Неизвестный Солженицын - Владимир Бушин

Обратите внимание: «Ваш», а чувство высокое и неизменное.

Но вот вышел «Теленок» и о том же самом дне, о той же самой встрече он там пишет: «Хрущев миновал Шолохова стороной, а мне предстояло итти прямо на него, никак иначе. Я шагнул, и так состоялось (!) рукопожатие. Ссориться на первых порах было ни к чему. Но и — тоскливо мне стало, и сказать совершенно нечего, даже любезного.

— Земляки? — улыбался он под малыми (!) усами, растерянный (?), и указывая путь сближения.

— Донцы! — подтвердил я холодно и несколько угрожающе».

О господи, этот донец, видите ли, еще и угрожал… И тут же: «Невзрачный Шолохов… Стоял малоросток и глупо улы-бался… На трибуне он выглядит еще более ничтожным». И не соображает в потемнении ума, что главное место Шолохова не трибуна, а письменный стол, что, впрочем, не ме-шало ему и с трибуны запускать ежа под череп и бюрократам министрам, и хвастунам политикам, и самолюбцам писателям.

Вот с какой черной злобой в душе писал, Бондаренко, твой Солженицын на другой день письмо Шолохову со свои-ми сожалениями, которые тому вовсе не были нужны при всей его «растерянности» от встречи с Мечом Божьим.

Еще плевок: «Мой архив и сердце мое терзали чекистские когти — именно в эту осень сунули Нобелевскую премию в палаческие руки Шолохова». Как, мол, это мыслимо: терзали мой архив, а кто-то в это время какие-то премии получал!.. Но ему и этого мало: не жалея средств и сил, начинает кампанию, чтобы убедить всех, будто Шолохов плагиатор.

И вот, зная все это, Бондаренко заявляет: «Вся сложность (!) взаимоотношений Солженицына и Шолохова на совести «советников». Какая сложность? Прохвост оклеветал великого писателя, и тот дал ему отпор — вот и вся «сложность».

Но Бондаренко еще и горько сожалеет, что гений и злобный прохиндей не были близки. Поистине это напоминает намерение «белую розу с черной жабой обвенчать». И не соображает, что, превознося прохиндея, объявляя его грандиозным русским явлением, берет на себя при этом ответственность за всю его клевету, в том числе и за «палаческие руки».

Но представьте себе, в своем пылком желании обвенчать русскую розу с русофобской жабой Бондаренко не одинок. О том, что венчание не состоялось, горько сожалеет Валентин Осипов. В книге, озаглавленной, конечно же, «Тайная жизнь Михаила Шолохова» (куда ныне на рынок без «тайны»!) он уверяет, что, хотя «Шолохов не признал политической праведности (!) отношения Солженицына к советской власти и истории» (сам-то Осипов признает «праведность» грязного клеветника России. — В.Б.), тем не менее, по его данным, венчание должно было состояться. Шолохов вроде бы уже приготовился, но «Солженицына почему-то не уберегли». Как так не уберегли? От чего?.. Оказывается, от клеветы на Шолохова, в частности, надо полагать, от приведенных плевков со страниц «Теленка», от плевка в виде того самого «Стремени» и т. д. В результате, говорит, писатели вовсе не по своей воле оказались по разные стороны баррикады, не в силу своих несовместимых убеждений, а выпала им судьба кем-то «повражденных (!) и поссоренных»: «кто-то недобрый Солженицына под руку — толк, толк, перо и клякснуло (!)».

Кто же толкнул? Да, видно, те же таинственные советники. А кто должен был беречь невинность Солженицына, остерегать от подлости — чья эго обязанность? КГБ, что ли? Или Союза писателей? Или МЧС? Но как бы то ни было, а Осипов прощает Солженицыну все эти подлости, более того: «Оправдываю (!) его по предположению (!), что он просто не мог знать биографии Шолохова». Оправдание по предположению — это супергуманно, но мы уже видели точно такое оправдание у Вадима Кожинова. И чтобы такой дока не знал биографию Шолохова? Он знает насквозь даже биографию Бондаренки…

Свою книгу В. Осипову следовало бы озаглавить не «Тайная жизнь Шолохова» (никакой тайной жизни писатель, конечно, не вел), а «Моя тайная жизнь». Действительно, как человеку удалось работать директором крупнейшего в стране издательства «Художественная литература», самому писать книги и при этом употреблять слова, смысла коих не понимает, — вот тайна так тайна!.. Приведу только один, но уж очень характерный пример. Вот он неоднократно упоминает смастаченную Солженицыным убогую книжонку «Стремя «Тихого Дона» и думает, что здесь «стремя» — известная деталь конной верховой упряжи. Так и главку озаглавил: «Не-докованное стремя», т. е. недописанная книга, о чем он, между прочим, сожалеет. И примеры из Даля привел: «Держать кому стремя. Спустя время, да ногой в стремя» и т. д. А ведь на той же странице у Даля мог бы видеть: «Стремя — стрежень реки, быстрина», т. е. основное течение. Именно этот смысл тут и имел в виду автор пасквиля: стрежень книги принадлежит не Шолохову, а Крюкову. Уж очень вопиет осиповское толкование слова «стремя» в книге о великом художнике слова, тем паче — о писателе-казаке. Счастье автора, что казак не видал его книгу…

