Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) - Олег Верещагин

* * *

Что меня поражало вот уже больше полугода — так это дебильная беспечность негров. Постоянная и повсеместная. Около кожаных палаток горели костры, бродили то ли стражники, то ли так — праздношатающиеся, слышались смех, вопли и скрежещущая перекличка. У них сегодня пропали три десятка товарищей — а они и не чесались… да и вообще — считали ли они друг друга товарищами?

И вдвойне мерзко было от того, что Ленка погибла от рук этих грязных тварей.

Мы спускались с перевала почти открыто. И очень спешили. Очень. Никогда ещё мы так не спешили убивать.

Наверное, в какой-то степени спешка нас подвела, потому что метров за пятьдесят нас всё-таки заметили. И, когда я понял это, то закричал — во всю мощь лёгких, надсаживая голос:

— Ро-о-о-ось!!!

…В костёр медленно оседает раскроенный наискось негр. Руку другого я ятаганом я поймал в развилку палаша и даги — он взвыл, и я пнул его в живот, а потом рубанул по затылку. Вокруг убивали. Ассегай полоснул по толстой коже бригантины, я отшвырнул негра ударом кулака, шагнул и приколол его к твёрдому, промёрзшему песку. Над моим плечом мелькнул ятаган, но тут же рука вместе с ним полетела в сторону, а вторым ударом Сморч обезглавил нападающего.

Несколько негров убегали по заснеженному льду прочь от берега. Я увидел, как Танька и Валька Северцева, подойдя к кромке, стреляют в них из аркебуз; стреляют-заряжают-стреляют…

Андрей Соколов волок кого-то за ноги из палатки, одновременно тыча в темноту тесаком. Басс, запрокинув голову, сидел на валуне, и Наташка Мигачёва бинтовала ему рассечённое лицо. Негр карабкался на прибрежную скалу; сорвался, и взлетевший палаш Сергея перерубил ему позвоночник. Ирка Сухоручкина, упершись ногой в грудь стоящему на коленях негру, тянула из него корду…

— Ищите их! Убейте всех! — кричит кто-то… и я внезапно понимаю, что это мой голос.

Удар, ещё удар — рубящие в живот. С хлюпаньем негр падает в собственные внутренности; дага вонзается ему в глаз и ударяется внутри в череп. Перешагиваю через труп. Трое поворачиваются и бегут от меня, но на их пути возникает Саня, свистит кистень… Андрюшка Альхимович охотничьим ножом перерезает горло стоящему на коленях негру… Ещё один пятится в глубокий сугроб, придерживая — очень осторожно — руками вошедшую ему в живот валлонку Щуся.

Потом крики, лязг и стоны начали утихать. Утихли совсем. Слышался только голос Ольки Жаворонковой:

— Никто не ранен? Раненые есть?

Меня больше интересовало, есть ли убитые… Но среди тел, чернеющих в снегу, наших не было видно. А вот раненые были, и не один Басс, которому ятаган рассёк лицо справа от глаза до подбородка. Арнис терял кровь целыми горстями — ему раскроили грудь в двух местах, разрубив несколько рёбер. Удивительно, что он ещё держался на ногах. Олег Фирсов сидел в снегу, девчонки вокруг него хлопотали — его ранили ассегаем глубоко в живот, и он только тяжело дышал и тихо бормотал: "Жжёт, ёлки-палки, как жжёт-то, а…" Игорю Северцеву разрубили левое бедро топором, но он ухитрялся даже шутить с Кристиной и что-то насвистывать. Из девчонок ранили Наташку Мигачёву — броешнная толла распорола ей левый бок, неглубоко, но крови было много. Наташка зажала бок снятой крагой и не только не жаловалась, но и ухитрялась помогать раненым, пока не заметили, что она и сама задета.

Ко мне подошёл Вадим. Бастард у него был в крови до рукояти.

187.

— Восьмерых взяли живыми, — сказал он и окровавленной боевой перчаткой — не крагой — провёл по лицу. — Что с ними делать, князь?

— В костёр, — ответил я, и серые глаза Вадима расширились. — Всех в костёр, какой побольше. Что непонятно?

— Да, князь, — ответил Вадим.

И… поклонился мне.

* * *

Рассвет был прозрачным и холодным, как оставленное на морозе стекло. Мы все стояли за ручьём, над могилой, вырытой в мёрзлой земле под отваленной гранитной плитой. Сталь постукивала о камень — Колька выбивал на граните короткие строчки прощанья. Не пришли только Олег Фирсов (он просто не мог подняться) и сам Арнис (литовец лежал без сознания). Даже Север, опираясь на самодельный костыль и плечо Кристины, стоял вместе со всеми.

