Дураки - Евгений Будинас

По долгу хозяина, Дудинскас попробовал Павла Павловича Федоровича как-то смягчить. Он рассказал, какой замечательный парень этот Антоша, как он потряс всех, вкалывая в Дубинках на субботнике. И даже пытался объяснить Павлу Павловичу, что этот Антон Гонфрид, забывая о дипломатических правилах, и на митингах (что мидовцев особенно возмущало) оказывается впереди — не от враждебности, а от любви и сочувствия. И «разведданные» он собирает, и доклад написал, так оскорбивший Всенародноизбранного, вовсе не о местоположении стратегических баз и аэродромов Республики, а о нарушении здесь прав человека...

Этот разговор их неожиданно сблизил. Федорович, уставший от вакуума вокруг себя (несмотря на прекрасный английский, на вполне профессорскую эрудированность и вполне светскую общительность, его сторонились и местные интеллигенты и дипломаты), потянулся к Дудинскасу. И даже пригласил его вместе с женой на свой день рождения.

На дне рождения, который отмечался не дома, а в малом банкетном зале гостиницы «Революционная», оказавшись в исключительно узком кругу, они, что называется, наобщались. Здесь Дудинскас и поведал Федоровичу суть своего «конкретного предложения».

Павел Павлович живо заинтересовался.

В отличие от своего тезки Павла Павловича Титюни, который жил с размахом, все заграбастав, дипломатический Павел Павлович ютился в комнатушке заурядной трехкомнатной квартиры, глотая пыль от множества книг своей домашней библиотеки, довольствовался командировочными, сэкономленными в заграничных поездках, и страстно мечтал о том, чтобы и ему когда-нибудь дали взятку... Нет, не деньгами, боже упаси, а, скажем, в виде рубленого бревенчатого домика, но не в Дубинках, разумеется, не на виду, а где-нибудь в глухой деревеньке... В этом он Дудинскасу и признался, на это сразу же и намекнул, предложив со своей стороны содействие.

Виктор Евгеньевич в содействии нуждался, поэтому, услышав про рубленый домик, сразу заговорил об удачном сложении личных и служебных интересов.

Вполне служебный встречный интерес у Павла Павловича, с его преданностью новому хозяину, только что сделавшему его министром, действительно был. Преданность, как известно, надо подтверждать, по мере возможности не словами. А какие в МИДе возможности кроме протоколов и слов?

«Конкретное предложение» Дудинскаса — это Федорович сразу уловил — могло принести в казну огромные деньги и прямо относилось к заботам его иностранного ведомства.

Застолье — лучший способ решать дела. Весь вечер Павел Павлович по-хозяйски назойливо всем наливал и подливал, тосты за гостей провозглашал и выпить до дна непременно требовал. Сам употреблял только минеральную воду, хотя «от обряда» заметно хмелел, как бывает иногда с «завязавшими» пропойцами.

Разогревшись, он и представил Виктора Евгеньевича своему ближайшему товарищу с грустной фамилией Горбик, которая тому почему-то очень подходила. Отрекомендовал он Дудинскаса весьма восторженно, чем сразу приблизился к осуществлению мечты о бревенчатом домике.

— Считайте, что сруб у вас уже есть, — шепнул ему Виктор Евгеньевич. — Выкраивайте время, поедем выбирать место.

Николай Афанасьевич Горбик был тоже профессор, только в другой сфере, и работал (после школы КГБ, где раньше заведовал кафедрой) заместителем Генерального Секретаря Главного Управления Безопасности Государства (сокращенно — ГЛУПБЕЗ). То есть трудился на страже почти тех же интересов, что и Федорович, только не в нападении, а в защите.

Друг другу приятели очень подходили, и не только общностью служебных порывов или тем, что были одинаково низкорослы, правда, Федорович покруглее, пошире, а Горбик пособранней.

Говорливость Павла Павловича как-то особо высвечивала сдержанную немногословность Николая Афанасьевича, а циничность, с которой Федорович изображал радость признания в хозяине нового гения, только подчеркивала строгую возвышенность Николая Афанасьевича, искренне влюбленного во всенародного Батьку и романтично убежденного в его праведности. Этой своей романтичностью Горбик был сродни, пожалуй, лишь тем давним рядовым партии, ее военспецам, что свято верили в справедливость идеи. И, даже огорчаясь ее повсеместно неумелым и нечестным исполнением, преданно служили, не выпячиваясь.

