Свет вечный - Анджей Сапковский

На щеках выступил карминовый румянец. И дело было даже не в том, что Скворчонок врал, как по нотам. Парсифаль просто не мог не зарумяниться при виде панны, ее больших ореховых глаз и вдернутого, усыпанного веснушками носа. Это были самые прекрасные веснушки, которые Парсифаль видел в жизни.

– Я вас оставлю, – быстро сказал Скворчонок. – Поговорите себе. А меня ждут важные дела.

Они остались сами. А Парсифаль, который еще минуту назад готов был отблагодарить приятеля половиной царства, сейчас чувствовал, что охотно расквасил бы ему нос. Потому что, хотя он сильно хотел, но не мог себя побороть и выдавить из себя какое-нибудь слово. Уверенный, что панны слушают только гладкую речь трубадуров и странствующих рыцарей, он сейчас чувствовал себя последним дураком.

Веял теплый ветер, во рву самозабвенно квакали лягушки.

– Вы были ранены, да? – прервала ужасную тишину Офка, морща веснушчатый нос. – Покажите, где.

– Нет! – Парсифаль аж подскочил.

– Нельзя, – добавил он быстро, – хвастаться. Хвастун не достоин рыцарской перевязи.

– Но вы же бились?

– Бился.

– Тогда вы отважный? Смелый?

– Не годится хва…

– Посмотрим, правда ли вы такой смелый. – Офка наклонилась надо рвом. – О! Поймайте для меня ту лягушку.

– Лягушку?

– Я же сказала. Ту большую. Спасибо. А теперь съешьте ее.

– Что?

– Съешьте ее. Посмотрим, хватит ли у вас смелости.

Парсифаль сжал лягушку в кулаке. Зажмурил глаза. И открыл рот.

Офка фон Барут сватила его за руку, выдрала лягушку и броила ее в воду. И покраснела, как вишня.

– Простите, пожалуйста, – наклонила она голову. – Я не так хотела. Совсем не так. Правду обо мне говорят, что я ветреная…

– Вы не… – проглотил слюну Парсифаль. – Вы не ветреная, пани. Вы…

Офка подняла голову. Ее ореховые глаза сделались еще больше, чем были.

– Вы красивая.

Офка долго смотрела на него. А потом убежала.

Съезд возобновили, неразрешимый, казалось бы, спор Бишофсгеймов со Стерчами закончился наконец соглашением. Парсифаль слушал с пятого на десятое. Он был в ином мире. Видел сны наяву.

– Мы, Генрик Ландсберг, схоластик немодлианской колегиаты, всем верным Христа, к которым дойдет этот документ, удостоверяем, что Бургард Менцелин, управитель принадлежащего господину Гюнтеру фон Бишофсгейму имения в Нивнике, был лишен жизни Дитером Гакстом, аримигером господина Вольфгера фон Стерча. За это преступление господин фон Стерча и Дитер Гакст согласились уплатить в пользу семьи убитого искупительную сумму в утвержденном свидетельствующими господами рыцарями размере сорока гривен. Кроме того, сумму пять гривен получит церковная парафия в Нивнике. Позванный на помощь хирург не получит ничего, поскольку помощь не принесла никакого результата. На знак согласия на месте преступления за счет средств упомянутого армигера Гакста будет воздвигнут искупительный крест, на котором будет выковано орудие преступления, то есть топор. Тем самым достигается соглашение между совершившим преступление и семьей убитого, а также упомянутыми господами рыцарями. Совершено шестого дня июня года Господня тысяча четыреста двадцать девятого.

– Парсифаль! Я к тебе обращаюсь! Ты спишь или что?

Он резко поднял голову, вырванный из глубины мечтаний. И испугался. Явно разгневанный отец был в сопровождении двух рыцарей, старшего и младшего. Младшего, с угловатым лицом, украшенным белым шрамом, Парсифаль не знал. Старший был благородный Альбрехт фон Гакеборн, хозяин Пшевоза, родитель Сюзанны. «Я пропал, – мелькнула в голове Парсифаля трусливая мысль. – Конец мне. Сейчас меня обручат. И тут же женят. Прощай, красивая Офка…»

– Я отдаю тебя, – господин Тристрам Рахенау говорил в нос, как всегда, когда был недоволен, – в оруженосцы господину Эгберту де Кассель из Копаньца. Господин Эгберт – человек военный, а война с гуситами на носу. Служи верно, бейся мужественно, береги благородную честь, и даст Бог, заслужишь пояс и шпоры. Только смотри, молокосос, не опозорь меня и род.

Парсифаль сглотнул слюну. Ему давно было обещано, что он будет служить оруженосцем в Клодзке, у пана Путы из Частоловиц, плечом к плечу со своим приятелем Скворчонком Барутом. Однако он слишком хорошо знал отца, чтобы не только словом, но хоть бы дрожанием век выразить возражение. Он низко поклонился рыцарю со шрамом.

– Не позже, чем через пять дней, – сухо сказал Эгберт де Кассель, – явишься в Копанец, конный и вооруженный. Ясно?

– Так точно.

