Король англосаксов - Эдвард Бульвер-Литтон

– Идем, Гакон, нечего медлить, – произнес Гурт. – Знаю, что наношу моему любимому брату страшную рану, которая долго не заживет… но он сам научил меня ценить Англию так же высоко, как римляне ценили Рим.

Глава Х

Взаимная любовь придает нам необыкновенное спокойствие, но мы большей частью сознаем это только тогда, когда наше счастье уж разрушено: пока сердце не смущено возможностью разлуки, мы бываем энергичны и деятельны, мы идем неуклонно по однажды начертанному пути и стремимся к цели, поставленной нам честолюбием или долгом, хотя и не замечаем, что, собственно, влечет нас вперед и вперед.

Но стоит объявить самому трудолюбивому человеку, что он уже лишился любимого предмета и все, что имело цену в его глазах, теряет для него былое значение. Очнется он от прежних честолюбивых снов и воскликнет с тоской: «На что мне слова, когда сердце разбито?»

Так точно и Гарольд теперь только увидел громадное значение, которое имела для него любовь Юдифи. Это чистое чувство сделалось для него существенной потребностью, и вот, когда он думал, что одолел препятствия к увенчанию его, – от него стали требовать, чтобы он вырвал его хладнокровно из сердца! До сих пор он заглушал голос страсти мыслью, что Юдифь скоро-скоро будет его женой, будет украшать его трон, а теперь блеск короны померк в его глазах, трон перестал ему казаться достойным обладания и долг к родине представлялся грозным, отвратительным пугалом.

Как-то вечером сидел он лицом к лицу с этим страшилищем, и губы его шептали:

– О, лживое порождение ада, побудившее меня предпринять эту несчастную поездку!.. так вот женщина, которую мне суждено назвать своей!.. Говорила же Хильда, что союз с норманном будет способствовать моему браку!

В открытое окно неслись веселые звуки из различных питейных домов, переполненных беззаботными, довольными людьми, слышались и торопливые шаги поспешавших домой, в объятия семейства. Вот и за дверью Гарольда раздались шаги… послышались два голоса – звучный голос Гурта и другой, тихий, нежный.

Граф встрепенулся, и сердце его сильно забилось. Дверь отворилась почти неслышно, и на пороге показалась фигура, нерешительно остановившаяся в полумраке. Дверь сильной рукой затворили снаружи. Гарольд, дрожа всем телом, вскочил со своего места и – через мгновение у ног его лежала Юдифь.

Она откинула назад покрывало, и он увидел ее прелестное лицо, полное неземной красоты и величия.

– О, Гарольд! – воскликнула она. – Помнишь ты еще, как я некогда сказала тебе: «Юдифь не любила бы тебя так сильно, если бы ты не ставил Англию выше ее?» – если ты забыл мои слова, то припомни их теперь! Не можешь же ты думать, что я теперь, когда столько лет жила твоей жизнью, я стала слабее, чем в то время, когда я едва понимала, что значат Англия и слава.

– Юдифь, Юдифь, что ты хочешь этим сказать?.. Что ты узнала?.. Кто рассказал тебе… что привело тебя сюда, чтобы говорить против себя?

– Нет дела до того, кто мне сообщил то, что я знаю – а я знаю все!.. Что привело меня сюда? Моя любовь, моя душа.

Она встала, схватила его руку и, смотря ему прямо в лицо, продолжала:

– Я прошу тебя не печалиться о нашей разлуке – я знаю, сколько в тебе постоянства и нежности, но умоляю тебя побороть себя для блага родины… Да, Гарольд, я сегодня вижу тебя в последний раз… жму твою руку и сейчас же уйду – без слез.

– Этого не должно быть! – проговорил страстно Гарольд. – Ты обманываешь себя в пылу благородного самоотречения… когда ты опять придешь в нормальное состояние, то тобой овладеет страшное, невыразимое, бесконечное отчаяние и сердце твое разобьется… оно не выдержит этого испытания. Нас помолвили под открытым небом, у могилы героя, помолвили по обычаю предков – этот союз неразрывен. Если я нужен Англии, то пусть она берет меня с тобой… нашу любовь нельзя втоптать в грязь, даже во имя Англии!

– Ax! – шептала Юдифь, и ее щеки покрылись смертельной бледностью. Ты напрасно говоришь это, Гарольд. Твоя любовь оградила меня от знакомства со светом, так что я долго не имела понятия о строгости человеческих законов… Я теперь убеждена, что наша любовь – грех, хотя она, может быть, не была им именно до сих пор.

– Нет, нет! – восклицал Гарольд вне себя. Все его обаятельное красноречие, которым он увлекал всех, кто ни слушал его, исчезло. Он мог произносить только отрывочные фразы, и мысли его были сбивчивы.

