Язык мой - друг мой - Виктор Суходрев

Рано утром от помощника президента по печати я получил текст телевизионного обращения Никсона к советскому народу и вместе с моими коллегами из МИДа перевел его. Однако я считал, что было бы не лишним к работе над окончательной редакцией перевода привлечь американских коллег — переводчиков Госдепартамента.

Во второй половине дня мы собрались в одной из комнат кремлевской резиденции президента и приступили к работе над окончательной редакцией русского текста. Вместе со мной с нашей стороны в этой работе участвовали — А. Вавилов и Т. Сиротина, а с американской — А. Акаловский и У. Краймер, с которыми я давно был знаком. Трудились мы продуктивно, стараясь, чтобы текст выигрышно звучал на русском языке, то есть хорошо воспринимался на слух.

Не обошлось и без курьеза. Дело в том, что в тот период американская пропагандистская служба рекомендовала радиостанции «Голос Америки», вещающей на русском языке, не употреблять в эфире словосочетание «советский народ». Лучше, дескать, говорить «люди, живущие в СССР». Намек был ясен — народы республик СССР не по собственной воле живут в составе Советского государства. Вот и Никсон в текст своего телеобращения вставил фразу: «люди, живущие в Советском Союзе». Не залезая в высокую политику, я начал убеждать американских коллег в том, что по-русски эта фраза звучит топорно, неуклюже, непривычно. Лучше уж тогда использовать сочетание «советские люди». Но американцы не соглашались. Разгорелся спор. В конце концов пришлось обратиться к одному из высоких чинов Госдепартамента, и тот разрешил вопрос в мою пользу.

Выступление в прямом эфире транслировалось из Зеленой гостиной Кремля. Я сидел в наушниках в соседнем помещении перед монитором и синхронно зачитывал перевод.

Никсон явно старался произвести хорошее впечатление на наших телезрителей. Особенно взволнованно говорил он о тяжелых испытаниях, выпавших на долю советских людей во время войны. А когда он, потрясенный впечатлением от посещения Пискаревского мемориального комплекса в Ленинграде, вспомнил знаменитый дневник школьницы Тани Савичевой и процитировал несколько фраз из него, я почувствовал, как у меня самого перехватило горло.

На следующий день перед подписанием очередного совместного документа ко мне неожиданно подошел А. Н. Шелепин — «железный Шурик», как его тогда за глаза называли, и сказал:

— Здорово ты вчера переводил Никсона! Очень точно попадал, да и речь хорошая.

Вот уж никак не ожидал такой похвалы от человека, который был известен своей жесткостью, а в качестве главного чекиста страны вызывал вполне понятный страх.

Визит близился к завершению. В понедельник, после прощальной беседы с Брежневым и приема в Большом Кремлевском дворце, президент отправился во Внуково, чтобы оттуда лететь в Киев.

Провожать поехали те же, кто и встречал Никсона — Косыгин с Подгорным.

ЧП в аэропорту Внуково

Во Внукове — все как всегда в таких случаях: почетный караул, группа руководящих чиновников. Попрощавшись с провожающими, президент с женой поднялись на борт самолета «Ил-62». Таково правило — при перелетах внутри страны пребывания гость должен пользоваться самолетом хозяев. Правда, еще до визита Никсона американские административные службы пытались добиться того, чтобы президент от Москвы до Киева летел на собственном самолете, но наши не уступили. Как в свое время и американцы в дни визита Хрущева в США. Так что президентский самолет полетел в Киев без Никсона и должен был там его дожидаться.

Итак, все пассажиры на борту. Президент ушел в свой салон, а я расположился вместе с его помощниками в соседнем. Бортпроводницы в нашем самолете оказались моими хорошими знакомыми по прежним полетам, и я первым делом спросил у них о том, что они могут предложить гостям из напитков. Девушки радостно сообщили: они специально подготовились к полету американских гостей и помимо полного набора русских закусок и прочих яств у них есть виски и джин, не говоря уже о русской водке. Похвастались, что даже запаслись кубиками льда (в те годы на самолетах «Аэрофлота» этот продукт редко был в наличии).

Должен признаться, что во время визитов такого рода одним из самых светлых моментов для меня всегда был отъезд вместе с гостями. На этом кончались официальные переговоры с неизбежными напряжением и нервотрепкой. Впереди оставались, по сути дела, прогулки по интересным местам. С таким настроением я и присоединился к помощникам президента, с которыми уже успел наладить приятельские отношения. С ходу спросил, что бы они хотели выпить еще до взлета самолета. Кто-то из них не без ехидства сказал: «Хорошо бы виски с содовой, да со льдом. Но ведь у вас наверняка этого нет?» Я торжественно объявил, что у нас есть все… Тем временем дверь самолета закрылась, и мы услышали, как стал запускаться первый двигатель. Мы сняли пиджаки, расстегнули верхние пуговицы рубашек и приготовились к приятному недолгому полету. Заработал второй двигатель, потом третий, а вот четвертый… что-то долго не запускался, хотя остальные три продолжали жужжать.

Прошло минут десять-пятнадцать, и вдруг все смолкло. Мы переглянулись: случилось что-то необычайное. Через иллюминаторы мы увидели, как к самолету направляется Косыгин, рядом с ним вышагивает министр гражданской авиации Б. П. Бугаев. Дверь открылась, и они вошли в самолет. Косыгин выглядел мрачнее обычного. Он спросил:

— Где Никсон?

Я проводил его в салон высокого гостя.

Никсон сидел в кресле и что-то читал. Он с некоторым удивлением посмотрел на Косыгина, тот стал объяснять, что возникли неполадки с одним из двигателей самолета. Рядом стоял министр гражданской авиации с побелевшим лицом. Косыгин, кивнув на министра, спросил:

— Господин президент, скажите, как нам поступить с министром? Может, немедленно уволить?..

Президент спокойно, даже чуть улыбнувшись, возразил:

— Ни в коем случае. Его надо похвалить за то, что его люди вовремя, на земле, заметили неисправность. Примерно такая же ситуация возникла в одну из моих поездок в Африку, и я тогда выразил благодарность экипажу.

Несколько успокоившийся министр сказал, что не запустился лишь один из четырех двигателей, самолет может долететь до Киева и на трех, но, разумеется, рисковать не следует, тем более что рядом, в каких-то пятидесяти метрах, стоит точно такой же самолет, резервный.

Все стали поспешно собираться. У бортпроводниц был растерянный вид. Перед выходом из самолета одна из них сказала мне:

— Самолет такой же, да только он не загружен провизией из спецбуфета.