Дикое племя - Октавия Батлер

— А что случилось с твоими руками? — спросил Доро.

Юноша взглянул сначала на него, затем на короткие руки.

— Случайность, масса, — сказал он тихо. — Я пытался вывести лошадей из загоревшейся конюшни. И прежде, чем я смог это сделать, на меня упала горящая балка.

Доро не понравился местный диалект рабов, на котором говорил этот молодой человек, потому что он звучал несколько фальшиво.

— Но… — Доро нахмурился, рассматривая тонкие детские руки. Они контрастировали со сравнительно крупным телом, напоминавшим скорее тело молодого мужчины. Никакой случай не может вызвать подобной деформации. — Я хочу сказать, разве ты родился с такими руками?

— Нет, сэр. Я родился с двумя нормальными, длинными, как у вас, руками.

— Так почему теперь у тебя такие деформированные руки? — с раздражением воскликнул Доро.

— Всему причиной эта горящая балка, масса. Старые руки переломились и обгорели. Эти же выросли заново. Еще пара недель, и они будут нормальными, нужной длины.

Доро рывком развернул юношу к себе лицом, а тот лишь улыбнулся. Некоторое время Доро соображал, не был ли тот сумасшедшим — столь же повредившимся умом, как и телом. Но казалось, молодой человек был весьма умен, и просто насмехался над ним.

— И ты всегда рассказываешь людям, что можешь делать такие вещи, — я имею в виду, отращивание рук?

Юноша покачал головой, распрямляясь; теперь его глаза были на уровне глаз Доро. В его взгляде не было ничего рабского, и когда он заговорил вновь, он отказался от попыток подражать речи рабов.

— Я никогда раньше не говорил об этом посторонним, — сказал он. — Но вам я рассказал об этом потому, что если я расскажу вам обо всем, что умею делать, и что я единственный, кто вообще может это делать, то у меня будет хороший повод пережить сегодняшний день.

Не было смысла спрашивать, кто научил его так говорить. Каким-то образом Энинву все же выследила его.

— И сколько тебе лет? — спросил Доро.

— Девятнадцать.

— Когда у тебя закончился переходный возраст?

— В семнадцать.

— И что же ты умеешь делать?

— Я могу лечить себя. Я, конечно, слабее, чем она, и к тому же я не умею изменять свой облик.

— Почему?

— Этого я не знаю. Вероятно, потому, что мой отец не умел этого.

— А что он умел?

— Я никогда его не знал. Он умер. Но она говорила мне, что он мог слышать чужие мысли.

— А ты можешь?

— Временами.

Доро лишь покачал головой. Энинву приблизилась очень близко к успеху, которого должен был достичь он сам, — и на таком сыром материале.

— Отведи меня к ней! — сказал он.

— Она здесь, — ответил мальчик.

Вздрогнув, Доро огляделся вокруг, отыскивая глазами Энинву. Он не чувствовал ее присутствия, и поэтому полагал, что она должна быть в теле животного. Возможно, это именно она стояла сейчас шагах в десяти позади него, рядом с пожелтевшей молодой сосной. Она была в облике огромной черной собаки с заостренной мордой, стояла неподвижно, словно статуя, и наблюдала за ним. Он нетерпеливо заговорил, обращаясь к ней.

— Я не могу толком поговорить с тобой, пока ты выглядишь подобным образом!

Тогда она начала изменяться. Это заняло некоторое время, потому что она не спешила, но и он не возражал против задержки. Он ждал слишком долго, и несколько минут теперь не имели значения.

Наконец уже в человеческом обличье, вновь превратившись в женщину, как была нагая, она прошла мимо него на крыльцо. Именно в этот момент он и намеревался ее убить. И если бы она приняла какой-нибудь другой облик, стала бы какой-то более естественной для своего нынешнего положения бесцветной личностью, он оборвал бы ее жизнь без колебаний. Но она стала именно такой, какой была за полтора столетия до того — женщиной, с которой он делил глинобитное ложе за сотни миль отсюда, много человеческих жизней тому назад. Он протянул к ней свою руку. Но она будто не замечала его. Он мог взять ее без проблем, в любой момент. Но он опустил руку, прежде чем смог дотронулся до ее мягкого темного плеча. Он хмуро взглянул на нее, рассерженный на самого себя.

— Проходи в дом, Доро, — сказала она.

Ее голос был все такой же молодой и тихий. Он последовал за ней, чувствуя странное замешательство, — и вовремя сообразил, что причиной тому был ее бдительный молодой сын, вид которого вернул его к реальности.

Он взглянул на юношу — оборванного, босого, покрытого пылью. Казалось, его облик не соответствует обстановке этого красивого дома, но того это нисколько не смущало.

— Проходите в гостиную, — сказал он, увлекая Доро своей детской рукой. — Пусть она оденется. Скоро она вернется.

Доро и не сомневался в том, что она вернется. Очевидно, молодой человек понимал свою роль заложника.

Доро уселся в драпированное холстом кресло, его сопровождающий устроился на софе. Между ними находился маленький деревянный столик и камин из черного резного камня. На полу лежал большой восточный ковер, в комнате было еще несколько столов и стульев. Служанка в простом и чистом голубого цвета платье и белом фартуке принесла бренди и взглянула на юношу, будто не зная, предлагать ли и ему выпить. Улыбнувшись, он отказался.

Прислуга, наверное, тоже может стать хорошей добычей. Интересно, это ее дочь?

— А что умеет делать она? — спросил Доро, когда служанка вышла.

— Ничего, только рожать детей, — ответил юноша.

— У нее уже закончился переходный возраст?

— Нет. Скорее всего, ее это вообще не затронет. Во всяком случае, если судить по ее возрасту.

Значит, перед ним был чисто латентный тип. Такие люди могут передавать наследственность детям, но сами не могут пользоваться своими особыми качествами. Надо бы ее скрестить с ближайшим из родственников. Доро было любопытно, удалось ли Энинву преодолеть брезгливость по отношению к инцесту. Интересно, откуда появился этот мальчик, который может отращивать руки? Неужели от родственного брака? Может быть, его отец был одним из старших сыновей Энинву?

— А что ты знаешь обо мне? — спросил он юношу.

— Что вы — это вы. — Тот пожал плечами. — Иногда она рассказывала о вас, как вы увезли ее из Африки, как она была вашей рабыней в Нью-Йорке, когда там существовало рабство.

— Она никогда не была моей рабыней.

— Она считает, что была. Хотя и думает, что больше уже никогда не будет.

В своей спальне Энинву быстро и небрежно оделась в мужскую одежду, по-прежнему оставаясь в женском облике. Ей хотелось быть самое собой, когда она встретится с Доро. После долгого пребывания в облике черной собаки ей не хотелось сразу одевать тесные предметы женского гардероба. В конце концов, мужская одежда лишь подчеркнет ее женственность. Никто не видел ее прежде в таком костюме, и вполне могут принять ее за мужчину либо за мальчика.