Белая Русь(Роман) - Клаз Илья Семенович

— Поворачивай коня!

Алексашке ничего не оставалось делать. Задергал вожжу. Телега медленно развернулась между обомшелых вековых сосен. Расступились гусарские кони, пропуская ее вперед. Алексашка дергал одну вожжу, и лошадь послушно ткнулась в густой олешник.

— Куда прешь?! — гаркнул гусар. — Дорогу не видишь?

Алексашка соскочил с телеги и стремительно бросился в кусты. А вослед неслось:

— Стой, пся крэв!..

Грохнул выстрел. Пригибаясь, Алексашка бежал без оглядки, лишь выбирая погуще кусты. Олешник хлестал по лицу. На мгновение остановился, чтоб перевести дух. Прислушался. Погони не было. Постоял малость, подумал и уже более спокойно затрусил по мягкой, пахнущей прелью земле. Несколько раз останавливался, поглядывая на еще высокое солнце, прикидывал, с какой стороны Сож, и шел к реке. Но реки долго не было. Потянулся старый еловый лес. В нем было сыро и хмуро. Где-то далеко хлопнул мушкетный выстрел, Алексашка смекнул, что долетел он из того места, где был бой. Значит, он забрал слишком вправо. Тогда повернул на запад солнца. И, может, через час вышел к Сожу. Пригоршнями брал прохладную воду и пил жадными большими глотками.

Вечерело. Алексашка устал за длинный и трудный день. В голове шумело, и ноги не хотели идти. Он нагреб несколько охапок моха и, положив его под сосной, сладко растянулся. В лесу было тепло и спокойно. Теперь мог подумать и разобраться в том, что произошло. Само собой разумеется, что в планах и замыслах атамана Кричевского Алексашка понять ничего не мог. Пожалуй, сотники этого тоже не знали. Было ясно одно, зря Кричевский не поставил в засаду сотню. Все могло быть иначе. Теперь загон разбит и собрать его не удастся. Кричевского посадят на кол или отрубят голову. Думал Алексашка, хорошо ли сделал, что оставил атамана. Вернее было б принять смерть вместе с ним, вместе с теми, с кем делил тяготы ратной жизни. Но везти в плен своего атамана — не разрешала душа. Правильно сделал, что бежал. Только куда теперь податься? Слыхал Алексашка, что где-то возле Хлипеня объявился загон казацкого полковника Золотаренко. Идти туда? Места знакомые. Еще можно заглянуть в деревню, где остался Фонька Драный нос. Наверно, поправился Фонька. Год прошел, ровно год с того часу, как порубали Фоньку. А может, и впрямь туда? С этими мыслями и уснул. Спалось Алексашке крепко.

На зорьке раскрыл глаза и поднял голову, прислушался. Не мог понять, приснилось ему или почудилось в дреме: прокричал петух. Нет, не почудилось — через четверть часа снова услыхал его голос. «Деревня рядом», — обрадованно подумал Алексашка. Он направился к жилью, которое оказалось совсем близко. На опушке леса, около реки увидал несколько хат. Убедившись, что в деревне нет войска, Алексашка вошел в первую. В хате уже не спали. Возле печи возилась баба. В люльке енчил ребенок. На лавке, возле оконца, сидел старик, почесывая жидкую седую бороденку. Вслед за Алексашкой в хату вошел мужик и поставил на лавку ведро с водой. Он посмотрел на Алексашку и кивнул:

— Садись, чего стоишь?

— Спасибо. Не стомился за ночь, — и сел возле старика.

— Ночевал в лесу?

— Ночевал, — признался Алексашка и был уверен, что больше хозяин ничего спрашивать не будет.

Старик тяжело вздохнул.

— Нонче не сидится люду в хатах. Все в пути, все в дороге. Ищут жизнь лучшую да красившую. А где найдешь ее в сумятице людской и разоре? Люди кровь льют, с мечом один на одного ходят. — Старик закряхтел и неодобрительно покачал головой. Перекрестившись, уставился на Алексашку. — Откуда и куда идешь, человече?

— Хожу по белу свету, — уклончиво ответил Алексашка.

— Вижу, что ходишь, ежели казацкая одежда на плечах. А говор у тебя наш.

Алексашка раскрыл от удивления рот. Он свыкся с одеждой казацкой и думать не мог, чтоб она выдала его с первого взгляда. Растерялся и не знал, что ответить старику. Решил, что прятаться нечего: чернь — люд свой.

— Все верно, отец. Куда путь держать буду, еще не знаю. Господь бог укажет дорогу.

— Правду говоришь. И тебе и братам твоим.

Кого имел в виду под братами старик, Алексашка не понял. То ли чернь, то ли черкасов.

— У каждого своя дорога, — вставил молчавший до сих пор хозяин избы.

— Всем едина, сын мой, — возразил старик.

Подумал Алексашка, что старик не родня хозяину, ежели в спор вступили. Свои давно б договорились.

