Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София

В ее голосе звучало что-то похожее на ненависть. Но Мартин явственно слышал, что ненависть она изображает, а на самом деле испытывает обычную обиду. Ему было жаль ее. В отличие от Вика, он Риту никогда не презирал.

— Зачем тебе театр? — спросил он, переливая в ее стакан то, что она намешала. Ополоснул, выплеснув воду прямо на пол и налил чистой воды.

— Я там чувствовала себя на своем месте. Мне нравилось. Маргарита Ивановна говорила, что у меня талант…

— А в других местах ты не чувствовала себя талантливой? Тебе было неуютно с другими?

— Нет, у меня были друзья, они мной восхищаются… и родители меня любят… К чему ты клонишь?

— Для Риши театр — мечта. У тебя останется все, что есть у тебя сейчас — красота, дружба и любовь родителей. А она находит в этом… отдушину. И ты прекрасно это знаешь.

— У нее есть ты, — выплюнула Рита и не поморщившись допила жидкость в стакане.

— Ну и что же?

— Ты… ты… слушай, ты не знаешь, что про вас говорят по школе? Да по всей деревне! Все знают, что вы вместе много лет. Кто-то говорит, что ты ее трахаешь так, что она от тебя не уходит, несмотря на свою… наследственность, а кто-то — что она так отсасывает, что ты ее не бросаешь, несмотря на ее наследственность…

— Так, хватит, — отрезал Мартин, вставая.

Мартин чувствовал, как глубоко внутри нарастает бешенство. Он отличал собственное брезгливое раздражение от эмоций Вика, которые нарастали в висках режущей болью.

«Вик, скажи, если хочешь, чтобы я ушел, но не надо рваться молча — мне больно», — попросил Мартин.

«Прости, я не хотел. Давай уходить отсюда. Можно я останусь на своем месте, боюсь не сдержаться».

«Конечно».

— Ты что, обиделся? — изумилась Рита, хватая его за полы куртки.

— Нет, Рита, но мне неприятен этот разговор, а ты пьянеешь на глазах и, видимо, не следишь за языком.

Она смотрела на него совершенно дурными глазами. В них не было осмысленности, только лихорадочное оживление и липкая томность.

— Да, ты прав, я совсем не слежу за языком, — прошептала она, вставая и делая шаг ему навстречу.

Она подошла вплотную и положила одну руку ему на плечо. Второй вцепилась в пряжку его ремня. Самокрутка догорала у нее во рту, грозя обжечь губы, но Риту это, кажется, не волновало. Выплюнув сигарету, она провела по губам кончиком языка, растерев помаду.

«Это сейчас что, сексуальное насилие?» — с интересом спросил Вик, наблюдая, как она трясущимися пальцами пытается расстегнуть его ремень.

«Скорее неудачное пьяное совращение», — усмехнулся Мартин, подхватывая падающую девушку.

— Твою мать, Вик, она отключилась, — тоскливо сказал он, поднимая ее на руки.

Рита безвольно повисла в его объятиях. Она оказалась намного тяжелее, чем Риша, которую он поднимал легко и однажды почти донес ее на руках из леса к дому, когда она подвернула лодыжку на прогулке. Впрочем, Вик давно заметил еще одну странную особенность — Мартин был сильнее его физически, хотя это казалось ему нелогичным и невозможным.

Мартин, читавший в зарубежных медицинских журналах заметки о подобных расстройствах, сказал, что это допустимо. Впрочем, та заметка была старая, короткая и написана по-английски, так что Вик допускал неточность перевода Мартина. Но сейчас это не имело значения, значение имело то, что даже Мартин с трудом дотащил Риту до угла, где они сидели несколько минут назад, и теперь в растерянности смотрел на ее бесчувственное тело.

— Вот сейчас она не притворяется. Вик, что будем делать с этой юной пьянью? Бросить ее в холодном подвале, боюсь, будет нехорошо.

«Я бы бросил», — с отвращением выплюнул он, впрочем, уже без былой агрессии.

— Она маленькая, пьяная и глупая. И тяжелая. Впрочем, люди без сознания всегда тяжелее… Может, позовем сторожа, и он поможет ее перетащить в тепло, а оттуда пускай забирают домой?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

«Давай», — согласился Вик, который не видел особого смысла притворяться джентльменом и беречь репутацию Риты больше, чем это сделала она сама.