– Ооо, – всплеснула руками при его появлении Эленча из Скалки. – Парсифаль! На коне? Вооруженный с ног до головы? На войну едешь, или как?

– А то, – он слегка надулся. – Дан приказ, так что должен ехать. Родина в опасности. Говорят, гуситы снова на нападение настроены.

Эленча посмотрела на него из-под век, вздохнула. «Всегда вздыхает, когда вспоминают гуситов. Наверное, не без причины. Слухи ходят, что девушка испытала обиду от гуситов. Пани Дзержка никогда прямо об этом не говорила, но что-то здесь есть».

– Мне выпала дорога через Скалку. – Он выпрямился в седле, поправил изысканный шаперон, – вот я и надумал заглянуть. Справиться о здоровье пани Дзержки…

– Спаси Боже, – сказала Дзержка де Вирсинг. – Благодарю за заботу, молодой господин Рахенау.

Она переступила порог с большим трудом, опираясь на костыль, было видно, что каждое движение стоит ей больших усилий. Она, как он заметил, всё еще была не в состоянии выпрямить спину. «Это и так чудо, что она уже подымается с постели, – подумал он. – Ведь с нападения прошло всего лишь два месяца». Скалка попрежнему была в процессе восстановления. Стропила над новой конюшней всё еще не покрывала крыша. Продолжалась работа на новых овинах и сараях.

– Отец велел сказать вам, пани, чтобы вы не боялись, – Парсифаль снова поправил шаперон. Его надела на него мать, а он никак не мог привыкнуть. – Вас охраняет соседский ландфрид, если вас кто-то попробует тронуть, будет иметь дело со всеми местными рыцарями.

– Премного благодарю… – Дзержка выпрямилась насколько могла, закрывая глаза от боли. – А ты служить оруженосцем едешь? Можно спросить, у кого?

– У благородного рыцаря Эгберта де Кассель.

– Хозяина Копаньца, – Дзержка знала в Силезии почти всех. – Это воинственный рыцарь, иногда даже слишком. Родственник Гакеборнов из Пшевоза.

«А ведь так, – мысленно охнул Парсифаль. – Ведь эта служба – это ни что иное, как вступление к помолвке».

– Господин де Кассель, – говорила дальше Дзержка, – это также хороший знакомый нашего инквизитора, преподобного Гжегожа Гейнче. Они дружат. Ты не знал об этом? Ну, так уже знаешь. А на чем ты верхом на службу отправляешься, парень? На фризском жеребце? Неплохой скакун, неплохой… Но под вьюки. Сядешь на лучшего.

– Госпожа… Мне не пристало…

– Ни слова. Я вам кое-чем обязана, твоему отцу и тебе. Разреши мне хоть лошадкой отблагодарить.

Инквизитор Гжегож Гейнче продефилировал вместе с Эгбертом де Кассель перед дружиною, меряя каждого из вооруженных внимательным взглядом. Перед Парсифалем он остановил коня.

– Новичок, – представил его де Кассель. – Молодой Рахенау, сын господина Тристрама из Букова.

– Я так и предполагал, – кивнул головой инквизитор. – Потому что сходство поразительное. А конь, ха, превосходный, видно, что настоящей кастильской крови. Держу пари, что из скалецкого табуна. От Дзержки де Вирсинг, вдовы Збылюты Лелевиты.

– Буков Рахенау, – пояснил де Кассель, – со Скалкой пососедски. Господин Тристрам ее милости Дзержке пришел на выручку… Когда случилось то нападение, знаете…

– Знаю, – оборвал Гейнче, глядя Парсифалю прямо в глаза. – Дзержка уже дважды смерти избежала… И вот, ты, парень, на коне, полученным от нее… Удивительно сплетаются судьбы, удивительно… Командуй отправление, Эгберт.

– Слушаюсь, ваше преподобие.

«Идем, как на войну, – подумал Парсифаль. – Военным строем, в доспехах и со снаряжением, с оружием в руках, под строгим военным командованием и дисциплиной. Достаточно посмотреть на лица рыцаря Эгберта и инквизитора, на лица армигеров, на инквизиторских кнехтов, настраивающих самострелы. Идем в бой. Вчера мне снились кровь и огонь… Наверняка, будем биться. И не где-то на границе, но, скорее, здесь, в самом сердце Силезии, около стшегомского тракта, недалеко от села…»

– Село Хмельно, – показал Эгберт де Кассель. – И корчма. Точно так, как в доносе. Что прикажешь, Гжегож?

– Окружить.

Пел петух. Лаяли собаки. Утки крякали, плещась в болоте. Пел дрозд, жужжали пчелы, гудели мухи на гноище, а солнышко светило, аж душа радовалась. Мужик, который только что вышел из уборной, резко попятился при виде вооруженных и скрылся за дверью с вырезанным сердечком. Баба в платке бросила грабли и что есть силы бежала, подбирая бьющую по ногам юбку. Детвора с восторгом пялилась на оружие, обмундирование и снаряжение армигеров и кнехтов из Копаньца, которые окружали дома. Парсифаль занял определенную ему позицию. Он вытер о плащ потные ладони, зря, потому что они тут же вспотели снова.