Синьора да Винчи - Робин Максвелл

Я всегда сторонилась политики, но интриги и козни, в последнее время охватившие, подобно смерчам, королевские дворы Рима, Милана и Неаполя, затянули и Лоренцо. На карту была поставлена Флоренция, ее крушение или процветание… и вместе с тем — суверенитет всей Италии. Обо всем этом Лоренцо, не скрываясь, советовался с ближайшими друзьями.

Упомянутый Лоренцо «дядюшка» мальчика был Лодовико Сфорца, самый честолюбивый из пяти весьма охочих до славы братьев герцога Галеаццо. Ныне он был известен всем не иначе как Il Moro — Мавр. Вдовствующая Бона предпочла услать его с глаз подальше, справедливо опасаясь, что неприкрытое желание Il Moro силой вырвать у ее сына герцогские полномочия превзойдет совокупное стремление к власти остальных его братьев. Если бы выбор встал за Лоренцо, он без колебаний посадил бы Мавра на миланский трон. Il Moro был ему давним другом и со временем сделался бы союзником, по могуществу сравнимым с Галеаццо.

— Лоренцо все-таки виднее, — с глубоким убеждением сказал Сандро Боттичелли. — В политике он далеко не профан, и если он считает, что папского племянника стоит немного поразвлечь… К тому же мальчишка весьма недурен собой!

Джулиано при этих словах пихнул Боттичелли, и художник отплатил ему таким же дружеским тычком, но не рассчитал сил, и его хворый приятель закряхтел от боли.

— В общем, мы повеселим его на славу, — подытожил Сандро.

Отворилась дверь, и вошел вернувшийся Полициано.

— Он уже готов.

— Обожаю мужчин в красном! — со сластолюбивой улыбкой изрек Боттичелли.

Все засмеялись и устремились к выходу.

— Я заново перевяжу вас, когда мы вернемся, — задержавшись возле Джулиано, пообещала я.

— Ты настоящий друг, Катон, — улыбнулся он в ответ.

И я поспешила вслед за остальными.

Рафаэль Сансони и вправду был красивый юноша с честным лицом школяра, кем он, собственно, и являлся до недавнего времени. Он только что закончил обучение в возрожденном усилиями Лоренцо де Медичи Пизанском университете и теперь, в красном кардинальском облачении и шапке, казался совсем подростком. Мы весело столпились вокруг него и за время четырехминутной ходьбы от дворца Медичи к Дуомо, главному флорентийскому кафедральному собору, смеялись и шутили, поскольку Рафаэль явно робел перед служением своей первой торжественной мессы.

Слившись с толпами прихожан, отовсюду стекавшихся к храму, мы вплотную приблизились к исполинским церковным вратам, как вдруг во мне с такой силой сказалась малая нужда, что я не успела даже предупредить приятелей о временной отлучке. Скользнув в проулок позади Дуомо, я поспешно воспользовалась «рожком», а затем в раздумье прислонилась к стене. Моя неприязнь к церковной обстановке со временем ничуть не уменьшилась, и я раздумывала, удобно ли будет незаметно уйти до начала мессы, а потом принести Лоренцо свои извинения. Несколько минут я не могла определиться, что во мне побеждает: нелюбовь к католичеству или любовь к Лоренцо. Он всегда так дорожил присутствием друзей на публичных торжествах.

В конце концов я со вздохом решила вернуться, но едва я вышла из проулка, как со стороны улицы Ларга, откуда мы сами только что прибыли, послышался смех. К собору вывернули трое мужчин. В одном из них, к своему немалому удивлению, я узнала Джулиано. Он шел кое-как, прихрамывая, поддерживаемый с двух сторон молодыми людьми, одним из которых оказался Франческо Пацци. Другого я видела впервые. Они дружески обнимали Джулиано за плечи, а Пацци даже пытался его щекотать.

Что-то встревожило меня при виде этой троицы: я твердо знала, что Джулиано самое место в постели. Да и Франческо Пацци слишком своевольничал с ним, явно злоупотребляя правами сродственника. Утихомиривая предостережения внутреннего голоса, я рассудила, что это дает о себе знать неумолчный материнский инстинкт. Успокоив себя таким образом, я вернулась к высоким церковным вратам и вошла в собор.

Месса уже началась. Поверх голов несчетного множества прихожан, теснившихся плечом к плечу, я увидела юного кардинала Сансони, без помех добравшегося до предназначенного ему места на главном престоле. Лоренцо с друзьями расположился в северном приделе, у крытой галереи возле клироса, с выдержанным почтением он внимал разворачивавшемуся перед ним помпезному обряду.

Я снова обернулась к вратам, ища глазами Джулиано, и с облегчением увидела, как он вошел, уже один, и занял место у хоров в южном приделе.

Чествуя новопровозглашенного кардинала, патер передал ему Святые Дары. Рафаэль с воздетыми руками пропел: «Hos est corpus meum»,[28] и в тот же момент зазвонил ризничный колокол. Мужчины сняли головные уборы, и вся церковная паства, зашуршав одеждами, разом опустилась на колени.

И снова во мне все восстало против показного соборного лицемерия. На краткий миг я помедлила последовать общему примеру, и этого было достаточно, чтобы краем глаза заметить сбоку острый проблеск света. Я повернула голову и невольно наткнулась взглядом на Джулиано — он тоже все еще стоял, но весь спал с лица. Еще мгновение, и вспышка повторилась — это солнце отразилось на клинке меча, занесенного Франческо Пацци над головой Джулиано. Откуда ни возьмись, какие-то люди обступили младшего Медичи, подобно голодной стае волков, и вонзили в него ножи, и кололи снова и снова.

Я закричала: «Нет!» — но мой вопль потонул в оглушительном реве боли и ярости, заполонившем и клирос, и престол. Лоренцо!

Сквозь толпу я кинулась к алтарю и меж беспорядочно метавшихся прихожан до странности ясно различила, как Лоренцо, с окровавленной шеей, намотав на руку плащ, отбивает кинжальные удары человека в бурой священнической рясе. Неожиданно откуда-то сзади вынырнул Полициано и вонзил свой клинок в спину злоумышленника. Лоренцо поспешно выхватил меч из ножен, но его уже со всех сторон обступили Боттичелли, Фичино и прочие преданные сторонники.

Мне отчаянно хотелось присоединиться к ним, но объятая паникой толпа уже несла меня к выходу. Я успела заметить, как Франческо Пацци ринулся Лоренцо наперерез, а тот, подобно молодому оленю на живописном панно, установленном впереди клироса, прокладывал себе дорогу за алтарь, к новой ризнице. Его друзья продолжали отражать яростные нападки убийц, в один момент прекратившиеся — как только все убедились, что Лоренцо уже у ворот ризницы и вне опасности. Только тогда приверженцы Лоренцо бросились следом за ним. На плитах пола остались несколько поверженных заговорщиков, а посреди собора все еще стоял опьяненный бойней, истекающий кровью Франческо Пацци.

Лоренцо с друзьями скрылись в ризнице, с грохотом захлопнув за собой ворота, так что гул прокатился в высоких сводах Дуомо. Я приободрилась. Мимо меня пронеслись Пацци, подобные дикой орде, и кинулись вон из собора. Я осталась одна — нет, наедине с Джулиано, неподвижно лежавшим на полу в луже густеющей крови.