Внутренний порок - Томас Пинчон

«Финансы АП» гнездились где-то между Южным Центром и остаточной рекой, на родине индейцев и зимогоров, а также разнообразных питухов «Полночного особого», в глубине траченого комплекта, похоже, опустелых улиц, среди кусков старой железной дороги, заложенной кирпичными стенами, чтобы глаза не мозолила, изгибавшейся прочь в зарослях. Перед домом и через дорогу от него Док приметил с полдюжины молодых людей — не бездельничали, не злоупотребляли веществами, а стояли наготове и в тонусе, будто ожидая, когда начнёт действовать постоянный приказ-инструкция. Словно они здесь для того, чтобы сделать что-то одно, произвести некое специальное действие, а всё остальное не важно, ибо об этом остальном позаботится господь бог, судьба, карма, другие.

Внутри женщина за передней стойкой оставила у Дока впечатление, будто с ней плохо обошлись при каком-то разводе. Слишком много макияжа, волосы уложены человеком, пытающимся бросить курить, мини-платье она понимала, как носить, не больше, чем звездулька — викторианский вечерний наряд. Ему захотелось спросить: «С вами всё в порядке?» — но вместо этого он спросил, можно ли увидеть Адриана Пруссию.

На стене в кабинете Адриана в раме висел снимок жениха и невесты, давным-давно сделанный где-то в Европе. На столе — недоеденный глазированный пончик и картонный контейнер кофе, а за ними — сам Адриан, безмолвный и смотрит. В фильтр окна у него за спиной сочился нагретый городской смогосвет — такое освещение не могло проистекать ни из какого прочного или чистого расклада утренней зари, оно более уместно для оговорённых целей или условий, слишком уж часто — после всего лишь символических переговоров. Трудно считывать кого-то, тем паче Адриана Пруссию, в таком свете. Док всё равно попытался.

У Адриана были короткие седые волосы, расчёсанные на косой пробор, в котором виднелся мазок розового черепа. Забив на волосы и сосредоточась на лице, Док увидел, что оно скорее — человека молодого, не слишком далеко ушедшего от развлечений юности, ему пока ещё, а то и вообще, не суждено врасти в суровую компетентность, которую, похоже, рекламировали волосы. На нём был небесно-голубой костюм из какого-то синтетического трикотажа, висел неопрятно, и часы «Ролекс-Челлини», которые, судя по всему, не работали, хотя это не мешало ему то и дело на них поглядывать, чтобы посетители знали, сколько его времени они тратят.

— Так ты тут насчёт Шайба? Минуточку, это херня — я тебя помню, пацан из лавки Фрица в Санта-Монике, верно? Я как-то одалживал тебе мою биту Карла Ястремского, чтоб взыскал алименты на ребёнка с того обсоса, которого ты нагнал в «грейхаунде» и снял с автобуса, а ты её в ход так и не пустил.

— Я тогда пытался объяснить — всё дело в том, что я всегда сильно восхищался Язом.

— В нашем деле такой срани не место. Так что ты нынче поделываешь, по-прежнему бегаешь за должниками или сан принял?

— ЧС, — не видел смысла отрицать Док.

— И тебе выписали лицензию? — Док кивнул, Адриан рассмеялся. — Так кто тебя сюда прислал? На кого теперь работаешь?

— Всё на авось, — сказал Док. — И всё в своё личное время.

— Неверный ответ. Сколько своего личного времени, по-твоему, тебе осталось, детка? — Он снова глянул на мёртвые часы.

— Я просто собирался спросить.

— Дай-ка я вызвоню помощника на минутку. — В дверь так, что предполагалось полное безразличие к тому, открыта ли она, закрыта или заперта, вошёл Шайб Бобертон.

Добром не закончился.

— Здорово, Шайб.

— Я тебя знаю? По-моему, нет.

— Похож на одного, я с ним как-то сталкивался. Моя ошибка.

— Твоя, — сказал Шайб. Адриану Пруссии: — Что мне делать с… э, — поведя головой в сторону Дока.

— Впереди наполненный день, — сказал Адриан, выходя в дверь. — Я про это вообще ничего не знаю.

— Наконец-то одни, — сказал Док.

— Иногда полезно иметь плохую память, — посоветовал Шайб, усаживаясь в директорское кресло Адриана и извлекая бомбовоз несколько длиннее обычного, на взгляд Дока — вероятнее всего скрученный из «Широкого И-Здока». Шайб подорвал, продолжительно дёрнул и передал Доку, который без всякой задней мысли взял и тоже затянулся. Не очень соображая до последнего мгновенья, когда было уже слишком поздно, что Шайб после многих лет преданного хождения в школу ниндзя в Бойл-Хайтс стал мастером метода, известного как «Ложная Затяжка», что позволяло ему делать вид, будто курит тот же косяк, что и намеченная жертва, тем самым соблазняя Дока думать, что можно и дёрнуть, в то время как в кропале этом столько фенциклидина, что и слона вырубит — без сомнения, это и ставил своей целью «Парк-Дэйвис», когда его изобретал.