— Ты, отец, далеко путь держишь? — наугад спросил Алексашка.

— Держу, — твердо ответил старик. — Гробу господню поклониться.

— В далекие края, — сочувственно кивнул Алексашка. — Из каких мест, отец?

— Воскресенского монастыря града Дисны.

У Алексашки захолонуло дух.

— Что под Полоцком?

— Он и есть. Нешто ты знаешь те земли?

— Бывал там. А ты в Полоцке бывал, отец?

— Отчего не быть? В тридцати верстах.

— Расскажи, как там в Полоцке.

— Везде одно, — старик опустил голову и потупил взор. — Жить несладко. Ропщет люд и ждет милости божьей.

— Не бунтует чернь?

— Тихо. — Старик поднял голову. — Тихо. Уповают на царя.

Алексашка согласно кивнул:.

— Уповать мало.

Старец хмыкнул и догадался о мыслях Алексашки.

— Есть славный муж, дисненский игумен Афиноген. Задумал втайне идти к государю Ликсею Михайлычу. Что из этого получится — не ведаю. Может, и смилостивится государь.

— Скажи, ляхи в Полоцке сидят крепко?

— Крепко, — снова хмыкнул старик. — Когда б их шевелили, как у Речицы…

Хозяйка поставила на стол миску толченого лука, заправленного маслом, и кувшин с квасом, положила преснак и ложки. Старик перекрестился. Следом за ним хозяин и Алексашка.

— Чем богаты, — пробасил хозяин.

Придвинули лавку к столу. Ели молча. Жевал Алексашка пахучий лук и думал о том, чтоб податься в родные края. В Полоцк — рискованно. Его помнят и схватят. А вот в Дисну… И там собрать отряд… Если только игумен Афиноген…

— Не был вчера у Сожа? — спросил старик, вытирая ладонью усы и бороду.

— Был, отец.

— Отважен, — похвалил старик. — Пусть сбережет тебя господь. А теперь что?

— Не знаю, — повел бровью Алексашка и подумал, что старику известно о гибели загона Кричевского. — Может, в родные края подамся, под Полоцк.

— Если будешь в Дисне, игумену Афиногену поклонись. Скажи, старец Змитрий жив и, даст бог, вернется с горы Афонской… Тогда уж и на Московию…

Так и не досказал старик, пойдет ли с игуменом на Московию или имел другое в мыслях.

— Передам, коли доберусь.

Хозяин избы вывел Алексашку к старому, обсаженному березами шляху и наказал:

— У Сожа еще дорога есть. На нее не ворочай. На реке гетмановы байдаки стоят. На третий день будет место Быхов. А на четвертый град Могилев. Дальше не знаю. Люди добрые скажут.

— Там я малость сам знаю… Спасибо тебе за приют.

— Что там спасибо!.. Шагай.

Стоял погожий июльский день. Идти было легко. На ногах у Алексашки старые капцы. Кунтуш отдал мужику — чтоб глаза людям не мозолил, — взял у него старенький, легкий армячишко: как-никак в лесу ночевать придется. Шел и думал, что, добравшись до Дисны, сумеет ли собрать хоть малый загон. Всю надежду питал на игумена Афиногена. Ежели он, как говорил старец Змитрий, на русского царя уповает, то даст свое благословение. А как воевать с панством, Алексашка теперь знает. Год в седле качался и с казаками в таких сечах бывал, что как вспомнит, мороз спину дерет. Думал Алексашка, правильно ли делает, что подался в родные края. Разумом понимал: рискованно. А сердце звало к Двине.

Два дня шел Алексашка глухими сосновыми лесами, березовыми рощами, полянами, усеянными душистыми травами. Полным-полно в лесу ягод — черники да малины. Под Могилевом забрел в малинник, чтоб полакомиться ярко-красной спелой ягодой. Так увлекся, что не слыхал, как подошли сзади. Вздрогнул, когда услыхал тяжелый хрипастый вздох. Повернулся — и захолонуло дух: в двух шагах на задних лапах замер медведь. Ему было жарко, и розово-белая пасть широко раскрыта. Маленькие круглые глазки, словно ягоды спелой черники, смотрели на Алексашку. Лоснящаяся бурая шерсть на животе взъерошена. Тяжелой лапой медведь отмахивался от оводней, которые кружили над головой. Алексашка попятился. Медведь засопел и тоже сделал несколько шагов. Алексашка бросился к шляху. Бурый — за ним. «Задерет…» — мелькнула мысль. Выбежав на шлях, во весь дух пустился по дороге. Медведь не отставал. Его тяжелое сопенье и гулкое шлепанье лап слышались рядом. Алексашка остановился и что было мочи закричал: «А-у-у!» Косолапый тоже остановился. Ему, видимо, надоела эта игра и, переваливаясь с лапы на лапу, медленно сошел с дороги и остановился у березы. Алексашка медленно попятился и, отойдя шагов десять, снова бросился бежать. Медведь не смотрел в его сторону.