Язык мой - друг мой - Виктор Суходрев

Брежнев был доволен и горд. Я же тогда подумал, что это никакая не охота, а обыкновенное убийство. Ведь звери находились от стрелка на расстоянии десяти, максимум пятнадцати метров. У охотника — винтовка с оптическим прицелом, и единственное, что от него требовалось, — найти подходящую жертву и сразить ее наповал.

Когда мы спустились с вышки, подошли охранники и егеря. Начались обычные охотничьи разговоры о меткости выстрела и о том, сколько может весить этот «трофей». Брежнев же предложил Киссинджеру отправиться на другую вышку, куда минут через пятнадцать должны были прийти кабаны.

На второй вышке Брежнев вновь старательно целился. Но уже смеркалось. Видимо, это повлияло на меткость стрелка, и подранок вместе со стадом умчался прочь. Через несколько минут пришел егерь и сказал, что, судя по следам крови на земле, кабан тяжело ранен и далеко не убежит. Когда егерь ушел, получив разрешение присоединиться к погоне, Брежнев, глянув на сумку, которую я принес, предложил:

— А ну-ка посмотрим, что у нас там?

Я начал выкладывать на стол содержимое: батон белого хлеба, полбуханки черного, колбасу, сыр, огурцы, помидоры. Извлек также ножи, вилки, стаканы, скатерть и — какая без этого охота — бутылку «Столичной». Брежнев, увидев все это, весело произнес:

— Ну что, Генри, приступим? И не сиди без дела — бери нож и режь колбасу…

Я перевел. Киссинджер, не мешкая, приступил к работе. Затем Брежнев скомандовал мне:

— Открывай бутылку, разливай!

В этот момент на охотничьей вышке за столом сидели уже не государственные деятели с переводчиком, а просто-напросто мужики, так сказать охотники на привале…

Переговоры на вышке

Стало совсем темно, я включил лампочку, которая тускло осветила наше застолье. Тут-то и выяснилось, что не ради одной охотничьей экзотики Леонид Ильич пригласил сюда Киссинджера. Начался серьезный разговор о Китае.

Дело в том, что проблема развивающихся отношений между США и Китаем была для советского руководства крайне важной и острой. Существовали большие опасения, что США могут, как тогда говорили, разыграть «китайскую карту», то есть шантажировать СССР перспективой установления особых связей с Китаем в ущерб нашим интересам. Отношения СССР и КНР в то время были осложнены до крайности.

Брежнев сразу взял быка за рога и без обиняков спросил Киссинджера:

— Как объяснить политику сближения с Китаем, которую проводит президент США? Как совместить ее с заявлениями Никсона о желании развивать и укреплять дружественные отношения с СССР?

При этом Брежнев вспомнил о заявлении, сделанном президентом в феврале 1972 года. Тогда, выступая с речью на банкете в Шанхае, Никсон, обращаясь к главе китайского правительства, сказал: «Наши два народа сегодня держат будущее всего мира в своих руках…»

Генри Киссинджер, внимательно выслушав Генсека, стал довольно пространно объяснять, что политика США относительно КНР никоим образом не направлена против интересов СССР, отношениям с которым США придают приоритетное значение. Что же касается упомянутого заявления президента Никсона, то, мол, сделано оно было на банкете, без подготовленного текста, экспромтом, да еще после хорошей дозы китайской рисовой водки маотай.

Брежнев, казалось, был удовлетворен ответом Киссинджера, и дальнейшая беседа уже не носила политического характера. Брежнев вернулся к рассказам о своих охотничьих приключениях, шутил, Киссинджер поддерживал разговор в том же духе. Тем временем бутылка водки опустела, закуски тоже поубавилось, пора было спускаться с вышки. Вернувшиеся к этому моменту егеря сообщили, что подранка они догнали и добили. На радостях Брежнев распорядился устроить общий ужин для обеих делегаций — на сей раз с крепкими напитками.

В этот день охотились не только Брежнев и Киссинджер. Также выезжали пострелять Громыко с ближайшим помощником Киссинджера — Хельмутом Сонненфельдтом. Однако у них все прошло не столь удачно. Сонненфельдт вернулся с охоты с большим синяком под правым глазом. В отличие от своего шефа, он решил «поохотиться», но, стреляя, с непривычки не очень крепко прижал приклад винтовки к плечу и получил удар оптическим прицелом в глаз. По этому поводу, хоть и с сочувствием, много шутили. Так что ужин прошел весело. О делах никто не вспоминал.

В какой-то момент подвыпивший Брежнев обратил внимание на наручные часы помощника Киссинджера и, прикрыв ладонью собственные часы, обратился к Сонненфельдту:

— А давай махнемся?

Сонненфельдт, несколько смущенный, стал отнекиваться, но Брежнев не унимался и в конце концов уговорил — обмен состоялся. Леонид Ильич получил золотые часы американца, а тот — обычные часы советского производства… но зато от самого Брежнева.

Когда после ужина американцы удалились, Брежнев с явным удовлетворением пересказал Громыко и Добрынину свой разговор с Киссинджером об отношениях США и Китая. При этом он, обратившись ко мне, попросил меня по возможности более подробно зафиксировать его разговор с Киссинджером на бумаге. Я объяснил, что, учитывая доверительный характер беседы и обстановку, в которой она велась, специально не доставал из кармана блокнот и не делал записи, но пообещал воспроизвести содержание беседы по памяти, что вскоре и выполнил.

Так в чьих же руках будущее?

Встреча в Завидове закончилась 8 мая. Утром следующего дня американцы откланялись и отбыли в аэропорт. А наши перед отъездом в Москву вновь собрались за столом. Брежнев и Громыко живо обсуждали прошедшие переговоры. Вдруг Леонид Ильич спросил:

— А какое сегодня число? — И, не дожидаясь ответа, воскликнул: — Так ведь День Победы! Тут уж сам Бог велел по чарке выпить…

Все с радостью поддержали.

На этой торжественно-праздничной ноте и закончилось наше пребывание в Завидове.

Леонид Ильич сам сел за руль и укатил в Москву. Кстати, никто в тот день не уехал без охотничьих трофеев, каждый вез домой по куску отменной кабанины и по нескольку рыбин, выловленных в водохранилище.

Надо сказать, что в своих мемуарах Киссинджер, вспоминая об охоте в Завидове, водку заменил на пиво. Много лет спустя при встрече я сказал ему об этом, на что он, явно смутившись, ответил: «В противном случае меня бы в Америке не поняли». Зато я понял. Для рядового американца бутылка водки на троих — это просто невероятно!