Ленин - Фердинанд Оссендовский

Ленин рассмеялся, но ничего не сказал. У него не хватало ни сил, ни смелости.

Он быстро вышел, кивнув головой в сторону Дзержинского и Федоренко.

В сенях ожидал агент «чека». Согласно приказу Дзержинского он должен был сопроводить вождя в Кремль.

— Как вас зовут, товарищ? — спросил Ленин, когда они вышли на улицу.

Ему хотелось услышать голос человека, который никого минуту назад не убил и не видел страданий и смерти.

— Апанасевич, помощник коменданта «чека», — ответил тот, отдавая по-военному честь.

Ленин расспрашивал его об ужасном доме смерти.

Агент на все вопросы отвечал одинаково:

— Спросите об этом нашего председателя. Я ничего не знаю!

Однако, доведя диктатора до ворот Кремля, остановил его и прошептал:

— Если вам будет нужен человек дерзкий, готовый на все, вспомните мою фамилию: Апанасевич!

— Апанасевич… — повторил Ленин и оглянулся.

Агент уже исчезал в клубах и вихре вьюги, приближаясь быстрым шагом к собору Василия Блаженного.

Он напевал какую-то народную песню…

Глава XXVII

Грустное настроение, словно холодные клещи или скользкие кольца отвратительного гада, сжимали сердце и мозг Ленина. Он чувствовал себя так, будто это он сам мгновение назад вышел из тюрьмы. Ему хотелось улыбнуться, вспомнить почти пьяную, буйную радость, которую он ощущал после того, как покинул камеру и за ним захлопнулась калитка тюрьмы на улице Шпалерной в Петербурге. Однако улыбки не получилось.

Он потер лоб и принялся ходить по комнате, засунув влажные руки в карманы тужурки.

Вскоре он осознал свои ощущения. Ошибки быть не могло. У него было впечатление, что в ужасном здании, в котором господствовал Дзержинский, он оставил кого-то, кто нуждался в защите и помощи. Он ощущал потребность вернуться, чтобы заслонить кого-то своей грудью… Кого? Почему?

Он пожал плечами и буркнул:

— Дьявольски трудно убивать людей! Убивать с никогда не сходящими с уст словами о любви ко всем угнетенным, несчастным, замученным!

Он заскрежетал зубами и сжал засунутые в карманы кулаки.

В застенках «чека» стонут и страдают только угнетенные, безмерно несчастные, страдающие невысказанной мукой… Вернуться туда и приказать всех освободить… запретить издевательства и бешеные убийства! Да! Да!

Он подошел к окну и остановился.

По внутренней площади прохаживались солдаты, несущие охрану.

Их заметала пурга, морозные порывы ветра студили кровь в жилах.

У них не было теплой одежды, поэтому они топали ногами, хлопали руками, бегали, чтобы согреться.

Ленин подумал:

— Они погибали на фронте за угнетателей, теперь погибают в революционных выступлениях, погибнут позорной смертью, если революция будет подавлена; но они не думают об этом, все переносят терпеливо, потому что верят мне и выдвинутым мной лозунгам. Они мне верят! Могу ли я разочаровать их? Могу ли посеять в их сердцах отчаяние и сомнения? Могу ли я поддаться собственным чувствам?

Он прошелся по комнате и прошептал:

— Никогда! Никогда!

Однако мучительное беспокойство не покидало его. Какая-то неуверенность угнетала и волновала его; неустанно звучал глухой наказ, призывающий вернуться в угрюмое здание «чека».

Он позвонил.

— Прошу связаться с товарищем Дзержинским и передать, чтобы приостановил рассмотрение арестованной Фрумкин до моего приезда, — сказал он секретарю. — Немедленно подать машину!

Выпив стакан воды, он в нетерпении ходил, щелкая в нетерпении пальцами.

Спустя пятнадцать минут он уже подъезжал к зданию «чека». Ворота были открыты, а за ними стоял отряд солдат, стоявших перед диктатором по стойке «смирно». У входа его встречали Дзержинский, Лярис и Блюмкин.

Во дворе стояла толпа арестованных этой ночью людей. Скукожившиеся, дрожащие фигуры, испуганные, бледные лица, угрюмые, подлые, бессовестно жадные или одержимо отчаянные глаза.

Окруженный комиссарами, Ленин быстро прошел в приемную на третьем этаже.

— Я хочу присутствовать при рассмотрении Доры Фрумкин! — заявил Ленин, глядя в косоватые, подозрительные глаза Дзержинского.

Председатель «чека» ничего не ответил. На уставшем дергающемся лице затаилась звериная бдительность. Он дергал маленькую бородку и растирал дрожавшие, опухшие веки.

Ленин понял опасения Дзержинского и доброжелательно улыбнулся.

