Страшный Тегеран - Мортеза Каземи

Для юноши наступили трудные времена.

Когда все спали, он говорил про себя:

«Посмотрим, что дальше бог пошлет... Может быть, опять придется попасть в лапы назмие и отведать палок. Или, может быть, теперь будет иначе? Мне суждено будет ее целовать?»

Многие подумают, конечно, что юноша в эту ночь так и не забылся сном. Это не так. Мы утверждаем, что после полуночи он все-таки заснул и крепко спал до самого утра.

А выйдя утром, он снова увидел на дворе Джелалэт. На этот раз он расхрабрился и сказал:

— Сестричка, закройте-ка за мной, а то теперь, по милости назмие, много воров развелось.

Юноше казалось, что произнесенная им фраза была чрезвычайно удачна, даже изысканна. И вдруг он услышал, что девушка при слове «сестричка» усмехнулась. Она сказала:

— Ну, что за важность. Пусть воры придут, у нас взять нечего. А если меня украдут, значит, так и надо: по крайней мере, не придется слушать подобные выражения...

Юноша остолбенел. Он не знал, что думать. Почему она рассердилась? Он хотел было сказать:

«Ну, нет, если вас украдут, пусть тогда крадут заодно и меня», но воздержался и вышел за ворота, ничего не сказав.

Джелалэт на самом деле рассердило это слово «сестричка», слетевшее с его губ. И, не подумав о том, что закон ее страны не позволяет ей разговаривать таким образом с посторонним молодым человеком, она прямо высказала ему свое неудовольствие.

Уже на второй день пребывания в их доме новых жильцов Джелалэт, увидев впервые юношу, вся вспыхнула и почувствовала, что у нее как-то странно бьется сердце.

Девушка не знала, что это за чувство. Она сказала себе: «Может быть, это страх смерти? Азраил возле меня пролетел?» В этот день она как раз ходила на «роузэ» и слышала из уст «роузэхана» слова о могильной глубине, об ангеле смерти Азраиле, а затем что-то еще насчет великих достоинств тогдашнего председателя Совета министров. И она на самом деле думала, что это пролетел Азраил.

Но когда прошло две недели, и она убедилась, что всякий раз в момент прихода или ухода юноши в сердце ее рождается какое-то особенное ощущение, она с удивлением сказала себе: «Чего это Азраил меня не отпускает? В человеческом образе мимо меня ходит».

Однако вместо страха, который, казалось бы, должна была внушить ей мысль о встрече с Азраилом, у нее появлялось желание встретиться с юношей.

Собственно, видеть его ей было нетрудно, она всегда могла смотреть на него, когда он был во дворе. Но ей хотелось, чтобы и он глядел на нее и улыбался.

Она боялась чем-нибудь обнаружить это. Но, как мы уже знаем, когда случайно юноша увидел ее, она, как ни старалась, не могла оторвать от дверного стекла своего лица.

А вечером того дня она долго ждала на дворе, пока он не постучал...

Мы знаем, что было между ними в тот вечер и наутро, когда юноша обнаружил свою полную неосведомленность в науке любви.

В день, когда между ними произошел этот разговор, юноша был уже совершенно растерян и, заперев свою лавочку за два часа до захода солнца, долго бродил по улицам Тегерана.

Вечером он пошел домой и, дрожа от страха при мысли, что опять столкнется лицом к лицу с девушкой, постучался. Девушка стояла перед ним. Он чуть было снова не обнаружил свою простоту, но удержался и, не назвав ее «сестричкой», сказал:

— Салям!

Джелалэт тоже ответила ему «салямом» и, прикрыв лицо чадрой, спросила:

— Что нового в городе?

Оба они понимали, что подобные вопросы и ответы на них не могли доставить им никакого удовольствия. Но ни один из них не мог затронуть какого-нибудь более приятного и более серьезного вопроса. Их развитие не могло подсказать им подходящей формы, в которой они могли бы высказать, что происходит у них в сердцах. Что они знали? Книгу «Сорок попугаев» да «Искендер-намэ». Что они слышали, кроме сказок дервиша о площади Шемс-эль-Эмаре, который, занимаясь «джиннами», «пери» и «Адель-шахом», никогда и никого еще не научил тем словам, которые нужны.

Мать юноши ушла на чтение «роузэ», которое устраивал там же по соседству какой-то бывший правитель одной из северных губерний, чтобы немножко отмыть прежние грехи и с помощью молитв ахонда и «аминей» верующих подготовить почву для нового губернаторства. Мать Джелалэт сидела в своей комнате, находящейся далеко, и ничего не могла слышать.

Было лето, и так случилось, что в эту ночь, десятую ночь лунного месяца, на небе стояла луна.