Ленка лежала на расчищенных от снега камнях, закрытых меховым плащом. Совершенно живая, торлько очень бледная… и ещё ей не смогли закрыть глаза, и теперь на ресницах серебрился иней. Девчонки плакали все, даже Кристина, даже Наташка Мигачёва, не пикнувшая, когда ей зашивали бок. И плечо Танюшки вздрагивало под моей рукой. Да и некоторые мальчишки плакали тоже…

А у меня не было слёз.

— Всё, закончил, — Колька встал на ноги, отряхивая колени от снега и каменной крошки. Я подошёл к нему. На алом граните белели штрихи надписи:

Елена Рудь

12.05.73 г. — 16.02.88 г.

Мы помним

— Что ж, это всё, — хрипло сказал я, расстёгивая кобуру нагана. У меня оставался последний патрон… — Хороните.

Санек со Сморчом подошли к Ленке с одной, Вадим и Андрей — с другой стороны, взялись за углы плаща.

— Подождите! Не зарывайте! — послышался болезненный, хриплый крик. Мы обернулись разом, а потом так же разом бросились навстречу Арнису — он еле шёл от пещеры, шатаясь, и, буквально рухнув нам на руки, прошептал: — Дайте… последний раз… — и потерял сознание.

Плащ подняли. Ленка поплыла над заснеженной землёй. А потом свободные концы плаща закрыли её, и остался только длинный свёрток в мёрзлой яме…

— Кто хочет что-нибудь сказать? — скрежещущее спросил я. Мне ответом было молчание, только Валька Северцева, шагнув вперёд, сдёрнула с пальца и бросила на плащ своё простенькое колечко со стразами и сказала мне:

— Всё наверное…

— Да всё, — я поднял револьвер. — Зарывайте.

Короткий выстрел расколол морозное утро пополам.

Игорь Басаргин

Пограничье. Поле боя.

Ты да я да мы с тобою.

Постоянная война.

Я один и ты одна.

Слева пушки, справа бомбы,

Душ пустые катакомбы,

Как берлинская стена.

Чья вина? Ничья вина.

188.

Мы живём в пылу сражений,

В взрывчатости отношений,

В мёртвой пропасти без дна,

И победа не видна,

Но расписаны, как ноты,

Канонады, артналёты.

Наша бедная страна

В эти дни совсем бедна.

Убедившись в неудаче,

Мы сойдёмся и поплачем,

Поцелуемся спьяна.

Что поделаешь — война…

…Свой наган я спрятал в нише под нашим, мальчишеским настилом для спанья, замазав кани глиной.

А аркебузу Ленки взяла Ирка Сухоручкина.

РАССКАЗ 8

ШПОРЫ НА БОСУ НОГУ

И как в войну, мы продолжали

В жизнь играть…

О.Митяев

189.

Александр Розенбаум

Снег и метель вьюжат —

Дай мне тепла в стужу,

Дай быть тебе нужным

каждый час,

Дай мне тепла лета,

Дай мне чуть-чуть света,

Чтоб луч летал где-то

возле нас,

Дай мне чуть-чуть воли,

Тяжкой не дай доли,

Дай совладать с болью,

будь нежна,

И в грозовых бликах

Слышать не дай крика —

Знай, мы не как

никогда нужна!

Чтобы сутью трудный путь мой полон стал,

Чтоб июль настал в январе —

Засверкает в нём твоей любви кристалл,

Чтоб в огне его мне,

Чтоб в огне его мне

сгореть!

Дай уходить твёрдо,

Дай быть всегда гордым,

Чтоб в тишине мёртвой

не упасть,

Дай мне моё право

Быть до конца правым

И самого себя

не украсть,

Дай обрести веру

В то, что приду первым,

Рыси не дай мерной —

шпоры дай!

Бросить в лицо спеси

Главную дай песню

И в поднебесье

её сыграй!

Чтобы сутью трудный путь мой полон стал,

Чтоб июль настал в январе —

Засверкает в нём твоей любви кристалл,

Чтоб в огне его мне,

Чтоб в огне его мне

сгореть!

Дай выйти сквозь стену

Из пустоты плена

И над морской пеной

чайкой взмыть,

Дай мне упасть в волны

На острие молний,

Всё в этот миг вспомнить

и забыть,

Дай мне чуть-чуть воли,

Тяжкой не дай доли,

Дай совладать с болью,

будь нежна,

И в грозовых бликах

Слышать не дай крика —

Знай, ты мне как

никогда нужна!

Чтобы сутью трудный путь мой полон стал,

Чтоб июль настал в январе —

Засверкает в нём твоей любви кристалл,

Чтоб в огне его мне,