Щепа и судьба - Вячеслав Юрьевич Софронов

спокойный оттенок, не предвещая ничего необычного. И расшифровать все это можно по-разному. Но обо всем по порядку.

В то утро в мое окно кто-то робко постучал. Впервые за время пребывания в заповедной глуши ко мне кто-то заглянул. Небывалое дело! Кто бы это мог быть? Милиция? Заблудившийся путник? Или кто из объявившихся внезапно соседей, которые, впрочем, по неписаным деревенским законам никогда без экстренной причины не навещали друг друга, поясняя сей феномен довольно лаконично: «у нас так не принято». Дальше этого они до объяснений в мой адрес не снисходили.

Снедаемый любопытством натянул на себя какую ни попадя одежонку и выскочил на крыльцо. Там стояла пунцовая от смущения молодая девушка с настоящей почтальонской сумкой на плече и, как бы извиняясь за доставленное беспокойство, протянула мне два нестандартных конверта и лежащую сверху телеграмму. В тот момент меня почему-то мало заинтересовало содержание телеграммы, а вот конверты с цветными фирменными литерами на лицевой стороне смотрелись весьма внушительно и экстравагантно. Потому они и привлекли мое внимание, в то время как телеграмму попросту сунул в карман куртки. На вес оба конверта оказались легки, почти невесомы, но тем не менее буквально гипнотизировали своей индивидуальностью.

Скорее всего конвертный гипноз коснулся не только меня, но заставил и юную почтальоншу проделать неблизкий путь до моей деревеньки. Все так же смущаясь, она протянула мне несколько тонюсеньких невзрачных бумажек, на которых мне предстояло расписаться химическим карандашом, который она предварительно помуслила. На мое предложение войти внутрь выразительно затрясла головой, а, получив квитанции с моей росписью, тут же резво соскочила со ступенек и помчалась в обратном направлении едва ли не бегом по склизкой тропинке, умело лавируя меж луж, с утра пока еще затянутых тонким слоем ледка.

Проводил ее взглядом, отметив про себя бурый цвет местами заляпанной грязью куртки, и даже в голову не пришло соотнести этот часто присутствующий в местном пейзаже оттенок с содержимым полученных мной писем. Да и что бы это дало? Любое гадание тем и хорошо, что несет в себе ту самую надежду, всегда оставляя хоть малый запас на благоприятный исход из любой самой плачевной ситуации. А когда ты имеешь в своих вспотевших от волнения руках уже готовый факт, чем-то похожий на приговор, то, как говорится, поздно пить «Боржоми», коль на диагноз это уже никак не повлияет.

Войдя в дом, тут же вскрыл конверты и вчитался в текст первого письма. Оно было на бланке одного из самых популярных в то время журналов, и содержание его сводилось к тому, что опус мой редакцию не заинтересовал. Только и всего. Стоило ли огород городить и сидеть зиму безвылазно у черта на куличках, чтоб удостовериться в том, что каждому дураку известно: ты не из их круга! Если честно, то другого результата не ожидал, а потому не особо расстроился. Хотя… как сказать. Вряд ли найдется хоть один автор, кто встретит подобный отказ равнодушно. Наш брат сочинитель сродни известному гасконцу, вознамерившемуся стать мушкетером. Как он справился с той непростой задачей, общеизвестно — с помощью друзей и шпаги. Так и сейчас. Только вместо шпаги используется более убедительное оружие. Например, дорогие подношения. Без кровавого исхода и со стопроцентной гарантией. А жаль. Если бы традиции тех времен сохранились, боюсь, число редакторов быстрехонько оказалось бы сведено к нулю. Но, как известно, времена меняются, а человеческие эмоции и убеждения нет. И нужно уметь направлять их в нужное русло.

Второй листочек на бумаге более скромного качества развернул уже с печальным чувством предсказуемости результата. Ждал столь же лаконичный отказ и приготовился столь же достойно и по-мужски воспринять его.

Однако… Не может быть… мою повесть редактор, чью фамилию из-за неразборчивого почерка так и не мог разобрать, вроде как одобрил. И даже… даже предложил поместить ее на страницах очередного регионального альманаха! Ура! Свершилось! Но, вчитавшись дальше, понял, мое бравое настроение изрядно подпортила следующая фраза с требованием сократить мое детище примерно вдвое.

Вот тут я по-настоящему возмутился. Как можно укоротить мой (мой!) труд, на сочинение которого было потрачено столько сил, не говоря о времени, душевных затратах и прочего, прочего. Это то же самое, что отрезать половину живописной картины, выставленной на суд зрителей, или отчекрыжить половинку от мраморной скульптуры. Они там что, совсем головку потеряли от успехов регионального плана?! «Так не поступают приличные люди!!!» — хотелось заорать мне во все горло. Но что толку? Кто это услышит и посочувствует?

Да и вопрошать из сельского дома сидящего в своем кабинете за несколько сот километров редактора было, по крайней мере, несерьезно. А со стороны могло и вовсе показаться приступом истерии. Потому в сердцах отшвырнул редакторскую цидульку в самый темный угол моей лачуги, но, одумавшись, мигом нашел послание и на сей раз бережно положил на стол, которому как никому было известно, сколько трудочасов провел в согбенном виде, покрывая чистые листы своими закорючками. Стол выразил свое сочувствие в понимающем скрипе, после того как одной рукой оперся на столешницу, прикидывая, стоит ли браться за кастрацию милой сердцу повестушки. Но иного варианта никто не предложил, а ждать положительного ответа из остальных журналов дело и вовсе бесперспективное. Так что, как говаривал один мой знакомый доктор, резать, батенька, и только резать. И уже снял с полки рукописный черновик своего опуса, как вдруг вспомнил о телеграмме, что впопыхах сунул в карман куртки. Вынул ее, раскрыл и несколько раз прочел коротенький текст. Родственники извещали, что бабушка очень плоха и врачи беспокоятся, доживет ли она до следующего утра. Вот те на… Занятый своими литературными героями совсем забыл о близком человеке. И нет мне за это прощения. Не помню как собрался и кинулся на дорогу, отмахал скорым шагом, пока меня не подобрал очередной лесовоз с традиционным грузом смолистых бревен. Так и состоялся мой въезд в город, но не на осляти, а на вездеходе военного образца. При этом вполне определенно понимал, моя жизнь тоже круто изменится. И пусть не принесу людям новое учение, но… А что скрывается за этим «но», ответить даже сам себе не мог. Но верил — меня ждут крутые изменения в самом скором времени, а потому пришло время воспринимать все вокруг происходящее по-новому и верить, что дальше будет жизнь столь же радостная и насыщенная. Именно вера не в свои собственные силы, а в мир, тебя окружающий, давала возможность не просто жить, а жить с ежедневной радостью без оглядки и сожаления.