Испытание - Николай Алексеев

– Эх ты, вояка! – сказал ему Гребенюк. – Пушка под ухом палила – не боялся, снаряды рвались – не трусил, бомбили – не прятался, а тут мертвых испугался!

Сейчас Юра очень боялся снова увидеть этого мертвого регулировщика, он должен быть где-то в этих местах… Но он вспомнил слова Гребенюка, и ему стало стыдно.

– А вот и не боюсь! – сказал он вслух и резко повернулся к полю лицом. Но в поле ничего не было, даже не видно было штабелей покойников.

«Наверно, наши похоронили, – подумал Юра, но сам на это ответил: – Когда же? Утром ведь они еще были!..»

Юра стал пристально всматриваться сквозь завесу снега, и ему показалось, будто они едут по этой дороге впервые. «Раньше здесь вроде и не было этих голых кустов, дорога шла прямиком, а эта, вишь, как крутит», – рассуждал Юра сам с собой. Прячась от колючего ветра, он поглубже втянул голову в воротник и бочком прижался к брезенту, в который был укутан теплый хлеб, только часа полтора как вынутый из печей дивизионной хлебопекарни. Почувствовав тепло, Юра лбом прижался к брезенту и задремал, да так крепко, что Гребенюк его еле-еле растормошил.

Подвода стояла посреди густого леса.

– Разве уже приехали? – всполошился Юра.

– Заплутали!.. – Гребенюк сплюнул и выругался. – Где это нас черт свернул?

– Давайте повернем назад, – Юра уже было взялся за вожжи.

– Погоди, дай подумать! – Гребенюк присел на подводу, свернул цигарку и стал на все корки ругать Буланого.

– Я-то думал, что ты конь настоящий, а ты чертова кляча, шкура барабанная!.. На мыло тебя надо, вот что… – Гребенюк замахнулся было на него, но усталый конь повернул к нему голову, вяло повел ушами и тихо, чуть слышно, заржал. Гребенюк опустил руку. – Не бойся, не ударю!.. Это я так, с горя. – И тяжело вздохнул. – Куда ж ты нас завез, животина? Сам устал небось!.. – Буланый в ответ снова тихо заржал. – Ну, чуток отдохни…

Гребенюк повесил на оглоблю кошель с сеном и другой кошель бросил Соньке на задок своих саней. Потом прошелся вперед по незнакомой лесной дороге. Вернувшись, он скомандовал Юре: «Поворачивай!» – и сам решительно повернул Буланого и поехал впереди. Теперь Гребенюк уже не доверял коню, смотрел в оба, но ему никак не удавалось выехать на основную дорогу дивизии. Чем дальше он ехал, тем дорога становилась все менее заметной, а день уже клонился к вечеру.

Боясь заночевать в бору, Гребенюк повернул назад. На развилке запорошенных дорог он остановился и прислушался. Слева доносилась артиллерийская стрельба. «Если там артиллерия, значит, и наш полк там», – подумал он. Дорога показалась ему знакомой, и он, не долго думая, бухнулся в розвальни. Чем дальше они ехали, тем больше и больше было свежих следов, даже появились следы автомашины. Они привели их к околице какой-то деревни. Но по пути в полк деревни не должно было быть. Гребенюк на всякий случай завернул подводы на дорогу, идущую в лес, а сам сбросил тулуп, взял винтовку и, велев Юре смотреть в оба, зашагал к стоящему у дороги на косогоре дому. Он сразу же исчез в вихре снега, и Юра остался один. Прошло совсем немного времени, как вдруг раздался громкий окрик: «Хальт!» – и Гребенюк снова вынырнул из пелены снега. Он со всех ног мчался к подводам.

– Поезжай, догоню! – крикнул он Юре. Но тут снова, теперь еще громче, повторилось зловещее «Хальт!». Затрещали автоматы…

Буланый, словно ужаленный, подскочил на месте, как-то странно поджал свой круп и ошалело рванулся с места, так что Гребенюк едва успел бухнуться в сани. За Буланым вскачь понеслась и Сонька, забрасывая Юру летящим из-под ее копыт снегом. Юра вцепился обеими руками в передок саней, боясь вывалиться. Буланый несся, не замедляя бега. Юре вдруг показалось, что им никто не управляет, и он во весь голос крикнул: «Дедушка!.. Дедушка!..» Но никто ему не ответил. Буланый неожиданно замедлил ход, перешел на рысь, а вскоре и совсем поплелся шагом. Юра сбросил тулуп, подбежал к Буланому и схватил ослабшие вожжи. Конь остановился, он тяжело дышал, вздрагивал и то и дело поджимал левую ногу: по ней с крупа струилась кровь. Юра бросился к Гребенюку. Он лежал, прижавшись лицом к поклаже.

– Дедушка, Буланый ранен! – крикнул Юра, но Гребенюк не ответил. Тогда мальчик начал трясти его. Старик приподнял голову. На Юру с мольбой посмотрели его глаза.

