно складывать его.

— Знаете, у меня была подруга. Однажды она сильно заболела. И я сделал для нее подвеску, на ней было много-много бумажных журавлей. Они ее успокаивали. Я прикрепил подвеску у ее кровати, и она начала выздоравливать. Я мало что мог для нее сделать. Я, по правде говоря, вообще мало что могу. Но если вы отдадите вот это дочери — я буду вам очень благодарен.

Он протянул женщине бумажного журавля. На его крыльях мелкими буквами было написано: «У тебя все будет хорошо».

— Это просто пожелания. Говорят случайные встречи не случайны.

— Я передам, — кивнула она. — А ты поедешь к сестре — заходи в гости. Вот, сейчас…

Она долго рылась в рюкзаке, а потом достала оттуда мятый лист бумаги, изрисованный спиралями и кругами. Кажется, женщина чертила их, пока разговаривала по телефону.

Почерк, которым она написала адрес, был неразборчивым, и с трудом прочитанное название улицы Мартину ничего не говорило. Он вежливо улыбнулся ей, и опустил глаза к книге.

Но слова никак не желали складываться в историю. Женщина молча курила, читая любовный роман, который отдал ей Мартин, и глаза ее оживленно блестели.

Мартин почему-то надеялся, что его бесполезный подарок дойдет до девочки, имя которой женщина ему не сообщила. И что пожелание на его крыльях когда-нибудь обязательно сбудется.

Действие 8

Вишневый дым

С патетикой и убийствами надо теперь покончить! Образумьтесь наконец! Г. Гессе

Каблуки стучали по сцене зло и четко, словно отбивая ритм марша.

— А что, дорогой Виконт, — тряхнула черными кудрями Рита, — может быть я получше буду?! А может не надо тебе никакой надежды, никакого света, может быть Офелия всегда нужна была только чтобы утонуть?! Посмотри на меня, разве я не красива, разве я не жива?!

Вик, сидя на краю сцены, старательно мерил ее ледяными презрительными взглядами. Риша стояла в углу сцены неподвижно, протягивая к нему руки. Сейчас на ней была просторная серая рубашка вместо призрачного платья, но с ее запястий свисали окровавленные бинты. На этой детали настаивала Мари.

Но Вик смотрел не на Ришу, он разглядывал Риту, мерившую шагами сцену. Она удивительно преобразилась. Если раньше она не стремилась раскрывать свой потенциал, считая, что и так делает достаточно, то теперь она нашла единственный образ, который ей удавался, и упорно держалась его. В конце концов даже Мари, которой не нужна была на сцене истеричная стерва на второстепенной роли, смирилась и позволила добавлять остроты сюжету.

— Столько слов о Пути, о Темноте и Огне! Как ты там сказал? «Ярче горит, быстрее сгорает»? Сгорать-то ты сгораешь, вот только загореться никак не можешь!

— А ты, Китти? Расскажи мне, в чем смысл твоей жизни? Помогать людям, выводить их из темноты?

— Пускай там и остаются! — презрительно фыркнула она. — Я тоже буду ярко гореть, ясно тебе?

— Такие как ты, Китти, лучше всего горят на кострах.

Мари раздраженно постучала тростью по спинке стула перед собой.

Рита фыркнула и легла на край сцены рядом с Виком, положив голову ему на колени.

— Забудь ты свою Офелию, Виконт. Хочешь я… покажу тебе, что по-настоящему обжигает? — прошептала она, касаясь алого платка на его шее.

Здесь должны были следовать несколько секунд темноты и нарастающий, пульсирующий красный свет. Так как Мари регулярно делала фотографии их репетиций, а никто из школьного руководства, включая Маргариту Николаевну, ни на одну из репетиций не пришел, Вик сделал вывод, что они могут ставить решительно что угодно, и никто им слова не скажет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В зале было душно. Вик чувствовал, как тяжелой пульсацией в затылке нарастает головная боль.

— Лапушки мои, давайте что ли больше чувственности в сцену? Китти молодец, злая, а ты, Виконт, что опять за байроновский герой? Сколько можно этой тоски и меланхолии? Готова спорить, тебе нравится Бодлер, а когда подрастешь — будешь таскаться по улицам в черном пальто и строить загадочные гримасы! Но сейчас, котеночек, пожалуйста, покажи мне жестокость и цинизм! — голос Мари казался особенно резким.

Высоким. Царапающим.

— А в этой сцене нужны вообще жестокость и цинизм? Слушайте, Мертей, вы вообще подростка-наркомана с замашками показываете или маньяка-социопата?! — не выдержал Вик.

Его все раздражало. Раздражала Мари со своей пьесой, раздражала Рита, которая слишком легко призывно изгибалась у него на коленях, и раздражала Риша со своими больными, страдающими глазами заламывающая руки в углу.

— Вижу, кто-то не в духе, — миролюбиво ответила Мари.

«Вик, что с тобой?» — тихо спросил Мартин.

«Мне плохо».

«Так идем отсюда».

Вик оглядел зал. Матвей сидел на первом ряду с совершенно отсутствующим выражением лица. Несколько девушек решали общие задания на завтра. Рита все никак не поднимала головы с его колен, а Риша никак не сгоняла с лица страдающего выражения. Мари выглядела недовольной, и это хоть немного радовало.

Алый платок душил. Окровавленные бинты у Риши на запястьях вызывали рябь в глазах, а дешевые духи, которыми пользовалась Рита — тошноту. Он опустил глаза, чтобы попросить Риту встать, и на секунду замер. Она смотрела на него, и в глазах ее он ясно видел понимание.

— Рит?

Она медленно встала, оставив на брюках несколько волос. Он брезгливо стряхнул их и, спрыгнув со сцены, быстрым шагом направился к дверям.

— Вик, куда ты? — растерянно спросила Риша.

В ее голосе все еще звучала отыгрываемая тоска. Вик с трудом удержался от того, чтобы не плюнуть на пол.

— Воздухом подышу, — как можно миролюбивее ответил он, захлопнув за собой дверь раньше, чем ему успели сказать что-нибудь еще.

На улице было темно. Зима в этом году была теплой, снега выпало мало, и почти весь он растекался серой кашей под ногами. Вику хотелось подойти к сугробу и окунуть в него голову, остудив бьющиеся мысли. Но единственное, что напоминало сугроб, было кучей мусора, припорошенной снегом. А идти к лесу он не хотел. Хотел стоять на крыльце, запрокинув голову, и смотреть в черное небо.

«Вик, тебе может нужно меньше работать и больше спать?»

«Нет, Мартин. Мне нужно больше работать, чтобы выбраться отсюда и никогда не возвращаться. Ты ведь мне поможешь, правда?»

«Конечно. Скажи, что происходит? Ты ведь не просто устаешь. И в город ты так рвешься не из-за денег. Ты бежишь».

«Ты сам знаешь, Мартин, от чего я бегу. От правды».

«И от какой же правды ты бежишь?» — тихо спросил Мартин.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

«Правда в том, что Риша больше не…»

— А, вот ты где! — раздался у него за спиной голос.

— Я вообще-то хотел побыть один, — сообщил Вик, не оборачиваясь.

— Я в курсе, — ответила Рита, садясь на перила рядом с ним.