Антология современной словацкой драматургии - Иван Буковчан

ПЕТЕР. Как-нибудь вы их мне почитаете.

АННА (кричит вслед уходящему Петеру). Это в субботу будут передавать! В полночь.

Гонг. АННА весело сообщает по репродукторам.

Обращаем внимание покупателей на выгодную акцию. При покупке любого стирального порошка весом свыше 6 килограммов вы можете участвовать в розыгрыше путевок на замечательные зарубежные туры. С каждой упаковкой вы получаете билет моментальной лотереи и узнаете результат прямо у кассы! Чистота и свежесть — ваши окна в мир!

ПЕТЕР уходит на склад. Налаживает камеру и снимает на видео встречу ЙЕНА и ЭВЫ.

Параллельное действие: ЙЕН и ЭВА стоят у дороги перед гипермаркетом. Слышен гул машин.

ЙЕН. Мы не можем встречаться где-нибудь в другом месте?

ЭВА. А мне здесь нравится.

ЙЕН. Я работаю в двух шагах отсюда!

ЭВА. А я работаю тут.

ЙЕН. Я заказал номер в отеле.

ЭВА. Там есть телевизор? На случай, если мне будет скучно.

ЙЕН. Почему ты все время стараешься меня подколоть?

ЭВА. А ты что, так и родился в галстуке?

ЙЕН начинает злиться, ЭВА его целует.

Ладно, я буду хорошей девочкой.

Уходят. ПЕТЕР вынимает кассету из камеры, кладет ее в конверт и уходит.

11. Карин дома

КАРИН у себя дома; стоя перед зеркалом в эротическом белье, отрабатывает позы, как у проститутки. Репетирует роль для фильма. Из кассетного магнитофона звучит немецкая речь, и КАРИН вместе с позами отрабатывает и произношение.

ГОЛОС ИЗ КАССЕТНИКА. Wir möchten gern bestellen.

КАРИН. Wir möchten gern bestellen.

ГОЛОС ИЗ КАССЕТНИКА. Bitte, was bekommen Sie?

КАРИН. Bitte, was bekommen Sie?

Одновременно сбоку, в параллельном пространстве, гостиничный номер. Входят ЙЕН с ЭВОЙ. Мы видим намек на то, что они раздеваются, летят части одежды, звучит смех. КАРИН в своей квартире параллельно репетирует по-немецки.

ГОЛОС ИЗ КАССЕТНИКА. Ich nehme eine Gemüsesuppe und einen Schweinebraten.

КАРИН. Ich nehme eine Gemüsesuppe und einen… что? (Прокручивает ленту назад.)

ГОЛОС ИЗ КАССЕТНИКА. …eine Gemüsesuppe und einen Schweinebraten.

КАРИН. Schweinebraten.

ГОЛОС ИЗ КАССЕТНИКА. Und was möchten Sie trinken?

КАРИН. Und was möchten Sie trinken?

ЙЕН (в гостиничном номере, уже полураздетый, собирается звонить по телефону. Эва напевает какой-то шлягер). Черт, Эва! Помолчи минутку! (Звонит по мобильнику, Карин берет трубку.) Привет, любимая, это Йен. Я задержусь на работе, приехали французы, сейчас будет совещание, а потом небольшой фуршет.

КАРИН. Малыш только о тебе и спрашивает.

ЙЕН. Поцелуй его за меня. Как я вас люблю! И надень то белье, которое я привез тебе из Парижа, ну, ты знаешь какое. КАРИН. Я как раз в нем репетирую.

ЙЕН. Хотел бы я это видеть.

КАРИН. Когда ты придешь?

ЙЕН. Через часик.

ЭВА стучит себе пальцем по лбу.

Часика через два. На первое будет раздевание зубами…

ЭВА снимает с него рубашку зубами.

На второе… ну, увидишь. Пока, пока, я уже должен идти.

Прячутся вдвоем с ЭВОЙ, снова слышен лишь смех. Вверх летит мужской ботинок. КАРИН включает магнитофон, наливает себе коньяк и продолжает репетировать.