Впрочем, Мартин все-таки спрятал бутылки и сверток с травой.

Но, когда он поднялся по лестнице, выяснилось, что дверь открыть не получается. Мартин покопался в замке и пару раз ударил в дверь плечом, но она не сдвинулась с места. Рита наверняка знала какую-нибудь комбинацию, вроде «здесь приподнять, сюда нажать», но сейчас помощи от нее явно было не дождаться.

«А ситуация тебе не кажется несколько… компрометирующей? Если она потом скажет Рише, что мы неизвестно чем занимались несколько часов в подвале… Может, это и есть план?»

— Риша же умная девочка и знает, что ты ее любишь, — уверенно ответил Мартин.

Вик его убежденности не разделял. После того, как она отказалась слушать про Мартина и запретила ему говорить, он никак не мог вернуть прежнего доверия. Он все время ждал от нее подвоха, и это немало отравляло его жизнь.

Мартин сел рядом с Ритой, повесил лампу на краешек торчащего из кучи хлама обломка какого-то снаряда, достал из сумки сборник Лавкрафта и пролистнул несколько уже прочитанных страниц.

«Мартин, почитай мне? Как раньше…» — попросил его Вик.

Мартин вытянул перед собой раскрытую ладонь. С нее сорвалось несколько искр, тут же погасших в полумраке.

— А ты уже не веришь в чудеса, верно? — усмехнулся он.

«Не верю. Но ты все равно читай», — вздохнул Вик.

— Я, Бэзиль Элтон, смотритель маяка на северном мысе, где служил и мой отец, и отец моего отца,[6] — сообщил Мартин, прикрывая глаза.

Когда он открыл их, ничто уже не имело значения. Он больше не был Мартином, человеком, никогда не видевшим моря. Он был Бэзилем Элтоном, потомственным смотрителем маяка. И у него была своя история о любви к парусам.

Мартин читал, водя глазами по строчкам, расплывающимся в неверном свете лампы. Рассказ отзывался в душе тяжелой от соли морской водой, пронизанной солнечным светом. Последние слова — болезненной, тянущей тоской. Белый Корабль с юга не приплывал никогда более.

Впрочем, это был справедливый конец истории. Вик молчал. Рита спала, завернувшись в угол пыльного флага. Мартин прикрыл глаза, ловя уходящие образы парусов и не заметил, как уснул сам, уронив раскрытую книгу себе на колени.

Он проснулся от глухого стона, раздавшегося рядом.

— С-с-сука… — просипела Рита, слепо шаря рукой рядом с собой.

Мартин сунул ей бутылку с водой, с трудом вставая на ноги. Все-таки в подвале было холодно.

— Ты что сделал?! — с отвращением спросила она.

— Я?! Ты залпом выпила два стакана разбавленного спирта, скурила косяк и рухнула мне на руки. Я хотел тебя вытащить, но не смог открыть дверь.

— Конечно ты не смог, для этого нужна отмычка и рычаг! Но я спрашивала… ты что… и ничего? — с удивлением спросила она, ощупывая узел на поясе куртки и пряжку своего ремня.

— Ты спрашиваешь, не насиловал ли я тебя, пока ты спала?! — выдохнул Мартин.

Эти были куда более тяжелым оскорблением, чем все, что она из пьяной ревности говорила ранее.

— При чем здесь… насилуют не так… — неуверенно произнесла она, все еще сжимая в руках неоткрытую бутылку.

— А это называется как-то по-другому?

Рита оторвалась от только что открытой бутылки и уставилась на него широко открытыми глазами, в которых он заметил целый калейдоскоп эмоций. Сначала пришло рефлекторное презрение. Потом — непонимание. А за коротким осознанием мелькнула едва заметная благодарность.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Да, это называется секс, — привычно съерничала она, возвращаясь к бутылке.

«Доброе утро. Что за тоска, Мартин? Что тебе сказала эта… прекрасная леди?» — скептически спросил Вик, глядя, как Рита умывается остатками воды, размазывая по лицу черные тени и тушь.