Анна и французский поцелуй - Стефани Перкинс

— Боже, ты там на всю ночь засела?

Аманда Спиттертон-Уотс. Хуже не бывает.

Смотрюсь в зеркало. Глаза покраснели, словно я перепутала визин с клюквенным соком, а губы опухли, будто их покусали осы. Поворачиваю кран с надписью «фруа» и ополаскиваюсь холодной водой. Вытираюсь колючим бумажным полотенцем и выбегаю из туалета, прикрыв лицо.

— Привет, булимичка, — ёрничает Аманда. — Знаешь, а я тебя слышала.

Шерсть встаёт дыбом. Оборачиваюсь, и её бледные глаза над острым носом невинно расширяются. С ней Николь, сестра Рашми, Санджита, и… Айла Мартин, миниатюрная, рыжеволосая одиннадцатиклассница. Айла держится позади. Она не часть их компашки, просто ждёт своей очереди.

— Она выблевала весь обед. Только посмотрите на её лицо. Отвратительно.

Николь давится от смеха.

— Анна всегда отвратительна.

Лицо горит, но я не реагирую, потому что именно этого Николь и хочет. Однако не обращать внимания на её подружку я не могу.

— Ты ничего не слышала, Аманда. Я не булимичка.

— Девчат, я не ослышалась? Ла Муфэт только что обозвала меня лгуньей.

Санджита поднимает наманикюренные пальчика.

— Я слышала.

Я хочу врезать сестре Рашми, но отворачиваюсь. Игнорь их всех. Аманда прочищает горло.

— Из-за Сент-Клера сопли разводишь?

Леденею.

— Пока ты блевала, я слышала, как Рашми болтала со своей лесбухой через дверь.

Разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. Она НЕ могла так её обозвать.

Её голосок точно отравленная конфета, сладкий, но смертоносный.

— Она там чё-то говорила о том, что ты закадрила Сент-Клера, и теперь наша большая грязная лесбуха все глаза выплакивает.

У меня отвисает челюсть. Я лишаюсь дара речи.

— Но у неё всё равно не было с ним шансов, — подливает Николь масла в огонь.

— Только вот я не понимаю, почему Анна возомнила, что у неё есть шансы. Дэйв был прав. Ты потаскуха. Ты недостаточна хороша для него и определённо недостаточно хороша для Сент-Клера. — Аманда трясёт волосами. — Он в классе А. А ты — в Д.

Мозг просто не успевает переварить всю поступающую информацию. Голос дрожит.

— Не смей обзывать Мередит.

— Как, лесбухой? Мередит Шевалье — большая. Грязная. ЛЕСБУХА!

Я врезаю ей с такой силой, что мы пролетаем через дверь ванной. Николь истошно орёт, Санджита смеётся, а Айла умоляет нас остановиться. Из комнат вываливается народ и подзадоривает. А затем кто-то оттаскивает меня от Аманды.

— Какого чёрта тут творится? — спрашивает Нейт, одергивая меня. Что-то течёт по моему подбородку. Тру, и оказывается это кровь.

— Анна напала на Аманду! — кричит Санджита.

Айла подаёт голос.

— Аманда задирала её…

— Аманда защищалась! — вставляет свои пять копеек Николь.

Аманда ощупывает свой нос и морщится.

— Кажется, он сломан. Анна расквасила мне нос.

Правда? Слёзы жалят щеку. Должно быть, Аманда порезала меня своим ноготком.

— Мы ждём объяснений, мадмуазель Олифант, — напоминает Нейт.

Трясу головой, а Аманда пускает в ход целую обвинительную тираду.

— Довольно! — затыкает нас Нейт.

Аманда замолкает. Мы никогда не слышали, чтобы он поднимал на нас голос.

— Анна, бога ради, что произошло?

— Аманда назвала Мер… — шепчу я.

Он зол.

— Я тебя не слышу.

— Аманда назвала… — но я прикусываю язык, так как замечаю светлые локоны Мередит в толпе. Я не могу произнести это вслух. Не после всего «добра», что я для неё сегодня сделала. Пялюсь на свои ладони и сглатываю.

— Мне жаль.

Нейт вздыхает.

— Ладно, народ. — Нейт указывает на толпу в коридоре. — Шоу окончено, расходитесь по комнатам. Вы трое. — Нейт указывает на меня, Аманду и Николь. — Ждите здесь.

Никто не шевелится.

— По комнатам я сказал!

Санджита ретируется вниз по лестнице, и все начинают расходиться. Остаётся только Нейт и мы трое. И Айла.

— Айла, иди в комнату, — устало повторяет Нейт.

— Но я свидетель, — в тихоньком голосе пробуждаются нотки храбрости. — Я видела, что произошло.

— Ладно. Все четверо, к директору.

— А врач? — скулит Николь. — Она же сломала Аманде нос.

Нейт проводит быстрый осмотр.

— Никакого перелома, — констатирует он наконец.

Выдыхаю от облегчения.

— Уверен? — не унимается Николь. — По-моему, ей нужно к врачу.

— Мадмуазель, пожалуйста, приберегите свои речи для директора.

Николь затыкается.

Не могу поверить. Меня никогда не водили к директору! Мой директор из «Клермонта» даже не знает моего имени. Аманда «хромает» к лифту, а я плетусь сзади. Страх нарастает, и стоит Нейту отвернуться от нас, как Аманда прекращает театр, злобно щурится и произносит одними губами:

— Ты об этом пожалеешь, сучка.

Глава 40.

Директор назначает мне продлёнку.

МНЕ. ПРОДЛЁНКУ.

Аманда получает неделю, а я — две.

— Ты меня очень сильно разочаровала, Анна, — говорит директор, массируя свою напряжённую балеринью шею. — Что скажет ваш отец?

Мой отец? Кого он волнует? Что скажет моя мать? Она прибьёт меня. Она и так злилась, что бросила меня здесь, вечной узницей Франции. Я закончу как один из тех бомжей у Сены, от которых разит запахом подмышек и квашеной капустой. Буду жарить свою обувь вместо еды, как Чарли Чаплин в «Золотой лихорадке». Моя жизнь КОНЧЕНА.

Продлёнку назначают несправедливо, из-за того что я отказалась признаваться, что именно мне сказала Аманда. Ненавижу это слово. Словно в нетрадиционной ориентации есть что-то позорное. То, что Мер любит спорт не делает её автоматически лесбиянкой. Нечего её оскорблять. Если бы Мер любила девушек, то почему она расстроилась из-за меня и Этьена?

Ненавижу Аманду.

Директор просит Айлу рассказать в деталях, что произошло, и та меня выгораживает: только благодаря ей, мне не назначают продлёнку до конца учебного года. А ещё она принимает мою сторону и не говорит директрисе, как Аманда обидела Мер. Я благодарю её взглядом.