– Дай водички, сынок…

– Что с вами, дедушка?

– Воды… – простонал Гребенюк.

– Где же взять воды? – спросил Юра, и губы его задрожали. Он видел: со стариком творится неладное, но не мог понять, что именно Юра смотрел на Гребенюка так же умоляюще, как и тот на него.

– Где же, дедушка, я возьму воды-то?.. – повторил Юра, нагнулся, захватил горсть снега и поднес ко рту старика.

Гребенюк стал жадно сосать белый комок, не отрывая глаз от Юры, словно собирался что-то сказать ему.

– Помоги мне, сынок… – Гребенюк попытался подняться. Юра взял его под мышки. Но старик схватился за бок и со стоном рухнул снова в сани.

Юра перепугался.

– Дедушка, миленький, встаньте… – стал причитать он, засунул под его полушубок руку и, почувствовав кровь, застыл от ужаса. Крупные слезы покатились по разгоряченным щекам. – Что же мне делать-то, родненькие вы мои!.. – сам того не замечая, он повторял слова, которые всегда в растерянности говорила его бабушка.

Он понимал, что надо чем-то прикрыть рану. Но чем?.. Носовой платок был такой грязный, что Юра с досадой отшвырнул его в сторону. Он подумал о рубашке, выдернул ее из брюк и что есть силы рванул за край. Но рубашка не поддалась. Тогда Юра чикнул ножом у самого ворота, рванул снова, рубаха затрещала, и в его руках оказался весь ее перед. Свернув этот кусок, Юра закрыл им рану старика и, чтобы тряпка не сползала, запихал под полушубок много сена, потом закутал старика в тулуп и накрыл его брезентом. Но Гребенюк стащил с головы брезент и заговорил слабым, прерывистым голосом:

– Ударят, проклятые, в бок нашим, и тогда все… Поезжай назад и расскажи командиру… А меня оставь здесь…

– Что вы, дедушка?! Я ни за что вас не оставлю… Замерзнете здесь или волки нападут…

– Не бойся… Не замерзну… Разведи костерчик… меня рядом положи… и поезжай… – останавливаясь после каждого слова, говорил Гребенюк и все глядел на Юру немигающими глазами.

Юра отошел в сторону и остановился. Горькие слезы хлынули из глаз.

– Милые вы мои, родные! Что же мне делать-то? – причитал он, глядя на окружавшие его со всех сторон заснеженные деревья. – Помогите, родненькие вы мои!

Но бор был безмолвен, лишь шумели верхушки деревьев, качаясь в вихре метели. Чего только сейчас не виделось Юре в лесу: и леший с большущей бородой, цепляющийся за стволы сосен, и волки, воющие в чаще, и белые фигуры занесенных снегом мертвецов…

Здравый смысл подсказывал Юре, что нужно идти к людям, в деревню, иначе их занесет здесь снегом… Но в деревне были фрицы, они ранили дедушку, они убьют его… И Юра решил остаться до рассвета здесь, в этом глухом лесу.

Он вытер кулаком слезы, сжал зубы, чтобы снова не разрыдаться, и зашагал к саням. Сейчас он возьмет топор и нарубит дров для костра…

Алексашин со Свирягиным сидели в снежном шалаше, ожидая возвращения разведки. Воспользовавшись вьюгой, которая мешала врагам рассмотреть, что происходит в наших частях, Свирягин собирал полк в кулак, подтягивал в лес, чтобы там в затишье дать бойцам отдохнуть, а на рассвете внезапно атаковать опорный пункт гитлеровцев – поселок Середа.

Занятый подготовкой предстоящего боя, Свирягин не чувствовал холода, но Алексашин продрог основательно, особенно мерзли ноги, так как из-под полотнища плащ-палатки, заменявшей собою дверь, сильно дуло. Время уже было за полночь, когда начальник последней вернувшейся разведывательной группы доложил, что ни подвод, на которых уехали Гребенюк с Юрой, ни их следов он не нашел.

– Дело дрянь! – протянул Свирягин, выслушав разведчика. – Людей вы сейчас же положите спать и сами ступайте, а в пять ноль-ноль явитесь ко мне. – Когда шаги удаляющегося разведчика заглохли, Свирягин со вздохом произнес: – Вот видите, какие дела, товарищ полковник… Чепе получается!.. Из-за Рыжика и этого старика приходится переносить время наступления… Я-то, откровенно говоря, думал часок-другой поспать… Да не выйдет!.. – Он выругался и по телефону доложил начальству об исчезновении двух подвод с повозочными Гребенюком и Рыжиковым.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

К утру метель стихла, и в прогалины между медленно плывущими на север облаками проглядывало бледно-голубое небо. Лес казался спящим; ни один звук не нарушал его покоя, лишь в костре потрескивали подброшенные Юрой сучья, издавая запах смолы и дыма. Юра думал только об одном, как бы не замерз Гребенюк. За эту страшную ночь мальчик измотался, только сознание того, что он должен спасти старика, поддерживало в нем силы.