— Товарищ! — прошептал диктатор, обнимая его. — Мне интересно, что скажет Фрумкин. Мы можем узнать от нее архиважные вещи… Я подозреваю, что еврейские социалисты из «Бунда» примкнули к вражескому лагерю. Я должен знать об этом…

Дзержинский молча кивнул головой.

Ничего не сказав, он провел Ленина по внутренней лестнице вниз.

Проходя мимо закрытых дверей одной из комнат первого этажа, он сказал:

— Захватим с собой Федоренко…

Он толкнул дверь. Ленин заглянул и остановился как вкопанный.

Напротив него стояла широкая софа, обитая красным бархатом. На искрящемся, горячем фоне, словно мраморная статуя, лежала голая фигура женщины. Волна черных волос спадала на пол; красивые стройные бедра, раздвинутые в неподвижном бессилии, застыли в бесстыжей позе; безвольно разбросанные в бессилии руки свисали вниз; буйные торчащие груди угрожающе замерли, словно наконечники луков… От обнаженных, выставленных на людское обозрение телесных тайн красивого, светящегося в полумраке женского тела веяло смертью и ужасом.

— Дора Фрумкин… — издал пронзительный шепот Ленин.

— Ах, каналья… развратник… Ни одной не пропустит! — проворчал Дзержинский, потрясая плечами.

— Федоренко одевался, скрывшись в углу комнаты.

— Тащи ее на рассмотрение! — крикнул Дзержинский и рассмеялся.

Мгновение спустя, плотоядно улыбаясь и поправляя галстук, жандарм вышел на середину комнаты. Заметив Ленина, он скривил лицо и шутовским тоном сказал:

— Такая девушка, пальчики оближешь! Жаль было не воспользоваться случаем… Такие красавицы встречаются все реже… Я разбираюсь в женщинах! Даю голову на отсечение, что ни один скульптор не нашел бы в этом чуде красоты хотя бы один изъян… Юнона, Венера, Диана, Терпсихора… природа всем одарила одну женщину! Федоренко не такой болван, чтобы не оценить это и не попробовать! О нет! Федоренко — парень молодецкий!

Видя, что комиссары слушают его спокойно, он воскликнул:

— Мария Александровна!

Вошла жирная, красная, лоснящаяся от пота женщина в черной юбке и голубой блузке. Она исказила в улыбке растерянности и подобострастия отвратительное прыщавое лицо и раз за разом раскланивалась.

Федоренко воскликнул:

— Мария Александровна, вы смогли усыпить эту античную богиню, а теперь должны разбудить арестантку и отвести в большой зал… А китайские твари пускай будут наготове…

Обращаясь к Ленину, он с поклоном сказал:

— Теперь можем спуститься в подвалы…

— Шли молча. По длинному, кривому, узкому и грязному коридору.

Он освещался с двух концов двумя керосиновыми фонарями. Несколько постовых-китайцев прохаживались по нему, лязгая винтовками о цементный пол.

По обеим сторонам тянулись маленькие, невысокие, закрытые на щеколды двери.

— Товарищ, держитесь подальше от этой камеры, — предупредил Федоренко, глядя на Ленина.

Тот посмотрел вопросительно.

Жандарм тихо рассмеялся и прошептал:

— Это камера «естественной» смерти! Она заражена всеми возможными болезнями: брюшной и сыпной тиф, туберкулез, скорбут, холера, сап, кажется, чума… Все это заменяет нам палачей и экономит время. Люди мрут здесь как мухи… Там помещается сто заключенных, а контингент мы меняем еженедельно…

Он вновь рассмеялся.

— Вы разнесете эпидемию по городу! — сказал Ленин строгим голосом.

— Мы следим за этим! — возразил Федоренко. — О, мы разбираемся в гигиене! Ежедневно утром… впрочем, заключенные не знают, утро это, день или ночь, потому что это темница, в которой горит одна маленькая электрическая лампочка, — мы засовываем туда деревянный ящик… Заключенные складывают в него тела умерших: китайцы сразу заливают их известью, забивают ящик и вывозят за город, где бросают в овраги, которые тоже наполнены известью… Белокаменной Москве не грозит никакая опасность!

Из других камер доносились крики, плач и стоны людей.

— Сходят сума от отчаяния! — улыбнулся Дзержинский. — Стонут от голода, это очень хороший способ добиваться откровенности в показаниях!

Кто-то стучал в закрытые двери и выл диким голосом:

— Палачи! Будьте вы прокляты… Убийцы!.. Пить! Пить!..

— Ах! — воскликнул Федоренко. — Это «селедочники»!

Ленин обратил лицо в стороны говорившего.

— Некоторых мы кормим только очень соленой селедкой, не давая ни капли воды. Их мучает жажда, поэтому они и ругаются! Такие или сходят с ума, или впадают в оцепенение. Первых мы направляем «к выдаче», вторым обещаем много холодной, чистой воды… Ха-ха! Это безошибочное средство! Становятся покорными, как ягнята…