В самый день солженицынского юбилея Бондаренко появлялся во всех выпусках новостей на канале НТВ рядом с Осокиным и кратко излагал главную мысль своей статьи: Солженицын — это супер-гипер-архирусское явление. А следом за ним возникал сам Александр Проханов, прославленный мастер высокого штиля и изысканных оксюморонов. Ему показалось мало роскошной статьи своего заместителя у себя в «Завтра» и у него в «Дне», захотелось внести личный вклад в юбилейное торжество и внес изумительной красоты жемчужинку элоквенции: «Пусть Александр Солженицын стоит высоко и грозно, как Александрийский столп!» Увы, жемчужинка с изъянцем: правильно, справедливо назвать Солженицына столпом, если — антисоветчины и русофобии, но Александрийский столп — это же маяк, и он стоял да светил отнюдь не грозно, а наоборот, дружески, а то и спасительно для моряков.

Картина будет неполной, если мы не вспомним здесь еще статью В. Бондаренко «Александр Солженицын как лидер русского национализма» («День», № 6, июнь 1998). Критик обожает три слова: «лидер», «элита» и «премии». То у него в своих сферах Никита Михалков лидер, то Проханов, то вот Солженицын… Статья на всю полосу с портретами Учителя и ученика, а посвящена книге «Россия в обвале». Критик уверенно заявляет: «Все русские патриоты от генерала Макашова до Виктора Илюхина (что, разве это разные полюса русского патриотизма? — В.Б.) с небольшими частными отклонениями дружно подпишутся под всеми основными идеями этой книги».

С чего ученик это взял, почему говорит от лица всех патриотов, неизвестно. Мне, например, омерзительно поставить свое имя рядом с именем клеветника России. А главное, книга его от начала до конца напичкана идеями, которые давным-давно были высказаны и многократно обнародованы множеством авторов, в частности, и Зюгановым, и теми же Илюхиным да Макашовым и мной тож. А он по всегдашней склонности к плагиату изображает себя первопроходцем, открывателем Америк, как это было позже и в книге «Двести лет вместе», о чем уже говорилось. В самом деле, разрушены промышленность и сельское хозяйство, разгромлена армия, обескровлена наука, чудовищная преступность, страшный рост туберкулеза и сифилиса, идет вымирание народа, брошены наши соплеменники за рубежом, всюду ложь, показуха, жирует кучка сверхбогачей, ограбивших страну, и т. д. — вот о чем эта книга. Да мы уже пятнадцать лет твердим то же самое! А он явился из-за океана и вот — «Граждане, послушайте меня!» Это слова из давней блатной песенки. А дальше там так: «Ремеслом я выбрал кражу…» Вот именно…

Но даже не вещание критика от лица всех патриотов самое удивительное в его статье, еще интереснее то, что он говорит от своего имени: «Непонятно, почему главы из этой книги автор распечатал исключительно в газетах, где проповедуют прямо противоположное тому, что утверждается в книге», т. е. в «Новой газете», «где из номера в номер несутся вопли о русском фашизме», в «Общей газете», которую сам писатель считает «антирусским изданием» и еще в «десяти оголтело антирусских газетах».

Это критику непонятно. И он продолжает: «При этом ни «Русскому вестнику», ни «Литературной России», ни «Нашему современнику», ни «Москве», ни «Русскому дому», ни «Завтра», ни «Дню литературы», ни «Патриоту» главы из книги предложены не были». Ну почему? Почему же?

Какая перед нами тяжелая форма болезни… Да потому, милый критик, что у твоего «Дня» тираж, как ты утверждаешь, десять тысяч, а, пожалуй, и пяти нет, у других перечисленных рядом с ним изданий — того же примерно порядка. Ну, у «Современника» тринадцать тысяч. А перед тобой абсолютно аморальный циник, у которого, как сказал еще Твардовский, нет ничего святого, ему начхать на все, лишь бы тиражи были в сотни тысяч, в миллионы экземпляров. Но даже не это главное, а то, что написать он может все, что угодно, рука набита, но душой он с «Новой газетой», а названные тобой издания он презирает, не желает на глазах почтенной публики из той же «Новой» связываться с ними, мараться о них. Если бы не так, то ведь он мог бы одни и те же главы напечатать и в «Общей газете», и, допустим, в твоем «Дне» хотя бы из сострадания к его главному редактору, своему церберу. Ведь напечатал же он ответ Дейчу одновременно и в «Литгазете», и в «Комсомолке», но опять же не в «Завтра», не в «Дне».