ГОЛОС ИЗ КАССЕТНИКА. Ein Glas Weisswein, bitte.

КАРИН. Ein Glas Weisswein, bitte.

ГОЛОС ИЗ КАССЕТНИКА. Und sie? Was bekommen Sie?

КАРИН. Und sie?

Снова звонит мобильник, КАРИН останавливает магнитофон и разговаривает по телефону.

АННА. Кариночка, это мама! Включай телевизор, там показывают твою сказку!

КАРИН. Какую сказку?

АННА. «Зачарованного поваренка»!

КАРИН. И ради этого ты мне звонишь?!

АННА. Я так тобой горжусь!

КАРИН. Мне некогда, мама.

АННА. Но минутка-то для меня у тебя найдется!

КАРИН. Господи!

АННА. Сегодня десять лет, как умер отец… (Плачет.)

КАРИН. Я помню.

АННА. Он гордился бы тобой.

КАРИН. Ну, перестань.

АННА. Завтра надо бы нам сходить на кладбище. Я купила очень красивые герберы.

КАРИН. Что это ты вдруг о нем заговорила?.. Первый раз он умер, когда мне было шесть. Через неделю после похорон ты сожгла все его фотографии, даже ту, что была у меня под матрасом. Тогда он умер во второй раз. Я ужасно плакала.

АННА. А я такого совсем не помню.

КАРИН. Ты жгла их в той чаше из йенского стекла.

АННА. В чаше? Но она бы треснула!

КАРИН. Она и треснула.

АННА. Не выдумывай. Она до сих пор стоит у меня в буфете.

КАРИН. Не хочу с тобой спорить.

АННА. Но в конце концов мы с этим справились… не так ли? Я поменяла работу, да и на декламацию перестала ходить. Все ради тебя.

КАРИН. Это было совсем не обязательно.

АННА. А почему, думаешь, тебя приглашают на все эти дубляжи? Потому, что тебе от матери досталась прекрасная дикция!

КАРИН. Единственное, чему ты меня научила, — так это менять трусы по три раза в день.

АННА. Потому что никогда не знаешь наперед, кто увидит тебя в белье.

КАРИН. С детства я запомнила только твою руку. Как она вытаскивает меня из такси на следующий конкурс. Ты заставляла меня лизать лед.

АННА. Лёд?

КАРИН. Его у тебя был целый морозильник.

АННА. И я будто бы заставляла тебя?!..

КАРИН. Утром и вечером по одному кубику.

АННА. Что ты выдумываешь! Лед?!

КАРИН. Так ты закаляла мне горло. Я не пропустила ни дня съемок.

АННА. Ну вот видишь.

КАРИН. До восемнадцати лет ты меня укладывала спать рядом с собой. Ты все хотела знать. Отгоняла от меня всех парней.

АННА. Да… ужасная мать… которая испортила тебе жизнь! (Плачет.)

КАРИН. Ну что ты, мама…

АННА. Когда я впервые увидела тебя по телевизору, я заплакала. Моя дочь — артистка! Вся съемочная группа тебя обожала!

КАРИН. Знаешь, звезда-ребенок — как щенок. Сначала его все обожают. Он может делать все, как и щенок. Только вот вырастать не имеет права. А не то в один прекрасный день его завезут в лес, как щенка, и уедут.

АННА. Я уже месяц не видела малыша. У вас все в порядке?

КАРИН. Пожалуйста, не приходи больше к нам. Никогда.

АННА. Как это понимать? Как это… никогда?!

КАРИН. Так — никогда!

АННА. У тебя опять дома проблемы? Говорила я тебе, не выходи за менеджера, они не понимают искусства, найди себе лучше какого-нибудь режиссера, хотя бы работой будешь всегда обеспечена! Почему ты мне не звонишь? Почему совсем ничего о себе не рассказываешь?

КАРИН. Оставь меня в покое.

АННА. Знаешь, я ведь больна. Послушай. Я была на томографии. Мне дают всего два месяца.

КАРИН. Видимо, я недостаточно хорошая дочь! Я не умею прощать, потому что у меня только одна, вот эта самая, поганая жизнь, с которой я сама не могу справиться!

