Комната из листьев - Кейт Гренвилл

Гибель одного человека не положила конец набегам: в отдаленных районах они продолжаются и по сей день. А как может быть иначе? Это мы говорим «нападения и разграбления». А для аборигенов это «защита родных мест».

Но после того утра колонисты обрели уверенность. То столкновение они величали «битвой при Парраматте», будто стычка, длившаяся несколько минут, была сравнима с такими событиями, как Фермопильское сражение или битва при Азенкуре, и могла считаться одной из побед, одержанных при одобрении Всевышнего.

Битва при Парраматте подтверждает историю, сочиненную колонистами для самих себя, о том, что люди, которых они согнали с их земель, неразумны и лишены здравого смысла. Ха, эти дикари решили, что сумеют захватить один из укрепленных гарнизонов Его Величества! Эта история, как и все подобные выдумки, призвана убедить колонистов, что, сгоняя с земли коренных жителей Австралии, они просто поддерживают естественный порядок вещей: сильные и умные вытесняют слабых и глупых. Как это ни печально, но они убеждают друг друга, что это так же неизбежно, как то, что после дня наступает ночь.

Мистер Макартур о том столкновении составил отчет для губернатора, а тот, должно быть, передал его капитану Коллинзу, в ту пору находившемуся в Англии. Коллинз использовал отчет в своем очерке о колонии, и, насколько мне известно, до сих пор ни у кого эти сведения не вызывали недоверия.

Возможно, именно занятия астрономией научили меня сомневаться в том, что, на первый взгляд, не подлежит сомнению. К тому же, я точно знаю, что люди Пемулвуя – не слабые и не глупые. А очерк капитана Коллинза представляется правдивым только тем, кто считает иначе.

Не могу точно сказать, что на самом деле произошло в то далекое утро. Но я абсолютно убеждена, что все было не так, как мистер Макартур рассказал мне, а капитан Коллинз – всему миру. Зная своего мужа, я уверена, что он подстроил какую-то хитрость: устроил ловушку или засаду или нарушил ранее данное обещание. В любом случае правду об этом событии скрыли, а вместо этого вставили выдуманную историю.

Я – пришлый человек на этой земле, ее душа для меня потемки. Годы жизни одной женщины – ничто по сравнению с бесчисленными поколениями людей, обитавших здесь до меня. Но, хотя я и переселенка, эта земля стала для меня родной. Любое другое место было бы для меня ссылкой.

Конечно, я понимаю, что «мой укромный уголок» – та комната со стенами из листвы возле реки – на самом деле не мой. Как и большинство других колонистов, прежде я не никогда не давала определения тому, что делаю. Теперь я готова быть честнее. Как и миссис Браун, я должна признать, что я воровка. Причем даже в большей степени, чем миссис Браун. Она украла только однажды. А я краду последние сорок лет.

Да, я слежу за тем, чтобы к людям, живущим на наших угодьях, относились хорошо. Я снабжаю их различными товарами, которые они вроде бы ценят, хотя до недавнего времени прекрасно обходились и без них; эти предметы потребовались им лишь в связи с нашим появлением. Мы приветствуем друг друга по именам, немного общаемся – на английском языке, поскольку они лучше говорят на английском, нежели я на бурраматтагальском, – болтаем о том о сем, как обычные соседи.

Но под взаимной доброжелательностью кроется известный и им, и мне нелицеприятный факт: я не готова вернуть аборигенам то, что всегда им принадлежало. Не готова забрать детей, сесть на корабль и возвратиться на землю наших предков.

Я не вижу способа исправить причиненное этим людям зло, как не видела тогда, много лет назад, когда подняла с земли палку женщины из племени бурраматтагалов и услышала то, что ее посредством мне хотели сообщить. Разница в том, что сегодня я не отворачиваюсь от этих проблем. Я готова открыто смотреть на то, что мы натворили.

Легче на душе от этого не становится. Но это первый шаг, первая суровая правда, без которой не может быть надежды на искупление вины.

За окном – сад в мягких лучах вечернего солнца, дальше, за садом, большие спокойные деревья, которые стоят на этой земле испокон веков, пустили в ней корни задолго до того, как Элизабет Вил заняла свое место в этом мире. Какой счастье знать, что деревья, солнце, птицы были и будут всегда, независимо от того, что происходило и происходит в этом доме и в сердце его хозяйки.

Теперь я понимаю, что судьба, Провидение – или как еще можно назвать удачу – подарили мне два блаженных периода жизни без мистера Макартура. В первый раз он отсутствовал четыре года, во второй – почти десять лет. Вернувшись второй раз, муж стал постоянно впадать то в маниакальное состояние, то в мрачное уныние. Он был как станок, работающий на предельной скорости: дымит, кряхтит и наконец разрывается на мелкие части. В конечном итоге на фоне безумия у него сформировалась убежденность, что жена ему изменяет. Какая потрясающая насмешка судьбы! Через много лет после того, как его жена блаженствовала в объятиях мистера Доуза, мистер Макартур говорил правду, но к тому времени он уже давно был сумасшедшим и так часто выдвигал самые разные обвинения, что его никто и не слушал.

Годы отсутствия мужа предоставили мне возможности, какие бывают предложены очень немногим женщинам. Занимаясь овцеводством без его помощи, я не была ни женой, ни вдовой, ни старой девой. И одновременно и той, и другой, и третьей в одном лице. Находясь в столь двусмысленном положении, я могла оставаться только самой собой, и моим уделом, как и всех нас, было одиночество. Особенно в старости.

Одиночество не принято воспевать. Одиночества нужно страшиться. И все же жить в одиночестве – одно удовольствие. Кто-то сочтет, что это скучное существование, но, пережив столь бурливое замужество, я приветствую такую скуку.

Сейчас на закате жизни, как выразились бы поэты, я особенно люблю вечера. На исходе дня я совершаю ритуал, похожий на молитву: когда на траву ложатся длинные тени, я спускаюсь к реке. Здесь каждый вечер красив, но сегодня, после недавней грозы, необъятное небо в оранжевом отблеске заходящего солнца похоже на огромную страницу величественной книги. На нем – все облака, какие бывают: кудрявые белые крапинки в окантовке из беспорядочных пунктирных линий; белые клочья, похожие на волосы старика; эффектные, пушистые, как ковер, горки; розовые перышки, освещенные последними лучами заходящего солнца, и еще, словно приблудившиеся совсем из другого неба, два небольших ярких облачка, по форме очень напоминающие лупы мистера Доуза.

Я сидела на