Евангелие от змеи - Пьер Бордаж

Если бы законы, придуманные людьми, могли дать Земле гармонию, человечество не стояло бы на краю пропасти, ему не грозило бы уничтожение.

—Но в сообществе невозможно жить без законов и правил!

—Человеческий закон всегда зиждется на недоверии.

Мы подозреваем другого в том, что он убийца, и потому запрещаем ему убивать. Мы подозреваем ближнего в том, что он вор, вот и заявляем, что чужое имущество священно. Нам кажется, что сосед желает нашу жену, и клеймим адюльтер. Но, если смерть нам не страшна, зачем бояться потерять жизнь? Вор не может ничего у нас забрать, если мы ничем не владеем.

Спутник жизни тоже нам не принадлежит. Если жизнь приводит его в объятия другого человека, мы должны радоваться его счастью. Чем сильнее в людях страх потери, тем больше новых законов они придумывают. Если судить по благополучию адвокатов, нашей цивилизацией управляет страх!

Духовный Учитель весело рассмеялся, но Йенн не сдался.

—Тот молодой ученик, индус, он ведь представляет опасность для общества, так? Он же признался, что убил свою семью, и, если это повторится, на нас ляжет большая доля ответственности за...

—Он больше никого не убьет. А если это все-таки случится, мы должны будем любить его еще сильнее. Его осуждение не залатает полотна жизни —напротив, прореха станет больше. Именно такого результата мы и добиваемся, отталкивая от себя преступников или тех, кто не соблюдает законы. Сам подумай, как странно все оборачивается во время войны: людям позволено убивать на совершенно законных основаниях, и чем больше они убивают, тем сильнее их любят, почитают и прославляют. Некоторые религии даже обещают рай своим адептам, истребляющим неверующих, неверных, язычников. Следовательно, законы, созданные людьми, —не более чем инструменты, которые меняются в зависимости от обстоятельств, интересов, культур. Им нельзя доверять, то есть они... незаконны. А вот если люди найдут дорогу к дому всех законов, они забудут свой страх, а значит —необходимость защищаться.

—Но в твоем доме тоже есть законы!

—Священные законы жизни, Йенн. Законы приятия, законы любви.

Судорожно сжимая руль, Йенн смотрел на окаймляющий дорогу скалистый пейзаж. То и дело на очередном повороте дороги за кружевной завесой приморских сосен сверкала синяя вода.

Прошло два с половиной года с тех пор, как в этом пейзаже пересеклись пути Йенна, Мириам и Ваи-Каи. Короткий отрезок времени, вместивший в себя вечность.

—Полиция может доставить нам кучу неприятностей, —буркнул он. —Они и так без конца к нам цепляются. Правильнее будет попросить его уйти —хотя бы на время.

—Если мы не способны принять его, Йенн, значит, мы отвергаем все человечество. Мы ведь разделяем с ним ответственность за его преступления.

—Этот парень —не все человечество, черт бы его побрал!

—Каждое человеческое существо —нить в ткани бытия и все полотно в целом. Как капля воды в океане, единственная в своем роде, но и носительница всех свойств. Отказываясь от одной нити, мы отрекаемся от всего полотна. То, что вы делаете самому малому из нас, вы делаете Мне.

—Он сам перерезал все нити, этот мерзавец, он испортил полотно!

—И ты хочешь, чтобы мы еще и перерезали его нить?

И нарушили тем самым и без того хрупкое равновесие?

Йенн искоса взглянул на Ваи-Каи. Учитель в последнее время похудел, глаза на осунувшемся лице казались еще больше. Им приходилось умолять его, чтобы он время от времени хоть что-нибудь ел, делал глоток-другой воды, но от него исходила все более мощная, почти осязаемая энергия, тепло и свет, в которых хотелось укрыться каждому, кто приближался к нему.

Кусочек солнца, упавший на землю.

И ему, Йенну Колле, была дарована неслыханная милость —он мог все время купаться в лучах этого солнца.

—К военным преступникам это тоже относится?

—Если мы не способны разглядеть человека в военном преступнике, то не сумеем и разгадать преступное намерение в человеке. Мы все —потенциальные военные преступники. Иногда у нас есть на то веские причины.

Французская революция, например, уничтожала людей во имя принципов свободы, равенства и братства. Нацисты уничтожали евреев во имя совершенного человека и высшей расы. Все мы способны ответить на зов великих идеалов, все можем нырнуть в расселину между реальным и воображаемым. Призрак сказочного "завтра" превращает человека в самое опасное, самое разрушительное оружие на свете. Как много народов на Земле были силой обращены в другую веру или истреблены во имя Бога Единого, ради грядущего рая? Сколько племен стерли с лица земли из-за мнимого превосходства одной расы над другой?

