Реформатор - Юрий Козлов

Дело в том, что крах СССР оказался гораздо более сложным и растянутым во времени процессом, нежели мнилось поначалу. Лет эдак пятнадцать Россия жила запасами «крахнутого» СССР. И, похоже, решила, что будет жить ими вечно. Но не получилось. Совершив длинный круг, насытив ресурсами, технологиями и деньгами «многия страны и люди», крах (как и не уходил) вернулся (остался) в Россию (и).

В первое десятилетие нового века в России разрушилось, взорвалось, пришло в негодность практически все, что когда-то исправно работало: теплоцентрали, линии электропередачи, ГЭС, АЭС и так далее. Пробудились ядерные- и скотомогильники. По стране поползли радиация и сибирская язва. Дальневосточные окраины терзали цунами, центральные области — наводнения, землетрясения и смерчи, поскольку службы, которые некогда отслеживали стихийные бедствия, упразднили (вместе с СССР) из-за нехватки средств, а также за ненадобностью. Космические спутники теперь транслировали рекламу и музыкальные клипы, а не штормовые предупреждения или карты движения смерчей.

Но Россия быстро привыкла жить в режиме краха, как до этого привыкла жить в режиме нищеты, пьянства, воровства и унижения. Народ демонстрировал худшую разновидность приспособленчества — ко всему на свете и даже к тому, чего на свете не было, но (в страшном сне) могло быть.

И этот страшный сон (вереница снов) становился явью.

По наблюдениям Никиты получалось, что единственное, что обеспечивало минимальную человечность, а также относительный социальный и технический порядок в мире как раз и было… противостояние двух — СССР и Запад — общественных систем. Каждая из них, делал, в общем-то, нехитрый вывод Никита, была вынуждена имитировать человечность, дабы пристойно выглядеть на фоне другой. В СССР, начиная с середины пятидесятых, уже не сажали за анекдоты про вождей, а Запад (после Хиросимы и Нагасаки) не решался сносить с лица земли столицы произвольно назначаемых «стран-изгоев».

Человечность, таким образом, представала всего лишь разменной монетой в геополитическом противостоянии, но большая часть человечества, можно сказать, разместилась на «орле» и «решке» этой монеты. С утверждением же в мире единственной (Запад) силы человечность, как идея, пусть даже, как спекулятивная мотивация тех или иных действий, пресеклась за ненадобностью. Не причисленной к «единственной силе» части человечества было предложено освободить плоскости, перебраться на острое ребро монеты, где эта часть (а к ней были отнесены и индусы, и китайцы), естественно, не могла уместиться.

Поэтому, делал вывод Никита, суть предстоящей истории будет заключаться в перманентной «двухходовке»: вытеснении «лишних» людей на ребро и последующей «зачистке» ребра.

Прошло менее двадцати лет, как кончился СССР, а на головы непокорных по всему миру (если у тех, конечно, не было возможности ответить) уже вовсю сыпались (пока еще не ядерные) ракеты и бомбы, политические и экономические санкции. Никита утверждал в курсовой работе, что в самое ближайшее время следует ожидать ответного (ядерного) удара от одного из этих изгоев, более того, делал вывод Никита, изгою (легко догадаться кто) помогут организовать удар, чтобы потом окончательно и бесповоротно уничтожить в мире всякую протестную самодеятельность, привести мир в состояние полной идеологической и трудовой покорности, загнать его на ребро монеты, а саму монету положить в карман. Поэтому, летела дальше мысль Никиты, единственная неясность на сегодняшний день — это откуда будет организован удар, кто будет объявлен основным врагом, кого в назидание другим показательно уничтожат.

Никита утверждал, что у России есть неплохие шансы исполнить эту роль — быть показательно уничтоженной в пример другим.

Таким образом, он доказывал в этой своей курсовой, что мир катится к чудовищному катаклизму, пересмотру всего и вся, торжеству наихудшей разновидности мальтузианства, когда одни внаглую заедают век других.

Но, как известно, нет пророков в своем Отечестве.

На любую нестандартную (по тем временам) мысль в России в ту пору был готов комбинированный стандартный ответ: либеральные экономические реформы, инвестиции, сокращение вооружений, присоединение к мировому сообществу, купля-продажа земли, реструктуризация монополий, невозврат к коммунизму, запрет КПРФ, вынос тела из Мавзолея. Ответ был сродни пене, которая не тушила пожар, но скрывала источник возгорания.

