Вашингтон, округ Колумбия - Гор Видал

—    Он оказал сопротивление при аресте,— бесцветным голосом сказал высокий, словно для занесения в протокол.

—    Затеял драку, так что ли? — Ну что ж, Гарольд малый задиристый. Как раз чтобы задать работу двум полицейским вдвое здоровее его...— Это было в общественном месте?

—    Да, сэр, мужской туалет Капитолийского театра. В час сорок семь пополудни.

—     Свидетели?

—    Только мы двое, конгрессмен.— Коротышка позволил себе едва заметную улыбку.

—    Итак, после того как правонарушение было совершено...

—     Статья двадцать два одиннадцать-двенадцать «А».

—     Знаю... Вы избили его?

—    Он оказал сопротивление при аресте, и мы были вынуждены применить силу.— Тощий-толстый выступал в роли официального историка и главного свидетеля неблагопристойных действий своего сотоварища.

—    Затем, вместо того чтобы взять его на заметку, вы пришли сюда. Так?

—     Нам казалось,— сказал коротышка своим мягким, даже несколько женственным голосом,— что, поскольку мистер Гриффите является таким известным журналистом, следует тем или иным образом уладить это дело. Вот почему мы позволили ему позвонить вам.

—    Гарольд, это ты приблизился к этому человеку или он приблизился к тебе?

—    Он первый заговорил со мной. Он пошел за мной... в то место, где это произошло.

—     Ты хочешь сказать, что он первый сделал тебе предложение?

—    Да.— Гарольд несколько раз прокашлялся.— Да, он первый.

—    Дело было не так, сэр, и мой коллега подтвердит это. Мистер Гриффите сам сделал мне предложение. Он сперва спросил, нет ли у меня огня, и я, конечно, дал ему прикурить, а потом я прошел в вышеозначенную комнату отдыха, и он пошел за мной следом и совершил правонарушение по статье двадцать два одиннадцать-двенадцать, что и было должным образом засвидетельствовано.

—    А зачем вы-то болтались в Капитолийском театре? Что вы там делали?

—      Извините, сэр, мы не болтались. Мы находились при исполнении служебных обязанностей. Администрация театра просила нас заглянуть к ним, так как личность, о которой идет речь, показалась им подозрительной. В театре, знаете ли, бывают школьники, особенно по уик-эндам.

—     Мистер Гриффите только что сказал, что предложение сделали вы. В таком случае речь идет о завлечении, а это противозаконно.

—     Это он так утверждает, а мы утверждаем обратное.— Коротышка был благодушно спокоен. Им нечего было бояться.

—     Сколько раз к вам подходили с предложениями в прошлом году?

—    Около семидесяти раз, сэр.

—    И вы никогда не делали предложения первым?

—     Нет, сэр.

—     Семьдесят раз незнакомые люди хотели вступить с вами в сексуальную связь. Объясняете ли вы это своей привлекательностью?

Коротышка невольно нахмурился:

—     Я объясняю это тем, что мне приказано следить за местами, где могут совершаться подобные вещи, только и всего.

—     И эти вещи всегда совершаются, особенно с вами?

—    Это моя работа, сэр.

—     Так вот что, мистер Онзлоу.— Клей твердо запомнил имя полицейского на будущее.— То, что вы не взяли мистера Гриффитса на заметку, а предпочли препроводить его домой и вызвать по телефону его друга, наводит меня на мысль, что ни вы, ни ваш коллега не хотите неприятностей с газетами, не говоря уже о мистере Сэнфорде. Вы решили, при известных обстоятельствах обо всем этом можно забыть.

Полисмены переглянулись. Ответил тощий-толстый:

—     Нет, нельзя. То, что произошло между ним и нас... между им и нами,— противозаконно. А мы все обязаны соблюдать и охранять закон, и вы не можете с этим не согласиться, конгрессмен. Но нам кажется, что такому известному человеку, как мистер Гриффите... и с такими связями...— жест в сторону Клея,— что такому человеку, как мистер Гриффите, не следует пятнать свою репутацию, ведь это, можно сказать, будет на ней несмываемым пятном и может доставлять неудобства его работодателю... и его друзьям... особенно тем из них, которые постоянно на виду у общественности.

—   Сколько? — отрывисто спросил Клей. Гарольд за диваном, все время растиравший лицо, опустил руки по швам и стал по стойке смирно.

—   Две тысячи,— сказал коротышка.

Клей снял трубку с телефонного аппарата и набрал номер коммутатора. Когда ему ответили, он сказал:

—   Полицию.

