Ардагаст, царь росов - Дмитрий Баринов (Дудко)

   — Вот как! — прищурился Хор-алдар. — Мы будем умирать за вас, а вы — платить? Ты что, кесарь или парфянский царь, чтобы нанимать сарматов? Сарматская кровь стоит дороже, чем ты думаешь.

   — Да мы уж ничего не пожалеем...

   — Лишь бы самим не воевать! — ударил кулаком по столу Волх. — У вас что, мужики вовсе перевелись? Оружия у них мало! Рогатины, луки, поди, у всех есть — без этого в лесу не проживёшь. Топоры с коротких топорищ на длинные древки пересадить — вот вам и оружие.

   — Мечи и акинаки здесь тоже у многих припрятаны, если уж ими щеголяют на свадьбах, — добавил Хилиарх.

   — Словом, на войну пойдёте наравне с моими ратниками, — резко и решительно произнёс Ардагаст. — У устья Ветьмы, у вашей северной границы, буду вас ждать. Понял, великий воевода?

   — Как не понять, — закивал Воибор. — Царскую волю исполним, как божью.

   — Царь только телом человек, властью же — как сам Даждьбог, — расплылся в угодливой улыбке Доброгост.

Хилиарх наконец вспомнил, на кого походил великий старейшина. На Мнесарха, ритора из захолустного аркадийского городка Мегалополя, где Хилиарх учился подростком. Ритор вот так же изощрённо лебезил перед каждым заезжим имперским чиновником (на которого при случае мог сочинить столь же изощрённый донос). А потом наставлял учеников: не важно, правдива ли твоя речь, главное, чтобы она была приятна и убедительна для того, к кому обращена. Особенно же любил аркадский Цицерон восхвалять мощь римского оружия, избавившую эллинов от войн и от необходимости самим защищать себя... Нет, нужно будет непременно объяснить царю, какова цена таким сладкоречивым верноподданным!

Пир у старейшины ещё продолжался, когда Вышата незаметно покинул его дом и направился к необычного вида круглой мазанке. На двери её были искусно вырезаны два лежащих льва — могучие и в то же время удивительно добродушные, с улыбающимися мордами. На бёдрах львов были нанесены знаки Солнца, а из хвостов вырастали пышные побеги.

Волхв, не спрашивая, тихо открыл дверь и оказался в круглом, слабо освещённом помещении. Вдоль всей стены шла земляная скамья, устланная вышитыми покрывалами. Дым от пылающего очага уходил в отверстие в крыше. Над очагом поднимался деревянный идол Лады. Богиня стояла, подбоченившись, златоволосая, в зелёном платье. Лицо её прикрывала маска львицы. По обеим сторонам идола в двух нишах стояли ещё две подбоченившиеся деревянные богини: по правую руку — светловолосая Леля в зелёной одежде, по левую — черноволосая Морана в красном платье. Две мировые силы — Жизнь и Смерть, цветение и засуха, земля и огонь.

А между ними — их мать, владеющая силами Земли и Солнца и обращающая их во благо всему живущему.

Белёные стены были щедро и ярко расписаны. Деревья и цветы, солнце, месяц и звёзды, кони, олени, львы, волки, павы, лебеди, петухи... И все они обращают свои взоры к странному невиданному существу с окружённой сиянием головой грифона, лебедиными крыльями, человеческими руками, женской грудью и львиноголовыми змеями вместо ног. Бежать бы от такого грозного чуда, а всё живое тянется к нему. И не только звери и птицы, но и два солнечных бога — Даждьбог и Ярила. Оба на конях, один с секирой, другой с копьём, от голов золотые лучи расходятся. И сжечь засухой, и оживить теплом могут мир. Но крепко держит их коней под уздцы чудо-богиня, и поднимают руки солнечные братья, приветствуя Мать Мира. Ведь она и есть весь мир со всем живым и добрым, чем он полнится.

А можно ведь в этом мире видеть только злое, хищное, уродливое, и тогда Мать Мира обернётся к тебе страшным ликом Яги.

— Что ищешь в нашем храме, пришелец?

На Выплату глядели гордо, но без надменности, две жрицы в белых сорочках, расшитых священными знаками, без понёв, с распущенными волосами. Одна — молоденькая рыжеволосая девушка, на вид тихая и скромная. Другая — женщина средних лет с темножелтыми, почти рыжими, как львиная шерсть, волосами. Сорочка плотно облегала её стройное сильное тело. На груди висел бирюзовый египетский амулет в виде льва, что припал к земле, готовясь к прыжку. Среди деревьев и цветов, которыми была расшита сорочка, бирюзовый зверь и впрямь словно затаился в лесу. Вот-вот бросится он на ничего не подозревающую добычу. Жрицы выглядели вовсе не воинственно — даже жертвенных ножей при них не было. Но чувствовалось, что в обеих таится что-то сильное и грозное, что просто так не выходит наружу, но что лучше не будить, если сам не имеешь такой же силы.

   — Здравствуй, Лютица, — тихо сказал Выплата. — Не признала? Значит, сильно переменился. А ты вот та же, только ещё краше стала.

Старшая жрица подбоченилась, окинула волхва насмешливым взглядом:

   — Что-то зачастили ко мне прежние милые дружки. Вот и пёсиголовец приходил, тот самый, черноухий. Послала его туда, откуда такие приходят, ещё и заклятие добавила, а то бы не отвязался.

   — Матушка-наставница, может, мне уйти? — тихо спросила девушка.

   — Оставайся, Мирослава. Ты и священные тайны беречь умеешь, и грешные. Это вот Выплата, что теперь великим волхвом слывёт. Любил он в Чёртовом лесу меня... и не только меня. А потом нашёл в том вертепе самую святую да чистую — Милицу, наложницу Лихославову, да и сбежал с ней. Небось и её успел на кого-то покинуть?

   — Конечно, для тебя она — разлучница. А для меня... — Он замолчал и вдруг сказал с неожиданной злостью: — Радуйся, нет её больше. Схватили её в Херсонесе холуи кесаревы. Знали, что из меня тайны Братства Солнца ни пыткой, ни чарами не вытянешь, вот и взялись за неё. А я не смог даже в дом тот войти — такими чарами его Захария-чернокнижник окружил. Ждали, что я не выдержу и всё выдам, и тогда они сотни людей сгубят, да каких людей! — Он стиснул кулаки. — Ныне светлая душа её там, где дай Сварог и всем нам быть.

Только теперь наблюдательная Мирослава заметила в белокурых волосах волхва седые пряди. Лютица простёрла руки к идолу богини смерти:

   — Морана свидетельница, не просила я у неё для вас с Милицей никакого зла! — Она вздохнула. — Тогда злилась на вас, а теперь всё понимаю. Мы в Чёртовом лесу все сходились ради чар и между собой, и ещё... лучше не вспоминать с кем. И ты, и я. Только её Лихослав в это не втягивал, для себя берег.

   — Он и нас с тобой в самые чёрные свои дела втягивать не торопился. Ни людей губить не заставлял, ни от светлых богов отрекаться. Как рыболов, не торопился подсекать. Как же, солнечный волхв, Огнеславов потомок, и лютого зверя волхвиня сами к нему пришли! Он и старался сначала души соблазном опутать: видите, чёрному волхву всё можно, ничто не грешно, а мудрость и власть его велики.