Они остановились на заправке, где цены исключали само понятие конкуренции. Машины кое-как разместились на подъездных дорожках к автоматам. Клиенты, заливавшие бензин и выходившие из магазинчика, удивлялись толпе полуголых мужчин и женщин, украшенных бусами, ожерельями из засушенных цветов и татуировками.

Если бы не светлая кожа и волосы, можно было бы подумать, что на юге Франции высадилась банда индейцев, вооруженных мобильниками, ноутбуками и кредитными карточками. А может, это подвыпившие нудисты? Нет, нудисты не надевают набедренных повязок и начленных чехольчиков. Внезапно кто-то догадался, что голозадые дикари имеют отношению к Христу из Обрака, к тому, кого называют новым Мессией, к мошеннику, выманивающему деньги у своих приверженцев, чтобы положить их в швейцарский банк, растлителю, насилующему детей, мерзавцу, убившему малышку, чтобы она не дала против него показаний...

Послышался глухой ропот, но ведь последователи жеводанского чудовища могли быть очень опасны —вы же смотрели вчера телевизор! —так что лучше их не задирать, но нельзя же, в самом деле, разгуливать вот так —с голым задом и голыми сиськами! —дети вокруг...

Йенн смотрел на шокированных людей и читал в их взглядах ненависть. Он пытался видеть в них человеческих существ, но волна безграничной любви, заливавшая его накануне, отхлынула, и он остался один на берегу, усеянном галькой с острыми краями.

—Значит, нет никакой возможности открыть глаза этим кретинам? —вздохнул он, садясь в машину.

Духовный Учитель кинул на него один из тех суровых взглядов, которые мгновенно возводили между ними непреодолимую стену.

—Заметь, Йенн, вот так и рождается преступник в каждом из нас, —мрачно произнес он.

Глава 36

В голове Матиаса творилось что-то странное: ему казалось, что он себе больше не принадлежит, что кто-то другой завладел его рассудком и навязывает ему свою волю. Он больше не верил ни в демонов, ни в привидения, которых пугался в детстве, но ему следовало если не признать, то, во всяком случае, рассмотреть гипотетическую возможность того, что некое постороннее существо, "чужак" контролирует его. Это выражалось во внезапно возникавших у него желаниях, которым он не мог противиться, —например, отправиться на паперть Собора Нотр-Дам или на определенную могилу кладбища Пер-Лашез. Он совершенно четко осознавал всю абсурдность таких побуждений, но у него не было выбора, он вынужден был подчиняться, как если бы "чужак" мог уничтожить его свободную волю, подавить любую попытку к сопротивлению: тот, другой, мог отдать любой приказ —он выполнил бы его без малейшего колебания, а для него не было ничего страшнее и непонятнее, чем утрата свободы ныбора.

"Чужак" не мучил его дни напролет —в противном случае, он бы давно сошел с ума, он обращался к нему время от времени, словно проверяя надежность управления.

Матиас подумал о шизофрении, о других формах разделения личности, но потом вспомнил, что люди, страдающие этим синдромом, возводят глухие стены между разными ипостасями себя самого, а он никогда не терял ясности ума. Во время этих коротких кризисов он действовал одновременно на двух уровнях сознания, захватчик подавлял вытесненного хозяина, и Матиас не знал, существует ли болезнь с такими симптомами. Когда очередной приступ проходил, он надеялся, что "чужой" покинул его навсегда, что он страдал от временного помрачения рассудка, связанного с неизученными возможностями человеческого мозга, но у него оставалось мучительное и стойкое ощущение разбалансированности и помутнения, словно он стоял на краю пропасти.

Он спрашивал себя с тоской и тревогой, вернется ли когда-нибудь один из прежних Матиасов —беззаботный любимец Ночи, радостный хищник, пылкий любовник Хасиды...

Каждый день Матиас отправлялся в клинику Субейран, где проводил два-три часа наедине со своей спящей красавицей.

"Никаких признаков улучшения", — сокрушенно произносила всякий раз санитарка, встречаясь с ним в коридоре отделения или в палате Хасиды.

Она обязательно добавляла несколько фраз об абсурдности терапевтического лечения и отправлялась исполнять свои обязанности с упорством и рвением муравья, опровергая только что произнесенную сентенцию.