Монархическая государственность - Лев Тихомиров

Совершенно естественно, что московские цари сохранили свои функции правосудия. Но по мере роста страны, возрастали и трудности отправления этих функций. С одной стороны - обязанности Верховной власти вообще усложнялись и увеличивались количественно, поглощая время и силы у государей. С другой стороны - непосредственная расправа государя не могла не вызывать пассивного отпора со стороны "подзаконных" органов управления, желавших оставаться возможно более самостоятельными.

В первой части настоящей книги уже указано было обычное стремление управительных властей захватить на себя представительство Верховной власти, фактически присвоить ее самодержавие. Эта точка зрения совершенно проникает и современного историка "Царского Суда", г. Хартулари.

"Вновь организованные учреждения, действовавшие именем государя, говорит он, по делам административным и судебным, не допускали (?) уже возможности одновременного существования и параллельной с ними деятельности, по тем же судебным делам, отдельного и самостоятельного суда самого государя" (стр. 77). В этом взгляде автора выражается обычная тенденция бюрократии, ныне столь заполонившая все умы. Не трудно видеть, что в идее, в принципе, напротив, учреждения, действующие именем Верховной власти, по этому самому, непременно, должны подлежать ее фактическому контролю, а их решения - апелляции и кассации. Но управительные органы всегда уверяют, будто бы их авторитет подрывается правом граждан обращаться непосредственно к Верховной власти. Это происходит, как указано в первой части книги, не в одних монархиях, а еще более в демократиях. Что касается граждан и подданных, они, наоборот, никогда не соглашаются стать на точку зрения юристов, которые, сами состоя в числе фактических распорядителей "подзаконных учреждений", естественно склонны слишком рьяно "охранять авторитет" их, то есть, в сущности, свой собственный, тогда как граждане и подданные столь же естественно желают выше всего и прежде всего охранять авторитет Верховной власти (при всякой форме правления), ибо лишь она охраняет их самих от узурпации со стороны "подзаконных учреждений".

Тем не менее, кроме этой обычной борьбы между "мамистратами" и Верховной властью, было, конечно, и вполне основательное затруднение к непосредственному суду Царя - в физической невозможности такого суда, по множеству дел. Казалось бы, что это затруднение устранимо путем устройства при государе высшей контрольной и апелляционной инстанции по важнейшим делам. Но эта задача далеко не легкая, и вместо того на Руси явился сначала некоторый компромисс.

Г. Хартулари обрисовывает его таким образом.

"Московские государи, в сознании того политического значения, какое имеет, в интересах власти, их личный суд по челобитным народа, не решаются отменять его совершенно, но сохраняют за собой, в смысле последнего вида государевой расправы, причем придают такому исключительному способу отправления правосудия значение не обязанности, как это было прежде, а только личной прерогативы, которой располагают по собственному усмотрению, применяя ее в точно определенных случаях, как, например, по делам лиц и учреждений, коим жалованными грамотами доставлялась привилегия судиться у великого князя, или по делам местничества" и т. д., или "держать свой личный суд, в виде милости лицам, имеющим наиболее прав в государстве".

Нельзя, конечно, согласиться с таким объяснением г-на Хартулари. В действительности было нечто иное.

Государев суд, в силу требований народа, не мог быть упразднен принципиально, а в силу несовершенства учреждений не мог быть организован правильно, то есть именно "в точно определенных случаях". В результате и явился суд случайный. Народу вообще было воспрещено обращаться с челобитными непосредственно к государю, но "ни воспрещение, ни административное воздействие, направленное к побуждению народа подавать свои челобитные не государю лично, а в существующие учреждения, не имели никакого успеха" (стр. 78).

И вот Иоанну Грозному в трудную эпоху мятежей пришлось впервые создать своего рода комиссию прошений на высочайшее имя приносимых.

В 1550 году, собрав народ на Красной площади, Иоанн Грозный произнес речь, в которой очертив все, что, по его выражению, вельможи "похитили моим именем", объявил, что отныне "я сам буду вам, сколь возможно, судья и оборона, буду неправды разорять и похищенное возвращать" (стр. 87-88).