– Нет, – продолжал он. – В нашей любви нет ничего грешного… покинуть тебя – грех!.. Молчи, молчи!.. Мы видим только тяжелый сон… Но мы скоро проснемся!.. Благородная душа, верное сердце, я не могу, я не хочу расставаться с тобой.

– Зато я это сделаю, я скорее лягу в могилу, чем допущу тебя изменить славе, чести, долгу, родине – отказаться от предназначенного тебе судьбой!.. Гарольд, позволь мне остаться достойной тебя до последнего вздоха, если мне не следует быть твоей женой, если это счастье не для меня, то пусть хоть скажут, что я была его достойна.

– А известно ли тебе, что от меня требуют не только чтобы я отказался от тебя, но чтобы я еще женился на другой?

– Известно, – ответила Юдифь, и две тяжелые слезинки скатились по ее щекам. – Знаю, что та, которую ты назовешь своей не Альдита, а Англия… в лице Альдиты ты должен доказать свою любовь к родине. Эта мысль, что ты оставляешь меня не ради дочери Альгара, утешает меня и должна примирить тебя с твоей участью.

– Слушай ее и заимствуй от нее бодрость и силу, – проговорил Гурт, вошедший незаметно, и крепко обнял брата. – Гарольд, скажу тебе откровенно, что моя молодая жена бесконечно дорога мне, но если б я был на твоем месте, то решился бы расстаться с ней без всякого сожаления… Ты же сам выработал во мне эту твердость, а теперь она изменяет тебе в решительную минуту! Перед тобой любовь и счастье, но рука об руку с ними стоит и позор. С другой же стороны стоит горе, но за ним – Англия и бессмертная слава. Выбирай же между этими двумя сторонами!

– Он уж выбрал! – воскликнула Юдифь, когда Гарольд, закрыв лицо, прислонился к стене, как беспомощное дитя.

Она снова встала перед ним на колени и благоговейно поцеловала край его одежды.

Гарольд вдруг обернулся и раскрыл объятия: Юдифь не могла противостоять этой молчаливой просьбе – она кинулась к нему на грудь, горько рыдая.

Безмолвно, но печально было это прощание. Луна, которая когда-то была свидетельницей их помолвки у могилы язычника, выплыла теперь из-за колокольни христианской церкви и смотрела холодно и безучастно на их расставание.

Часть одиннадцатая

Норманнский искатель и норвежский морской король

Глава I

Наступил январь – тот самый месяц, в котором король, согласно предсказанию Иоанна, явившегося будто бы под видом странника, должен был переселиться в лучший мир. Действительно, Эдуард быстрыми шагами приближался к могиле.

Лондон был сильно взволнован. Бесчисленное множество лодок сновало по реке перед дворцом, и остров Торней был переполнен боязливо шептавшимся народом. Новый Вестминстерский храм был освящен только за несколько дней перед тем, и этим как будто окончилась жизненная задача Эдуарда. Подобно египетским королям, он заживо выстроил себе могилу.

Внутри дворца волнение было еще сильнее, ожидание напряженнее. По коридорам, залам, переходам теснились таны с пасмурными, унылыми лицами. Их угнетала мысль не об умирающем короле, а о том – кто будет на его месте? Повсюду сделалось известным, что Вильгельм имеет притязания на саксонский престол, и всем поскорее хотелось узнать: осмелится ли Эдуард подтвердить свое прежнее обещание предсмертным словом? Мы уж видели, что престолонаследие зависело не от короля, но при исключительных обстоятельствах его последняя воля могла сильно повлиять на Витан: не было законных наследников, кроме слабого телом и душой мальчика. Эдуарда уважали за его благочестивую жизнь, как было не бояться беспристрастным людям, что его воля будет исполнена! Одни передавали, бледнея, друг другу мрачные предсказания насчет будущности Англии, носившиеся в народе. Другие же угрюмо молчали, но взгляды всех обращались на входивших в спальню короля или на выходивших из нее.

Перенесемся на восемь веков назад и пойдем невидимкой в так называемую разрисованную комнату Вестминстерского дворца. В глубине этого продолговатого, высокого покоя стоит, на эстраде под королевским балдахином, смертный одр Эдуарда.

У ног умиравшего стоял Гарольд. С одной стороны виднелась коленопреклоненная фигура Юдифи, супруги Эдуарда, с другой – Альреда. Тут же, возле изголовья, стоял Стиганд, а за ним находились Моркар, Эдвин, Леофвайн и другие таны.

В стороне лейб-медик короля готовил какое-то укрепительное лекарство, а в глубоких оконных нишах жались друг к другу плачущие постельничие короля, искренно любившие его за его кротость и доброту.