Работа из области чистого разума, заметил Никите научный руководитель, я бы сказал, крамольная по нынешним временам работа. Мы, конечно, выставим ее на факультетском сайте в Интернете, но боюсь, ни американской, ни шенгенской визы тебе теперь не видать. Кстати, а брату ты показывал эту работу?

…Никита не показывал, потому что занятому бесконечным усовершенствованием макета с маленькими человечками Савве было не до его курсовой работы. Как, вероятно, и не до ожидающего человечество мрачного будущего. А если и было, то у Саввы имелись на сей счет свои рецепты.

«Между прочим, — помнится, заметил он, когда Никита, обидевшись, решил не только не задавать больше никаких вопросов, но и вообще не ходить в Фонд “Национальная идея”, — это сугубо секретный проект. Если ты считаешь себя воспитанным человеком, то когда тебе показывают секретный государственный проект, следует ответственно молчать, а не безответственно п…» — употребил весьма обидный (особенно для мужчины) эпитет.

Седая прядь на голове Саввы с того далекого дня в Крыму сильно увеличилась в размерах. Если раньше она напоминала крохотную остроносую пулю, то теперь — разлапистый кленовый лист, растопыренную пятерню, ледяной материк Антарктиду, над которым зловеще расширялись озоновые дыры. Воистину, безумие метило Савву, сигнализировало окружающим, что с этим парнем не все в порядке. Но тех окружающих, с которыми Савва общался на работе, похоже, это не сильно беспокоило. С другими же (простыми) окружающими Савва практически не общался: не ездил в метро, не ходил по улицам, не прогуливался в парках и скверах, а если иной раз и выбирался вечером из дома, допустим, купить бутылку французского красного вина, то надевал кепку с пластиковым козырьком, так что окружающие не видели отпечатка растопыренной пятерни безумия на его голове.

Савва работал целыми днями, не зная ни усталости, ни отдыха. Вихрем носящийся по коридорам фонда, отдающий бесчисленные распоряжения, Савва казался каким-то железным, сбившимся с программы роботом.

Глубоко погрузившийся в историю Никита хотел сказать ему, что железные люди на Руси быстро ржавеют, а если и используются, то исключительно для исполнения конкретных (как правило, неправедных) дел. В лучшем случае из железных (пока они не успели заржаветь) людей делают гвозди, в худшем — забивают эти гвозди в подковы красного, потом трехцветного, а сейчас, как утверждали злые языки, «голубого» государственного коня, чтобы веселее скакал.

А как же Сталин, возразил Савва, ведь он, можно сказать, организовал настоящий конвейер по производству железных людей, для которых идея сильного государства и мировой революции была превыше всего. Сколько лет после Сталина железные люди тянули страну, как бурлаки баржу, сказал Савва.

Вот только тянули против течения жизни, поперек человеческой души, ответил Никита, который хоть и уважал, но не любил Сталина, как уважают, но не любят грозного бога, который (возможно) обеспечивает величие, но пьет при этом слишком много крови. Железные люди, продолжил Никита, могут существовать исключительно внутри идеи, как поршни внутри машинного масла, как гомункулусы внутри реторт. Стоит только извлечь их из замкнутого пространства идеи, и они превращаются в ничто. К тому же, добавил Никита, разве в нынешней России возможны идеи, выходящие за рамки: как выжить, украсть, пожрать и выпить? Вот почему, подвел черту Никита, твоя идейность смехотворна и неуместна.

По-твоему, рассмеялся Савва, идея может породить железного человека, а железный человек идею — нет? Неужели все в мире упирается в вопрос, что первично: яйцо или курица?

Савва в ту пору был невосприимчив к любым словам.

Как-то он обмолвился Никите, что историческое время России неумолимо истекает, а когда время истекает, надо его остановить, пустить вспять, спрятать, придержать до лучших времен.

«Спрятать, придержать, остановить?» — Никита подумал, что брат, как обычно, перенапрягся, изнемог на государевой службе. Хотя тогдашний невыразительный, как стакан с компотом на захватанном пластмассовом подносе, словно сошедший с выцветшей фотографии в витрине средней руки парикмахерской (третий по счету) российский государь (президент) не сильно жаловал Фонд «Национальная идея». Его команду обслуживала другая контора под названием «Искусство невозможного». По слухам, там тоже мастерили какой-то макет, и это очень не нравилось Савве. «Искусство невозможного» одолевало «Национальную идею» на поле симпатий властей предержащих, но Савва был намерен с этим покончить. Он ревел во хмелю, что уничтожит «Искусство невозможного», сделает для них невозможным загребать деньги, в чем они, это Савва признавал, достигли большого искусства.