«Кислота приглашает тебя зайти в дверь, — как любил говорить Денис, — а ангельская пыль дверь открывает, вталкивает тебя туда, захлопывает её за тобой и запирает».

Немного погодя Док ловит себя на том, что идёт рядом с самим собой по улице, может — по длинному коридору.

— Привет! — грит Док.

— Фигассе, — отвечает Док, — ты вылитый ты в зеркале!

— Ништяк, потому что ты вообще никуда не вылитый, чувак, ты на самом деле невидимка! — тем самым начиная классический и, за исключением фактора Торчковой Памяти, памятный облом. Похоже было, что есть два Дока, Видимый Док, который примерно его тело, и Невидимый Док, который его разум, из чего Док мог вывести, что эта парочка погрязла в какой-то раздражённой сваре, которая длится уже невесть сколько. В довершение, что гораздо хуже, происходило это под некий аккомпанемент музыки Майка Кёрба к «Большому отскоку», по спорному утверждению — худшей звуковой дорожки, какая случалась с кино вообще. К счастью для обоих Доков, за многие годы обоих отправляли в столько подобных нежеланных странствий, что они подобрали себе полезные комплекты паранойяльных навыков. Даже нынче, хоть иногда их и мог застать врасплох какой-нибудь практикующий шутник с нормальным на вид ингалятором для носа, заряженным амил нитратом, или розовощёкий недоюноша, предлагающий откусить от мороженого с бутонами пейоте, Док знал, что всегда можно рассчитывать на унижение, если ничего другого ему, и противнику его Доку, не оставалось для безопасной навигации по любому приходу, сколь неприятным бы тот ни был.

По крайней мере — до сих пор. Но тут вот, средь, ну, не вполне ясного неба, но каких-то бесплодных пустырей по крайности столь же немилосердных, явилось это присутствие, высокое и в плаще, с преувеличенными и опасно заточенными золотыми резцами и сияющими глазами оглядело Дока отталкивающе знакомым манером.

— Как ты уже мог догадаться, — прошептало оно, — я и есть Золотой Клык.

— Вы в смысле как Дж. Эдгар Гувер «и есть» ФБР?

— Не совсем… они себя назвали в честь худшего своего страха. Я же — немыслимое отмщенье, к коему они обращаются, когда кто-то из их числа становится несносно хлопотным, когда все прочие санкции не годны.

— Ничего, если я у вас кое-что спрошу?

— О д-ре Блатнойде. У д-ра Блатнойда имелась фатальная склонность к неконтролируемому дележу прибыли, а его коадъюторы смотрели на этот род деятельности объяснимо смутно.

— И вы на самом деле… как это сказать…

— Укусил. Вонзил эти, — кошмарно осклабившись, — в шею. Да.

— А. Ну. Спасибо, что растолковали, мистер Клык.

— О, зови меня просто «Золотко».

— Он с катушек слетел, — сказал кто-то.

— Вот и нет, — возмутился Док.

— Вот, это должно его успокоить, — и не успел он опомниться, как в руку ему вонзилась игла, и времени ему хватило лишь начать здраво осведомляться: — Какого х… — но не довершить запрос, пока не придёт в себя, благословенно не слишком много часов спустя, в комнате, прикованным наручниками к казённой железной кровати. — … уя? Либо, перефразируя, что было в том косяке?

— Тебе лучше? — Рядом был Шайб — лыбился ему как-то особенно злобно. — Понятия не имел, что ты воюешь только по выходным, можно было столько не тратить и обойтись пивом.

Док счёл, что расплетать эти доводы утомительно, однако сообразил, что Шайб нарочно подстроил ему скверный приход, дабы у кого-то возник повод его усмирить и перевезти сюда. Куда это, здесь? Ему показалось, что неподалёку бьётся прибой… может, так ощущается через балки и стропила.

— Опять ты, Шайб? как супруга?

— Тебе кто рассказал?

— Ой-ёй. Что случилось?

— Санитары сказали, у неё хорошие шансы — лучше, чем у тебя сейчас.

— Что ты с ней сделал, Шайб?

— Ничего такого, чего сама бы не хотела. А тебе, ебёна мать, какое дело?

— Как быстро они забывают. Я ж и свёл этих попугайчиков-неразлучников.

— Ты за неё не беспокойся. Я знаю, что с ней сделать. Я даже знаю, что сделать с тобой. Но вот кое-что, по-моему, тебе знать не помешает. Про Глена.

— Глена.