В этих видах, Алексею Адашеву было поручено "принимать челобитные от бедных и разбирать их внимательно". При Адашеве было назначено несколько судей. О делах докладывалось царю, который, таким образом, "сам начал судить многие суды и разыскивать праведно". Г. Хартулари приводит в приложениях любопытные образчики этой судебной деятельности государя, и справедливо усматривает в Алексее Адашеве первого статс-секретаря у принятия прошений (стр. 273).

Само учреждение, по удалении Адашева, получило даже особое названые Челобитной избы, или Приказа. Деятельность его вполне очерчена запиской о царском дворе: "Как государь куда пойдет, бьют челом всякие люди, и пред государем боярин и дьяк того Приказу (Челобитного) принимают челобитные и по иным расправу чинят, а которых не могут - так к государю вносят".

Челобитный Приказ служил также органом царского надзора за всякими приказными людьми и вообще представлял личную канцелярию государя, являясь "прототипом всех последующих однородных с ним учреждений, начиная с рекетмейстерской части, и кончая комиссией прошений и особым присутствием при государственном совете" [Хартулари, стр. 275].

С этим замечательным учреждением Россия пережила весь московский период до самого Петра I, несмотря на то, что после Грозного снова явились обычные помехи непосредственному суду царя. Даже Алексей Михаилович, который угрожал наказаниями за обращение к себе помимо законных инстанций, все-таки нередко "судил сам или его сын в своих покоях" (стр. 89).

Единение царя и народа

в управительной области. Самоуправление

Таким образом, царь находился с нацией в непосредственном общении во всей области законодательства и суда. Но то же единение было проведено и во всем управлении.

В качестве центральных управительных учреждений, около государя имелись "приказы", некоторое подобие министерств. Они в разное время носили разные названия, их компетенция не была, с нашей точки зрения, правильно специализирована. Возникли они из того, что государи приказывали кому-нибудь из бояр ведать дела известной категории, причем начальнику, конечно, придавался штат служащих и возникало целое учреждение - "приказ". Приказы, ведавшие ряд дел, иногда потом разделялись на несколько отдельных, иногда несколько приказов сливались в один. Каждый приказ имел свои средства; на его содержание приписывались города и окладные люди, с которых он и получал доходы. Начальниками приказов бывали и члены боярской думы, и особо назначенные лица, но все они вели дела с докладами государю и по его указаниям.

В многочисленных канцеляриях приказов было множество дьяков, которые иногда заведовали самими приказами, и подьячих трех "статей": старших, средних и младших. Это был элемент чисто бюрократический, игравший огромную роль не только фактически ("быть так, как пометил дьяк", гласила пословица), но иногда занимавший авторитетное положение и в самой боярской думе.

Таково было управление центральное. На областное, местное, посылались воеводы, но кроме них существовали многочисленные общественные выборные власти.

Компетенция воевод была сложна и обширна. Воевода, как представитель царя, должен был смотреть решительно за всем: "чтобы все государево было цело, чтобы везде были сторожа; беречь накрепко, чтобы в городе и уезде не было разбоя, воровства, убийства, бою, грабежа, корчемства, распутства; кто объявится в этих преступлениях, того брать, и, по сыску, наказывать. Воевода судил и во всех гражданских делах" [Соловьев, т. ХIII, стр. 700 и след.].

Воевода ведал вообще всеми отраслями ведения самого государя, но власть его не безусловна, и он ее практиковал совместно с представителями общественного самоуправления.

Вторым лицом после воеводы является губной староста *, ведавший дела уголовные. Его выбирали дворяне и боярские дети. Иногда же он и назначался свыше.

* Термин "губной" у нас имел двоякий смысл: были власти губные, т. е. областные (от слова губа), и власти и дела губные в смысле уголовном (от слова губить, погубить).

Затем следует земский головной староста - власть выборная городским и уездным населением. При нем состояли выборные от уездных крестьян советники. Они составляли земскую избу. Дело земского старосты и советных его людей состояло в раскладке податей, выборе окладчиков и целовальников (целовавших крест). В дело распределения оклада воевода не мог вмешиваться, точно также и в выборы, не мог сменять выборных лиц, и вообще не имел права вступаться в "мирские дела". Кроме выборов, земская изба заведовала городским хозяйством, разверсткой земли и могла обсуждать вообще все нужды посадских уездных людей, довода о чем считала нужным, воеводе или же в Москву.