Закон - тайга - Эльмира Нетесова

— На хрен мне его медведь? Своих дел по задницу. Я в него не пускал маслину. А если Бугай такой смелый и везучий, пусть своего подранка сам ищет и прикнокает. Это ему не с клевыми на халяву. Пусть он медведя попробует уломать, — злился Баржа.

— А ты что думаешь, тайга у медведя, как город, на «малины» разбита? Сунься теперь в нее в одиночку. Он тебя и схавает. Не с жиру, не от куража зову. Тот подранок нам страшней мусоров будет. А Бугая чего лаять? Любой из вас такое отмочить мог, — уговаривал бригадир.

— Оттыздить того Бугая надо! Чего лезет с маслиной куда не надо! Врежь ему в ухо, Скоморох! Ты там рядом. Чтоб юшкой залился, хмырь! — взревел Филин.

— Заткнись! Не то врежу! — побледнел Бугай, услышав угрозу. Но все же со страхом оглядывался на ночную тайгу.

Условники притихли. Ни звука, ни шороха не доносилось из тайги. Умолкли даже птахи. Не крутились у огня Прошка с Огоньком. Куда-то запропастились. И люди сникли. Стало не по себе.

— Отваливаем по хазам до утра. А чуть свет — в тайгу. Денек будет не из легких. Сил надо набраться. Нечего впустую трехать. Катушкам отдых нужен, — встал Тимка и, набрав углей, раньше всех исчез в шалаше. А вскоре оттуда послышался его густой протяжный храп.

— Стремача надо у костра оставить. А что как нарисуется лохматый фраер? Ожмурит всех подряд, — передернул плечами Цыбуля.

— Тимоха ботал, что нынче ссать неча! Зализывается кент, — обронил Бугай. Но в шалаш пришел позже всех. Виновато шмыгнув носом, полез в середину. Его выдавили со словами:

— Тебе нынче, как сявке, у входа дрыхнуть надо. Чтоб твой кент адресом не просчитался. А сюда, к нам — не мылься. Хиляй на свое, что заслужил…

Бугай лег у самого входа. Долго не мог уснуть. А потом словно в яму провалился.

Едва подернулись пеплом угли костра, густая тьма укрыла шалаши. Ни шороха, ни вздоха, лишь тихое похрапывание промысловиков едва слышно пробивалось через завешанные входы.

Деревья и кусты стояли не шевелясь, словно зоркие стражи стерегли сон условников и. тайги. Ни звука. Кажется, все вымерло. Даже деревья разучились скрипеть. Отпустили холода. Весна скоро.

Не хрустели ветки и сучья под лапами и крыльями. Все спали. Все ждали утра.

Даже луна уснула под тучей-шубой, надоело ей глазеть на тайгу. Устала светить.

Уснул ветер, спрятавшись в сугробе. За зиму налетался, набегался до изнеможения. Пора уснуть и ему, погреть крылья, ноги.

Тишина обняла пушистые ели, ивы и рябины, березы и клены, каждый куст. Скоро весна. Дожившим цвести надо, силы потребуются, значит, нужно спать, пока есть время…

Тихо… Но, чу, хрустнул сучок. Снег задышал под чьей-то тяжестью. Кто-то нюхал воздух, втягивая его жадно. Кому не спится в такую темень? Кто крадется, стараясь не вспугнуть тишину?

Спали условники. Во сне им снилась воля. Далекие и такие знакомые города. В них тепло и никогда не бывает холодно. Не мерзнет сердце от стужи и тишины чужих краев.

Спал Бугай, любимец женщин. Наврал кентам. Ну да кто проверит? Бабы — не навар, даром не даются. А и за понт уламывать надо. Потому и ходил к одной. Рыжей толстой городской пьянчужке. Она после склянки ничего не чувствовала. С кем она? Где? Под забором йли в луже? А может, прямо в кабаке? Какая разница? И Бугай, пока не протрезвела, пользовался моментом. За все воздержания и отказы, за свою неуверенность с другими. Пока не очухается рыжая баба и не спихнет его с себя, брезгливо ругнув фартового:

— Не слюнявь, козел!

Бугай тогда доставал еще одну склянку, и баба, милостиво раздвинув ноги, ложилась на прежнее место. Пила лежа. Не лаская, не чувствуя мужика.

Она стерпелась, свыклась с ним. Но через склянку. Без нее не принимала, не узнавала Бугая. Но Бугаем он был в «малине», среди своих. А для нее — окурок, огрызок, иначе не звала.

Вот и теперь, во сне, уже третью склянку ей сует. Баба пьет из бутылки винтом, но лечь не хочет. Сгибается в коромысло. Ну хоть тресни, кудлатая ступа!

Бугай разогнул ее, повернул к себе пьяной мордой, и баба вдруг рявкнула по-медвежьи в фартовую рожу. Законник проснулся от страха.

Медведь уже выволок его прямо в спальном мешке из шалаша. Бугай почувствовал запах зверя и заорал во всю глотку:

— Кенты! Фартовые! Хана!

Медведь навалился на Бугая всей тяжестью. Что впилось в грудь, в живот? Когти иль зубы?

Бугай завопил диким голосом от нестерпимой боли.