Девушка сказала:

— А правда ведь, красивая луна?

Тогда юноша, не понимая сам, откуда у него взялась такая прыть, ответил:

— Да, луна красивая, но тут есть и покрасивее ее!

В темноте не было видно, как покраснела девушка. Но голос ее слегка дрожал, когда она переспросила:

— Здесь? Красивее луны?

Юноша осмелел. Видя, что девушка спокойно встретила эти слова, и не опасаясь, что она пожалуется матери, и им, чего доброго, откажут в квартире, он добавил:

— Конечно, гораздо красивее и милее.

В эту минуту лицо девушки, которое она до сих пор закрывала, наполовину открылось. Девушка с юношей говорили теперь так, как будто они были старые знакомые. Пользуясь отсутствием матери, юноша не уходил в свою комнату. Они стояли посреди двора.

Джелалэт допытывалась:

— Кто же это такой, кто красивее луны?

Юноша не ответил. Но наконец, набравшись смелости, сказал:

— Красивее луны? Да ты же, ты!

Джелалэт хотела было, как полагается порядочным тегеранским девушкам, напуститься на него, но у нее не повернулся язык. И она тихо, с бьющимся сердцем, пошла в свою комнату.

А юноша, наш знакомый Джавад, целый час еще стоял, очарованный ее прелестью, которую он особенно почувствовал в этот вечер.

Стоял, стоял и сказал себе:

«Она должна быть моей!»

Глава восьмая

СЛЕЗЫ, КОТОРЫХ МОГЛО И НЕ БЫТЬ

После этого дня Джелалэт и Джавад вполне разобрались в своих чувствах и поняли, что происходит в их сердцах. Мало-помалу застенчивость и стыдливость девушки исчезли. Джавад тоже смелел. Джелалэт больше не скрывала от него лица и не заставляла его страдать.

Много счастливых часов провели они вместе. Джавад теперь совсем оставил своих товарищей. Как только закроет лавку, бежит домой. Часто приносил он своей милой Джелалэт что-нибудь, что был в силах купить. Иногда это были фрукты, иногда сыр или сласти. Он приносил их, собственно, матери, но говорил ей:

— В хадисах сказано, что если человек купит что-нибудь и не угостит соседа, он совершает грех.

И посылал Джелалэт гостинец. Мать его, у которой, кроме него, ничего в жизни не было, не возражала.

Джавад был так счастлив близостью Джелалэт, что забыл даже тяжелые дни своего ареста в назмие, и ему не верилось, что он когда-то пережил такие ужасы.

Со дня последней встречи с Ферохом ничего особенного с Джавадом не случилось.

Как мы знаем, долгое заключение и перенесенные им побои сильно отразились на его здоровье. В первое время каждый, кто его видел, считал, что он уже не может быть полезным членом общества. Но это было не так.

Расставаясь с ним, Ферох положил на тагчэ некоторую сумму денег — на покупку лекарств и оплату доктора, которого он к нему прислал; это был тот самый знакомый ему доктор из его квартала, целительность слабительных которого, особенно при тифе, была известна даже N-скому посольству.

Горячие ванны и втирание мазей понемногу излечили раны на теле Джавада, а подкрепляющая пища, сменившая полицейский аш-е-кэшк и больше всего юношеская бодрость восстановили его здоровье. Месяца через три к нему вернулись прежние силы. Болезнь глаз тоже прошла.

Но как раз к этому времени деньги, данные Ферохом, — что-то около тридцати туманов, — истощились, и его семье снова стала угрожать нужда.

В один из таких дней Джавад первый раз вышел из дому. Какое-то чувство уверенности было в нем, так что он даже улыбнулся. Но внутренне он был грустен; он задавал себе вопрос, что теперь будет делать? О Ферохе он давно уже ничего не слыхал. Все эти три месяца Ферох не приходил, и Джавад говорил себе:

«Должно быть, он не хочет больше иметь меня своим слугой».

Тогда Джавад, хотя его натура не позволяла ему просить о чем-нибудь Фероха, все же пошел к нему, твердо решив сразу же сказать ему, что он пришел не за тем, чтобы просить работы.

Седобородый старик, открыв ему дверь, грустно спросил:

— Что вам угодно?

Джавад почтительно сказал:

— Папаша, меня зовут Джавад. Ага меня знает. Я хотел бы видеть ага.

Старик удивленно спросил:

— Какого ага?

Джавад, тоже удивившись, сказал себе:

«Может быть, я не туда попал?»

Но, посмотрев еще раз на ворота, на стену сада, он сказал:

— Ага Фероха.

Тогда старик, у которого при этих словах на глаза навернулись слезы, сказал Джаваду, что они о Ферохе ничего не знают. Тут старик, видно, узнал Джавада.