АННА. Я умираю, Карин!

КАРИН. Позвоню тебе позже. (Отключает мобильник и пускает магнитофон. Сидит и слушает немецкие фразы.)

ГОЛОС ИЗ КАССЕТНИКА. Ein Rindersteak, bitte. Aber keine Pommes frites, ich möchte lieber Bratkartoffeln. Geht das? Ja, natürlich! Und was möchte Sie trinken? Einen Apfelsaft, bitte.

К дверям квартиры КАРИН подходит ПЕТЕР, кладет на пол сверток, звонит и быстро уходит. Карин открывает дверь и разворачивает сверток. В нем видеокассета. КАРИН вставляет ее в видеоплеер. На экране: видеосъемка ПЕТЕРА, где ЙЕН садится в машину с ЭВОЙ, внизу обозначена дата. Затемнение, новый кадр с новой датой — ЙЕН и ЭВА садятся в машину. Затемнение, новая дата — ЙЕН и ЭВА садятся в машину… КАРИН сидит, смотрит, а немецкая речь продолжает звучать.

ГОЛОС ИЗ КАССЕТНИКА. Wir möchten bitte bezahlen. Das macht 13 Euro. 14, bitte. Vielen Dank!

12. Квартира Анны

АННА в своей комнате.

АННА. Сегодня я делаю все в последний раз. Была в последний раз в зоопарке. Какой это был шок. До чего он грязный и убогий. Когда-то я любила ходить туда с дочерью, там еще был дикобраз. Мы ходили туда раз десять, не меньше, но его видели всего лишь раз. Очень пугливое животное. Все время прятался. Я думала, хоть напоследок мне повезет, но нет. Дикобраза я уже никогда не увижу. Да и таких приятных медсестер тоже. Просто так улыбаются человеку. Молодые девочки, а улыбаются старой женщине! Искренне! А тот молодой хирург взял меня за руку. Меня словно током ударило! Пол был похож на шахматную доску, а доктора — на шахматные фигурки. Только все белые. У меня даже возникло ощущение, будто я в каком-то фильме, а не в больнице. И сейчас придет клоун в красном колпаке и скажет: «Анна, это была всего лишь неудачная шутка. У вас нет никакого рака». (Достает пакетик со шприцем и рассматривает его.) Действует два часа. Вечером сделать еще один укол. В бедро. Это просто. Как будто начиняете индейку ромом. Вколете — и хоп ее в духовку! Умереть дома приятнее, чем в больнице. Можно хотя бы музыку слушать. Можно включить свой проигрыватель, где крутится настоящая виниловая пластинка, которая спотыкается и хрипит. Это вам не те жалкие диски, что похожи на подставки для цветочных горшков. На черной пластинке музыка еще имеет какой-то вес. Еще имеет цену многое из старых времен, над чем сегодня смеются. И мне все равно, что надо мной смеются. Что меня не принимает всерьез даже собственная дочь. Сегодня я все делаю в последний раз. И сейчас в последний раз выругаюсь. (Открывает окно.) Я плюю на вас! Вот так на вас плюю! (Закрывает окно.) Пришла ко мне эта баба с радио, мол, пани Анна, а вам не мешает то, что вы своим прекрасным голосом, которым вдыхали жизнь в бессмертные стихи Есенина, сегодня даете законные права такому прагматическому месту, как этот алтарь низменных потребительских желаний — современный гипермаркет?! (Возмущенно.) Алтарь потребительских желаний! Надо было ей сказать — плевала я на вас! А знаете вы, что в этой стране регулярно читает книги всего лишь пять тысяч человек? А в поэзии, милая пани, сегодня уже вообще никто не нуждается. И я уже ни в ком не нуждаюсь. И ничего ни от кого мне не надо. Вот я только что пришла из магазина. Была в нашем гипермаркете и хотела купить молоко длительного хранения. Я взяла пакет в руки, и тут меня осенило. Что я делаю? На что мне молоко длительного хранения? Нет, вы только подумайте! Длительного — хранения! (Смеется и надевает наушники, слушает музыку и снова тихо про себя смеется.)