Американский доктор из России, или История успеха - Владимир Голяховский

Нельзя, конечно, все в жизни мерить одними деньгами, нельзя любить только деньги, нельзя добиваться лишь денег. Мы культурные люди, и мы должны уважать интеллектуальные и моральные ценности. Но жизнь без денег бывает слишком тяжела зависимостью от разных случайностей. Недаром величайший из русских поэтов писал: «Я деньги не очень люблю, но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости».

Я пишу учебник

В студенческие годы я не любил советские учебники. За очень редким исключением, они были сухо написаны и перенасыщены цитатами из классиков марксизма. Как будто медицину нельзя изучать без высказываний Ленина! Издательская цензура выхолащивала учебники, в них не было ясности изложения, а иллюстраций мало, и они всегда плохо были напечатаны. Став профессором, я мечтал, что когда-нибудь сам напишу хороший, интересный учебник.

Судьба сложилась так, что прямо из советского профессорства я перешел в американское студенчество. И, готовясь к экзаменам, я, к удивлению, впервые стал получать удовольствие от чтения учебников. Материал изложен всегда ясно и живо, текст написан профессионально и целенаправленно, и всегда много хороших иллюстраций. Правда, порой они чрезмерно толстые, авторы как будто претендуют на энциклопедизм изложения, хотя учебник — не энциклопедия. Больше всего мне нравился популярный многотомник «The CIBA Collection» с иллюстрациями хирурга-художника Фрэнка Неттера. Он делал удивительно красивые рисунки-схемы по заболеваниям и их лечению, а тексты писали другие ученые.

На долгое время я забыл и думать о своей мечте написать когда-нибудь учебник. Но «душа не вовсе охладела» (Пушкин) к ней. Где-то в самой ее глубине таилось это несвершенное желание. В резидентуре я продумывал практическое руководство по лечению спортивных травм и делал для него рисунки. И вот теперь, при поддержке Френкеля, заключив договор с издательством «Mosby Publishing Co» из Филадельфии, я с увлечением начал работать над «Руководством по илизаровским операциям», взяв за образец книги Неттера.

Нарисовав несколько больших рисунков, я показал их Френкелю:

— Виктор, я начал работать над нашей с тобой книгой. Это первые рисунки, для начала.

— О, Владимир, очень красиво! Ты прямо второй Нетгер!

— Спасибо. Теперь напиши к ним текст.

— Почему я? Ты нарисовал, ты сам и пиши.

— Виктор, мой английский не настолько хорош.

— Тебе будет помогать Питер Ферраро, наш редактор.

— Питер может литературно отредактировать текст, но он не доктор и не знает предмета.

В конце концов Виктор пригласил нас с Ириной в субботу приехать к нему на дачу, с тем чтобы в воскресенье мы вместе поработали над текстом. У них с Руфи был небольшой двухэтажный дом на самом берегу Атлантики, в Нью-Джерси, километрах в восьмидесяти от города. Вечером — прогулка по пляжу, дружеское застолье, вино, слушание музыки. На следующее утро я уже хотел работать, но Виктор потянул всех купаться. Разморенные солнцем, после ланча мы уселись с ним работать. Я ставил перед ним рисунки и давал объяснения, а он скороговоркой наговаривал в диктофон текст. Но говорил он слишком общо и коротко.

— Виктор, нужно дать подробное объяснение, подать его более живо.

— Зачем? По-моему, и так все ясно. Давай следующий рисунок.

Не прошло и часа, как он стал зевать, скис, закрыл глаза и сказал, что устал — надоело.

Когда секретарь Виктора напечатала надиктованный им текст, я понял, что ничего из нашего соавторства не получится. Почему он не хотел писать? Он по природе не был автором. Ему удавались операции и администрирование, но не писание. Есть люди, для которых писать — как нож острый. К тому же в шестьдесят шесть лет Виктор начинал заметно сдавать. Он часто откладывал важные дела и, сидя на конференциях, нередко клевал носом. Я понял, что учебник предстоит делать мне одному. И теперь все вечера, до поздней ночи, интенсивно работал над ним.

Для пишущего и рисующего человека нет занятия приятней, чем сидеть над листом бумаги и сочинять и изображать. Это всегда было моим любимым времяпрепровождением: я писал и рисовал с детства. Став взрослым и посвятив судьбу хирургии, я написал несколько сборников стихов, книг воспоминаний и пьес. Правда, это литература художественная, в которой большую роль играет вымысел, воображение. Но я также написал и две диссертации, книгу по своему методу лечения плечевого сустава и много научных статей. Это литература совсем другого рода — она состоит сугубо из информации, главное в ней — строгое изложение фактов, наблюдение, а не воображение.

Написать учебник сложнее, чем стихотворение или диссертацию. Учебник читают не для эстетического впечатления или получения информации, его задача шире: по нему учатся, в него заглядывают вновь и вновь для закрепления знаний. «Повторенье — мать ученья». Хороший учебник должен всегда быть под рукой студента или специалиста, чтобы можно было еще и еще раз научиться тому, что в нем написано. И, поскольку учебник — это большая книга, в нем нужен особый сюжет, особая, «сквозная» логика изложения. Эту логику придает учебнику индивидуальность автора, и эта логика должна приковать и захватить внимание читателя. Чем учебник толще, тем больше следует придать ему определенной увлекательности. Это достигается двумя путями: или украсить текст тонкими авторскими обобщениями и рассуждениями, или украсить его хорошими иллюстрациями. А лучше всего — и тем и другим. А для этого нужна образность, воображение.

Каждый вечер я расчерчивал листы бумаги и наносил на них карандашом контуры будущего рисунка. Пока рисовал, уточнял детали, и в процессе этого складывалась логика моего изложения, заранее оформлялся будущий текст. Рисовать мне было совсем нетрудно: я давно готовил схемы ко многим нашим операциям. Правда, теперь я перерисовывал их для печати на большие листы плотной бумаги, делал это намного тщательней, усливал изображения тенями, придавая им объем. Я хотел, чтобы мои рисунки «рассказывали» сами себя, чтобы, как и рисунки Неттера, надолго оставались в памяти, чтобы их показывали на слайдах на конференциях и съездах (забегая вперед, могу сказать, что я этого добился).

Но когда я заканчивал рисунок и садился за стол сочинять текст — начинались мои муки. Медленно и с трудом я составлял фразу, она казалась мне грамотной. Потом я видел, что она недостаточно хороша, бился над ней, по несколько раз переделывал. Бывали фразы, которые я переписывал по пять — семь раз. Бывало, что целые страницы приходилось переписывать по Три-четыре раза. Утром я приносил готовый текст и оставлял его на столе Питера Ферраро. Целый день я был занят работой, а к концу дня мы с Питером садились у меня в кабинете за чашкой кофе и начинали заново перекраивать написанное. Он уточнял детали того, что я хотел сказать, и редактировал текст в ключе настоящего литературного английского. Питер был веселый и остроумный парень. Почему-то он любил называть меня Вовчик — где он мог услышать это русское уменьшительное имя? Нашу работу мы перемежали шутками и смехом.