Николай Афанасьевич был именно тем человеком, кого Виктор Евгеньевич искал и кого ему так недоставало.

В том, что важность и очевидная государственность его новой затеи сразу будет Горбиком понята, сомнений не было: наряду с прочими достоинствами профессор от ГэБэ Николай Афанасьевич Горбик обладал и крестьянской сметкой. Кроме того, он был человеком внутри системы, и потому такой недостаток, как тихость, по мнению Дудинскаса, с лихвой компенсировался его генеральской должностью и мощью ведомства, где он трудился.

Таким образом, Горбик, пусть несколько и оторванный от реальности, пусть и непрактичный (как почувствовал Дудинскас), мог бы лучшим образом дополнить уже втянутого в историю Главного Координатора Месникова — с его умением снимать аппаратно-бюрократические преграды. Добавив в компанию вице-премьера Лонга, который хорошо и в деталях знал, чем в «Артефакте» занимаются, Дудинскас, похоже, мог обрести «группу поддержки».

Под такой «крышей» он и приступил к реализации задуманного. Чтобы в конце концов однажды не проиграть.

Играть Виктор Евгеньевич всегда старался с «заведомым преимуществом», не считаясь с затратами и не различая масштабов. Из-за любой пустячной преграды он мог завестись и пустить в ход любые резервы, нисколько не смущаясь несоизмеримостью затрат с результатом. То, что дело с «Артефактом» не клеилось, Дубинскаса зацепило не на шутку; начав карабкаться, он оказался загнанным в тупик, признать этого не хотел и остановиться не мог.

Он не сомневался, что в конце концов что-нибудь придумает, но для этого нужно было понять, чем же он все-таки занимается.

Оказалось, что занимается он зарабатыванием денег. Ну так и заработай! Хотя бы миллион, разумеется, долларов.

(Чтобы уехать, нужен миллион, прикинули они как-то со Стреляковым. Его можно пристроить под десять процентов годовых без особого риска, разумеется, разложив по разным корзинам, и получать сто тысяч в год, чего хватило бы на жизнь в любой стране...)

Заработав миллион, можно и не уезжать. Тогда можно заняться Дубинками и жить в них всегда. Никуда не нужно уезжать, если ты можешь уехать.

Заработать этот миллион надо в «Артефакте». Но как это сделать раньше, чем «Артефакт» успеют прихлопнуть?

Ничего здесь нет, если разобраться, и ничего никогда не было, кроме «замечательной природы», угробленной Чернобылем, и «замечательных людей», измятых вечным проживанием в коридоре. Ничего больше — ни ископаемых, ни энтузиазма. Ничего, кроме границы.

Вот оно!

Граница этого «коридорного» государства, а не само оно, была «центром Европы», где соприкасались Восток и Запад!

Здесь проходили поезда и машины, проезжали люди, а по трубам шел туда газ и текла нефть... И ничего другого здесь не было, если посмотреть в целом. Только граница.

За несколько недель, пока в верхах буксовала затея с документооборотом, Виктор Евгеньевич успел разобраться с границей.

Граница оказалась дырявой, как решето, через которое просачивается шесть миллиардов долларов в год, именно столько — шесть миллиардов долларов — больше, чем стоит все, что здесь есть, кроме границы.

На ней и задумал Виктор Евгеньевич Дудинскас осуществить свою смешную — в таких масштабах — затею: заработать миллион.

Вернуть государству шесть миллиардов в год, чтобы получить миллион!

Маленькая «придумка», которую Дудинскас должен был осуществить после того, как по замыслу Володи Хайкина, внимание «противника» будет отвлечено Единым документооборотом, оказалась совсем уж не таким пустячком.

С таможенниками, двери к которым открыл Паша Марухин (с кем-то из «самых главных» он учился в одном классе), «Артефакт» работал уже давно. Печатали различные бланки, разумеется, помогая навести порядок, а однажды по инициативе Дудинскаса даже разработали эскиз таможенного герба, чем сразу сблизились с председателем Государственной таможни генералом Криловым, который, кроме всего, возглавлял какую-то комиссию по геральдике и считал себя в этом деле корифеем[80].