Язык мой - друг мой - Виктор Суходрев

Брежнев поднял рюмку, произнес короткий тост и залпом, по-русски, выпил. Никсон поначалу сделал маленький глоток, по-американски, но, увидев, как поступил Брежнев, последовал его примеру.

После перемены блюд снова появился филиппинец, теперь уже с бутылкой сухого вина. Разлил, вышел. Брежнев взглянул на вино, затем повернулся ко мне и спросил: не могу ли я попросить Никсона вернуть официанта с той «Столичной»? Никсон в свою очередь обратился ко мне:

— Виктор, вон там, у двери, кнопка. Нажми ее, пожалуйста.

Я нажал, и официант мигом вернулся с вопросительной миной на лице. Никсон попросил снова подать водки. Филиппинец принес «нашу» початую бутылку, наполнил рюмки и собрался было опять унести ее. Тогда Брежнев сказал по-русски, мол, оставь ее на столе, а уж мы с ней сами разберемся. Я быстро перевел, чтобы официант не успел скрыться за дверью. Одним словом, эту бутылку «Столичной» к концу ужина мы «усидели».

Разговор шел свободный: о семьях, о детях и внуках, взаимно желали друг другу здоровья и долголетия, выражали надежду на развитие теплых, дружественных отношений между нашими странами.

Брежнев неожиданно стал жаловаться, как нелегко ему по некоторым вопросам, в частности разоружения и улучшения отношений с США, находить общий язык со своими коллегами в руководстве, особенно с Подгорным и Косыгиным.

Нельзя сказать, чтобы к финалу ужина Брежнев был пьян, но алкоголь на него, несомненно, подействовал.

Но вот мы наконец поднялись из-за стола и вышли во внутренний дворик. Президент вызвался проводить гостя до спальни. Тут появилась Патриция Никсон и сказала, что она специально не вышла к ужину, понимая, что без нее у нас лучше пойдет чисто мужской разговор. Чета Никсон проводила Леонида Ильича до его комнаты, выразив надежду, что ему будет удобно, и пожелав спокойной ночи.

Кольты для Генсека

На следующий день были запланированы две встречи с президентом, а также запись телевизионного обращения Брежнева к американскому народу.

В назначенное время я появился во внутреннем дворике Дома Мира. Пришли и Громыко с Добрыниным. Я рассказал им о беседе за ужином и высказал соображение о том, что запись этой беседы, особенно той ее части, где речь шла об отношении Брежнева к коллегам, наверное, делать не стоит. Громыко криво усмехнулся и ответил, что, видимо, я прав. Его поддержал и Добрынин.

Как только отдохнувший Брежнев вышел во двор, там же появился и Никсон. И тут, как по команде, в ворота вошел крепкий, жилистый мужчина в джинсах и ковбойке. В нем я сразу узнал Чака Коннорса, того самого, упомянутого Брежневым в полете над Гранд-Каньоном, актера, сыгравшего главную роль в понравившемся нашему лидеру вестерне. Леонид Ильич тотчас встрепенулся и буквально кинулся ему навстречу с улыбкой. Коннорс, конечно, тоже выразил радость и протянул Генсеку два кольта, сказав, что именно с этим оружием снимался в картине, которую, как ему передали, видел Брежнев. Правда, добавил он, эти кольты стреляют только холостыми патронами. Брежнев радовался как ребенок, хотя все же не преминул спросить:

— А где же кобуры?

Этот вопрос я при переводе постарался смягчить и окутать туманом…

В разных режимах

У Брежнева с Никсоном состоялась деловая беседа в домашнем кабинете президента, а затем Генсек отправился в так называемый Западный Белый дом, состоящий из комплекса сборных домиков, возведенного на свободной площадке после того, как Никсон стал главой государства. Там размещались все необходимые службы президента в дни его пребывания в Калифорнии. Там же Брежнев записал свое телеобращение. В одном или двух местах, читая текст, он оговорился, и пришлось эти отрывки зачитывать перед камерой повторно.

На семь часов вечера запланировали еще одну встречу, она должна была завершить переговоры двух лидеров. Но тут Брежнева окончательно сломила разница во времени, и он поручил передать Никсону, что просит перенести встречу на более поздний час. Передать эту просьбу президенту должен был Киссинджер, а к нему, соответственно, направили Добрынина. Как мы потом узнали от нашего посла, Никсон остался весьма недоволен, но деваться ему было некуда.

Таким образом, у меня образовалось свободное время. И очень удачно — американская охрана первых лиц США из «Сикрет-сервис» пригласила своих советских коллег в один из ресторанов городка Сан-Клементе, чтобы поужинать, а заодно послушать известного американского киноактера-комика Реда Скелтона. Тот слыл великолепным пародистом и шутником.

Брежнев спал, и я предложил Саше Рябенко съездить хоть на часок в ресторан, где гуляла охрана. Он согласился. Медведев остался, а мы поехали. Побыли там около часа, но, к сожалению, так и не дождались появления знаменитого актера.

Вернулись в резиденцию. Брежнев вышел из спальни после десяти вечера, и мы отправились в кабинет президента. Теперь уже Никсон выглядел усталым. Обычно он довольно рано ложился спать, и Брежнев явно выбил его из режима.

Заключительная беседа оказалась сложной — обсуждали положение на Ближнем Востоке. Брежнев безуспешно пытался убедить Никсона выработать единую линию поведения в отношении вопросов урегулирования проблем между Израилем и его арабскими соседями. Никсон на это не шел. Брежнев настаивал. Наконец Генсек оставил свои попытки уговорить президента и выразил большое разочарование. Помню, он даже бросил реплику, что в таком случае «уедет из Америки с пустыми руками». Впрочем, довольно быстро успокоился.

Было уже часа два ночи. Никсон, казалось, был еле живой от усталости. Но гость не собирался его покидать. Вдруг Брежнев, обращаясь в основном ко мне, сказал, что хотел бы вручить привезенные с собой подарки, в том числе и для жены Никсона.

— Нельзя ли прямо сейчас их вручить?

Я увидел в глазах Громыко ужас, но он промолчал. Тогда, наклонившись к уху Генсека, я стал его убеждать в том, что этого делать не следует, потому что жена президента давно спит. Брежнев взглянул на меня и спросил:

— А разбудить?

Но я довольно твердо повторил, что это невозможно.

Брежнев внял совету и унялся, хотя, по-моему, так до конца и не понял, почему это нельзя будить среди ночи женщину для такого прекрасного дела, как получение подарка.

На следующее утро Брежнев вручил-таки подарки Никсону и его жене. Он долго, как-то по-купечески, расхваливал купон (отрез ткани) изо льна с красивой ручной вышивкой. Купон предназначался Патриции. Из него можно было сшить замечательную кофточку. Преподнес он и другие дары.