Тощий-тонкий двинулся на него, готовый пустить в ход кулаки.

—   Что вы хотите сделать?

—   Пожаловаться на запугивание, шантаж, вымогательство.

Крик Гарольда:

—   Клей, не надо!

—   Это вы так утверждаете, но мы утверждаем иное,— сказал коротышка. Но угроза, которую он хотел выразить, была сведена на нет внезапным падением голоса на слове «иное».

—   А вот увидите, что мне поверят больше, чем вам, мистер Онзлоу. И вам, мистер Говер.— Голос в трубке произнес: «Полицейское управление», и Клей ответил: «Полиция нравов».

—   Можно подумать, вы большая шишка, конгрессмен,— начал тощий-толстый.

—   Да, я большая шишка, мистер Говер, в чем вы сейчас убедитесь.— Голос в трубке произнес: «Полиция нравов», и Клей сказал: «Говорит конгрессмен...» — но Говер быстрым движением отсоединил телефон. Он стоял к Клею так близко, что тот чуял затхлый запах пудры на его лице и запах пива в его дыхании.

Осознав их физическое превосходство, Клей спросил спокойно и негромко:

—   Вам что, жить надоело?

—  Это у вас, дядя, мозги набекрень стали, а не у нас.

Клей вдруг схватил полисмена за плечи, стремительным движением, словно дверь, крутанул его справа налево и проскочил на середину комнаты, где коротышка уже ждал его, засучив рукава.

—   Ничто не может помешать нам сказать, что вас мы тоже застукали, мистер Большая шишка,— произнес тощий-толстый за спиной Клея. В его хриплом голосе по-прежнему звучала угроза, и тогда Клей обратился к тому, что был послабее.

—  Вы неглупый человек, мистер Онзлоу. Вы увидели возможность заработать на оплошности мистера Гриффитса, и я не осуждаю вас за это. Мне не жалко денег, и, я уверен, мистеру Гриффитсу тоже не жалко, но, к сожалению, у нас нет гарантии, что, раз он начнет платить, вы не станете требовать еще и еще. Разумеется, я понимаю, что в данный момент вы, возможно, и не помышляете о том, чтобы снова насесть на мистера Гриффитса, но вот подкатит рождество, к тому времени вы поистратитесь, и тогда вы скажете себе: «А не наведаться ли нам к мистеру Гриффитсу?» — Клей говорил быстро, но внятно, сознавая, что детектив со смышлеными глазами внимательно слушает его.— Так вот, в интересах Гарольда я не допущу этого. И в ваших собственных интересах тоже. В конце концов, шантаж опасное дело, особенно если о нем знает третье лицо, которому ничто не грозит. А в данном случае такое третье лицо есть. Это я. Это означает, что вам грозит не меньшая опасность, чем Гарольду: стоит мне сказать слово вашему начальнику — и вам, джентльмены, уже никогда больше не устроиться на работу здесь в городе, а я не премину сказать это слово, пусть даже имя Гарольда получит сомнительную огласку при разбирательстве. Он это переживет. А вот вы не переживете. Так вот, мистер Онзлоу и мистер... э-э... Говер, я предлагаю забыть все, что случилось, и больше не вспоминать об этом.

—     Ну, а предположим, что мы не забудем? Предположим, мы...

Клей жестом заставил тощего-толстого замолчать.

—    Если вы сию же минуту не уберетесь отсюда, я звоню...— Клей приберегал это оружие на самый конец. Перед тем как выехать к Гарольду, он узнал не только имя главы отдела полиции нравов, но и его прозвище, а также некоторые другие полезные подробности. И теперь пустил их в ход, сделав вид, что состоит с ним в приятельских отношениях. При этом он отступил назад к телефону, не спуская глаз с коротышки — слабого звена, которое уже порвалось.

—    Ну что ж...— сказал тот тоненьким голосом.— Ну что ж...— Он осекся.

Клей вежливо ждал, положив руку на трубку телефона, наслаждаясь битвой. Но бой уже закончился. Тощий-толстый взял шляпу и, не сказав ни слова, вышел из комнаты. Агент-провокатор последовал за ним с бессмысленной улыбкой на лице, спеша догнать своего коллегу.

Когда хлопнула входная дверь, Гарольд без сил опустился на диван. Казалось, еще немного — и он разрыдается.

—     Идиот проклятый! — Отвращение, которое вызвала в Клее эта история, наконец-то прорвалось наружу. Он осыпал Гарольда градом ругательств, и тот безропотно сносил их с поникшей головой.