Фальшивые червонцы - Ариф Васильевич Сапаров

Федор Игнатьевич был неприятно удивлен и встревожен ее внезапным появлением. Пошептался со своей гостьей на улице и повел ее к себе домой. На верфь в то утро не поехал, прогулял.

По телефону Сергею Цаплину сообщили приметы этой женщины, и он долго ломал голову, стараясь догадаться, чья жена нагрянула из деревни — самого Федора Игнатьевича либо церковного активиста Биткина. Впрочем, любой из этих вариантов требовал готовности к дальнейшему развороту событий.

Ровно в десять часов утра гостья плотника снова появилась на улице. Вела себя нервно, часто оглядывалась по сторонам, а в трамвайной сутолоке обеими руками уцепилась за фанерный свой чемоданчик, точно в нем были несметные сокровища. На Московском вокзале купила билет до станции Званка и после этого долго томилась в зале для транзитных пассажиров, пока не объявили посадку на вологодский поезд.

Минут через двадцать засекли на улице и самого плотника. Вновь переодевшегося, не в рабочей спецовке, с озабоченным хмурым лицом.

Быстро дошагав до трамвайной остановки, Федотов отправился на Выборгскую сторону. Проехав несколько остановок, вышел из трамвая, посидел в маленьком скверике, нетерпеливо посматривая на расположенный напротив завод.

Дождавшись перерыва на обед, стал прогуливаться у входа в контору заводоуправления. Кого-то явно высматривал среди выходящих служащих, хотя и напускал на себя безразличие случайного прохожего.

Интересующий его работник заводоуправления был моложе Федотова и годился ему, пожалуй, в сыновья. Несмотря на такую разницу в возрасте, Федор Игнатьевич обращался с ним почтительно, едва ли не вытягиваясь в струнку.

Разговаривали они мало, всего минуту, после чего конторщик вернулся в заводоуправление, а плотник поехал к себе домой.

На улицу Федотов вышел лишь затемно. К этому времени у Сергея Цаплина накопилась кое-какая информация о человеке из заводоуправления, с которым встречался плотник.

Конторщика звали Николаем Николаевичем Карташевым. Служил он в плановом отделе предприятия, работающего на нужды обороны, и, что особенно тревожило, в прошлом был офицером 20-го драгунского Финляндского полка.

Подпоручик военного производства из недоучившихся студентов столичного университета. Мелкопоместный дворянин Воронежской губернии. На заводе четвертый год, характеризуется положительно: дисциплинирован, исполнителен, в планово-экономических вопросах разбирается хорошо и дело свое знает.

— Цепочка-то мало-помалу разматывается, — удовлетворенно сказал Эдуард Петрович Салынь, выслушав доклад Сергея Цаплина. — Теперь держите этих субчиков покрепче, из виду не выпускайте. Должны они нынче встретиться, похоже на то. Сговариваться будут, следы попытаются заметать. Вполне вероятно, что и третий вот-вот возникнет на горизонте.

Встреча конторщика и плотника состоялась в тот же вечер.

Место для встречи было выбрано с хитрым умыслом — на набережной Невы, у Медного всадника. Будто ненароком столкнулись двое знакомых, обрадовались случаю, решили на ходу поговорить. Кругом все просматривается, подойти к ним нельзя. В общем, договаривайся, о чем хочешь, никто тебя не услышит.

Прав оказался Эдуард Петрович и насчет третьего. Просто не счел нужным информировать практиканта раньше срока, как того требуют непреложно суровые правила сохранения служебных секретов.

О третьем Сергею Цаплину сообщили поздно ночью. Подняли с постели телефонным звонком.

Это был плотный ширококостный мужчина лет тридцати пяти. В сером брезентовом дождевике, в испачканных грязью сапогах, в старенькой фуражке с зеленым землемерским околышем, загнанный какой-то с виду, чем-то напуганный. Продефилировал несколько раз мимо дома конторщика Карташева, все не решаясь войти в парадную. От встречных шарахался, на лестничной площадке перед дверью долго стоял, вслушивался в тихие ночные шорохи.

Впустил его в квартиру сам Карташев, конторщик с оборонного завода. Сразу после этого окна были зашторены.

Сергей Цаплин принял к сведению информацию своих товарищей, несущих бессонную вахту. Он еще не знал в ту пору, что третий этот доставит ему труднейшие дни и ночи, после которых даже вранье церковного активиста будет казаться сущей безделицей.

14

«Латвия, город Резекне, улица Лачплесиса, 31

Анне Александровне Зайцевой

Дорогая Анна Александровна! Вас, Олю и Жоржика горячо целую и по-родственному обнимаю, дай вам Бог доброго здоровья. Посылочку получила, премного за нее благодарна.

У нас жизнь идет по-прежнему, и Катенька еще не оправилась после болезни. Доктора находят у нее ТБЦ, как по-ученому называют чахотку.

Думаю и все не могу придумать, чем можно спасти бедную мою девочку. Молюсь за нее денно и нощно. И вас всех прошу об этом — молитесь за Катеньку, за ее здоровье.

О себе писать, право же, нечего, да и нет желания. От Викентия Викентьевича было коротенькое письмо из Смоленска, он шлет вам поклоны и низко кланяется.

Погода у нас отвратительная, все дожди и дожди. Скорей бы уж наступала зима с ее холодами и снежными сугробами. Пишите, родные, не забывайте меня надолго.

Ваша Соня».

15

Бесхитростную эту открытку опустил в почтовый ящик на углу Невского и улицы Марата коренастый плотный мужчина в сером дождевике с капюшоном. Похож он был то ли на лесничего, то ли на агронома из отдаленной местности, вздумавшего навестить город по служебным своим надобностям. И держался как слегка оробевший в большом городе провинциал — медлительно, осторожно.

Адресованная за рубеж Советского государства почтовая открытка могла привлечь к себе внимание. Однако никакой тайнописи в ней не содержалось, а отсутствие обратного адреса легко было объяснить рассеянностью, свойственной многим людям.

Из текста открытки практическое значение имели всего два слова — ТБЦ и Смоленск. Все остальное являлось лишь набором пустопорожних фраз, всецело зависящим от литературных способностей их автора.

Предрасположенность к ТБЦ, будто бы обнаруженную у бедной Катеньки докторами, следовало читать, как известие о благополучном исходе первого этапа операции — без осложнений с пограничной стражей, без пристроившегося за спину «хвоста». Ну а письмецо мифического Викентия Викентьевича, якобы прибывшее из Смоленска с поклонами и поцелуями, в свою очередь должно было толковаться, как намерение прежде всего ехать именно в этот город — в Смоленск.

Естественно, что и очень искушенный специалист по дешифровке оказывался бессильным перед этими загодя условленными сигналами.

Мужчина в сером дождевике, отправивший хитроумную почтовую открытку в город Резекне, не имел никакого касательства ни к лесничеству, ни к агрономической науке. Практиковался он в другой сфере человеческой деятельности