Зверь согнул мужика пополам. Что-то внутри хрустнуло, сломалось. Медведь понюхал жертву. Дернул лапой по голове. Снял скальп.

Бугаю уже не было больно.

Тимка первым выскочил из шалаша. Но поздно. Медведь в тайге — свой. Он не плутал. В два прыжка скрылся в тайге так же незаметно, как и появился.

А разбуженные промысловики развели костер, грели воду, тщетно пытались вернуть в тело Бугая вырванную медведем душу.

Зверь не промахнулся. Он хорошо знал слабые места у всего живого. Его не нужно было учить. Он действовал без ошибок.

— Оставь кента. Отмучился. Он уже далеко от нас. Дорогой навар дал за промах, — пожалел бригадир фартового.

— Дай мне карабин! Только на сегодня. Сам в Трудовое слиняй. К мусорам. Пусть заберут кента. А я с фартовыми — в тайгу. Накрою стопорилу. Без того дышать не смогу, — посерело лицо бугра,

— Остынь. Успокойся. В таком виде на медведя не ходят. Тут злом не возьмешь. Зверь — тайге родной, — отговаривал Тимка.

— Закон — тайга, зуб за зуб! Иль просрал мозги? За кента! За Бугая порешу падлу! Но сам! Своими граблями, — тряс Филин скрюченными от нервной судороги руками.

— Доверь! Положись на нас. Кодлой похиляем. Размажем! Иначе как дышать тут? Бугай не простит, коль за него не отплатим! — просили законники, обступив бригадира.

Когда рассвет едва проклюнулся над Мертвой головой, Тимоха уже был далеко от заимки. Он спешил в Трудовое. У шалашей остался Баржа, а остальные законники ушли в тайгу по следам медведя.

На плече у бугра — карабин наготове. У Кота — «тулка», Цыбуля с двухстволкой за плечами. У остальных ножи, топор…

Шли молча. Изредка оглядывались по сторонам.

— Сюда! В распадок смылся, паскуда! Не сорвешься, гад! — дрожал от ярости Филин, сжимая рукоять охотничьего ножа.

Следы зверя кружили вокруг сугробов, кустов, стволов. Зверь явно не торопился, не ждал для себя ничего плохого. Не слышал о фартовом «законе — тайга», требующем безоговорочной смерти для убийцы законника.

Он уходил с заимки, на которой прожил долгие и трудные восемь зим. Всякое случалось. Бывало, голодал, попадал в пожары, проваливался под лед на реке. Но жил.

Здесь он пестовал медвежат. Сколько их теперь по тайге развелось? Все крепкие, сильные. Все в него! Настоящие хозяева тайги! Их уж никто не обидит. Нет больше того человека. Не придет он в тайгу никогда. Никого не ранит. Не станет хозяйничать, как в своем доме, забывая, что он — из чужой, не таежной стаи.

И все же если б не этот двуногий, пропахший костром и зайчатиной, не ушел бы медведь с заимки до конца своих дней.

Вот и матуха осталась в берлоге с пестуном. Через пару недель встанет. Вылезет в тайгу. С медвежонком. Тогда и вернется за ними медведь, уведет в новые места, в глухомань непуганую, не видевшую человека. А пока самому присмотреть надо.

Уж коль появился в тайге человек, надо уходить зверю. i/о Вместе не ужиться, не привыкнуть и не стерпеться. Кому-

то нужно уступить. И уходят звери. Ведь у человека есть ружье и огонь. А у медведя лишь когти да зубы. С годами они слабеют. Сдают силы. Да и попробуй выжить перед ружьем! Этот ранил. Промазал. А другой?

Ведь там, в человечьей лежке, людей много. Кто-то может не промахнуться…

Надо успеть вывести с заимки матуху и медвежонка. Подальше от людей. Их ружей и костров. В глухомань…

— Вон пидер! Козел лохматый! — услышал зверь людские голоса неподалеку.

Оглянулся. Людей много. Со всеми не сладить. И черной молнией метнулся в тайгу.

Но тут же услышал грохот… Он нагнал в прыжке и воткнулся в заднюю правую. Пробил насквозь… Тот, первый, пробил правую переднюю утром. Как бежать? Как уйти и выжить? Где спрятаться от чужой стаи в собственном доме? А почему прятаться? Кто хозяин в тайге? Медведь прилег за корягу.

Годы научили зверя осторожности. Добычу не всегда стоит догонять. Ее можно дождаться и уложить внезапно, почти без усилий. Одним рывком.

Зверь затаил дыхание. Люди только начинали учиться быть охотниками. Зверь им рожден. Человечья стая в охоте многое переняла от зверей. Но совершенства в ней не достигнет. Умение охоты дается рожденному в тайге. И людям не дано перехитрить опытного зверя.

Даже ружья не всегда спасают им жизнь. Людей в тайгу тащит голодное брюхо. А медведи защищают в ней свою жизнь и дом.

Притих зверь. Даже сойка его не приметила. Приняла за корягу. И только когда лапы утонули в шерсти, поняла, что обмишурилась. Взлетела, суматошно хлопая крыльями. На всю тайгу загорланила. Обгадила сугроб, горластая. Того и гляди укажет людям, где их зверь поджидает.