Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын! - Руслан Ряфатевич Агишев

ненавистности крепостного права и противоестественности этого состояния десятилетия витает среди образованнейшей части дворянства. В стихотворных кружках и салонах столицы было очень модно рассуждать о гуманизме, о естественном праве человека на свободу, остро переживать за судьбу рабов в Североамериканских штатах, горячо приветствовать любые призывы к свободе к отмене крепостного права в России. Даже сам цесаревич и будущий император Александр не раз заявлял об этом, негодуя из-за бесправного положения крестьян в стране. Поэтому Пушкин и думал, что его поступок — освобождение всех своих крестьян — станет своеобразной первой ласточкой, за которой появятся другие. Верил, что с одного маленького камешка, брошенного с горы, начнется настоящая лавина.

Он, как и прежний Пушкин, верил в людей, верил в настоящего Человека внутри каждого из нас. Думал, что человек изначально хороший, добрый, плохое и страшное в нем — наносное, чуждое, пришлое. Нужно лишь немного подтолкнуть человека к хорошему, и пойдет по правильному пути. Это поэт и попытался сделать своим поступком.

К сожалению, все оказалось не так. Высший свет, где Александр видел ростки человечности, гуманизма и приверженности настоящим свободам, оказался фальшивкой, сверкающей обманкой, где была лишь нажива, глупость, жестокость и развращенность. И все эти великосветские разговоры роскошных дам и их блестящих кавалеров о естественном праве человека, их крокодильи слезы о бедных крестьянах оказались не более чем сверкающей мишурой, за которой ничего не стояло.

Лишь единицы последовали его примеру и освободили своих крестьян от крепостной зависимости. Одна из Петербургских газет даже подсчитала точное число таких крепостных крестьян, которых оказалось ровно сто двадцать восемь человек (не считая уже освобожденных Пушкиным). Капля в море, по-хорошему, если учитывать, что в это время в крепостной зависимости, то есть фактически на положении африканских рабов, находилось около двадцати трех миллионом человек.

Вот такие-то пирожки с котятками получались…

А самое страшное было то, что почти никак на это не отреагировали те, кого называли совестью нации, ее солью — поэтов, прозаиков, чьими произведениями зачитывались, цитировали, обсуждали в салонах и кружках. Все они при встречах сетовали на великую российскую несправедливость — владение человека человеком, а на деле все оставалось без всякого изменения. Это известные поэты своего времени Евгений Баратынский, Петр Вяземский, Иван Крылов и многие другие.

Хорошо много и красиво говорить, а ты попробуй сделать. Не можешь, не хочешь? Тогда, зачем попусту воздух сотрясать?

* * *

Санкт-Петербург.

Церковь Рождества Иоанна Предтечи на Каменном острове

С самого утра все семейство Пушкиных пошло в церковь Рождества Иоанна Предтечи. Церковь необычная, построенная в неоготическом стиле, в свое время так понравилась супругам, что они крестили здесь всех своих четверых деток. С той поры они только туда, к отцу Гермогену, что почти двадцать лет бессменно там служил, и ходили.

— … Сашенька, ты чего такой хмурый? — Наталья мягко коснулась плеча поэта, и с тревогой заглянула в глаза. — Не на панихиду ведь идет, а на благодарственный молебен за твое чудесное спасение.

— Ничего, ничего, мой дружочек, не беспокойся, — улыбнулся в ответ Александр, подтягивая ее ладошку в белоснежной узорчатой перчатке и нежно ее целуя.– Это я все про Адама думаю… До сих пор поверить не могу, что он на такую подлость решился. Ведь, мы его принимали в доме, он с нами шутил, играл с нашими детьми…

Она понимающе кивнул. История с этим покушением и для нее оказалась самым настоящим шоком. Она и думать не могла, что этот симпатичный и располагающий к себе человек мог решиться на такое страшное действо.

— И если бы не твоя иконка, мне бы уже не было на этом свете, –он снова жарко поцеловал ее ладошку, вгоняя женщину в краску.

— Сашенька, полноте, — осипшим от возбуждения голосом прошептала она. — Нас же увидят.

Она дернула ладошку, но сделала это неуверенно. Чувствовалось, что ей очень приятно, и хотелось, чтобы он продолжал.

— Пусть все видят! — Пушкин широко улыбнулся.– Пусть все видят, какой я счастливый человек! — он развел руки в стороны, словно хотел обнять весь свет. — Ведь, рядом со мной самая чудесная женщина на этом белом свете.

Тут Наталья, и вовсе, зарделась, как маков цвет. Опустила кружевной зонтик ниже, чтобы не было видно ее пылающего лица.

— Церковь же рядом, Саша…

У церковной ограды, где за деревьями показался купол с крестом, они остановились и дружно перекрестились. После пошли дальше.

— Смотри-ка, сам батюшка нас встречает,– Наталья поправляя ворот сюртука у Пушкина, стрельнула глазами в сторону церковного входа. Там, и правда, стоял высокий священник в черном одеянии — отец Гермоген, и внимательно следил за ними. Взгляд при этом был строгий, грозный. — Неужто злиться?

Обычно Пушкины стояли где-то в середке, стараясь не лезть в первые ряды. Кто-то, напротив, гнался за почетным местом, куда по обычаю ставили самых уважаемых гостей. Некоторые даже поговаривали, что у алтаря благодати для прихожан больше.

— Туда проходите, — глухо проговорил отец Гермоген, за локоток подталкивая Наталью в самый первый ряд, почти к алтарю. Та беспомощно обернулась к супругу, но он уже шел следом. За ними шли и слуги с детьми. — Там вам самое место.

Так они, ничего не понимая, и простояли почти всю проповедь. Отец Гермоген долго рассказывал о человеколюбии, по памяти цитирую библию. Младшенькие — Наташенька с Гришенькой, пригревшись на руках слуг, аж задремали. Пушкин с Натальей тоже украдкой зевали от духоты и монотонности голоса священника. Свою лепту вносила и сладковатый аромат ладана, откровенно склонявший ко сну.

Но в какой-то момент все изменилось.

— … ВОТ, БРАТЬЯ И СЕСТРЫ! ВОТ ОН! — вдруг громко зазвучал голос священника, многократно усиливаясь от особой акустикой церкви. Словно колокол ударил. — Он же среди нас!

Пушкин встрепенулся. Сон в один миг с него слетел, как его и не было. Расширившимися от удивления глазами он видел, что костлявый пале священника, словно наконечник копья, был направлен прямо на него.

— Он же среди нас!

Александр непроизвольно попытался сдвинуться в сторону, но палец дернулся вслед за ним. Отчего поэт тут же вспотел.

— Вот пример истинного смирения и настоящей добродетели!

И сейчас до Пушкина, наконец, дошло, что отец Гермоген говорил именно про него, а не про кого-то другого.

— Как некогда великие подвижник древности, он презрел соблазн богатства. Он безропотно отпустил всех своих крестьян на волю, все три тысячу христианских душ. Как велел Господь, он возлюбил своего