Лицо войны. Военная хроника 1936–1988 - Марта Геллхорн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молодой санитар из Красного Креста немного говорил по-французски и согласился выступить в качестве переводчика, когда я расспрашивала этих людей о том, как они пострадали. Шестеро подорвались на вьетконговских минах. Один человек попал под перекрестный пулеметный огонь вьетконговцев и американских солдат, когда работал в поле. Другой – печальное напоминание о том, как долго длится страдание и как бесполезна война, – потерял ногу в еще в результате японских бомбардировок во время Второй мировой. Больше всех пострадал тот, кому отрезали обе ноги чуть ниже бедер, без руки, на оставшейся не хватает двух пальцев – его сбил американский военный автомобиль, водитель скрылся с места аварии. Тридцать одного человека на всю жизнь искалечило бомбами, артиллерийскими снарядами или пулями. Я обсуждала эти цифры с врачами, которые день за днем сутками оперируют раненых гражданских. Кажется, сегодня количество пострадавших от наших бомбардировок выше среднего[115].
– Большинство осколков и прочих фрагментов, которые я извлекаю из людей, – сказал один врач, – идентифицируют как американские.
С одной стороны, по мере того, как война набирает обороты, почти невозможно уследить за фактами. С другой – факты об этой войне погребены под пропагандой. Ниже я привожу статистические данные, которые слышала или читала, но их лучше рассматривать как примерные, а не точные цифры. Итак, в Южном Вьетнаме 77 приютов и 80 000 зарегистрированных сирот. (Другой источник называет цифру в 110 000.) Никто не может предположить, сколько детей-сирот забрали к себе родственники. Так или иначе, придется строить новые или расширять старые приюты, поскольку, по оценкам, прирост сирот составляет 2000 человек в месяц. О таких последствиях войны говорят редко. Осиротевший ребенок – тоже жертва войны, получившая рану на всю жизнь.
Приют в районе Говап, расположенный на захолустной окраине Сайгона, по местным меркам великолепен. Иностранные благотворительные организации помогли кротким вьетнамским монахиням построить дополнительное крыло и обеспечить медицинскую помощь, например внутривенное питание для сморщенных младенцев, почти умерших от голода. Они тоже жертвы войны.
– Все малыши попадают к нам больными от голода, – сказала монахиня в другом приюте. – А чего еще ожидать? Люди слишком бедны.
Дети сидят на полу в двух больших открытых комнатах. Все то же – крошечные жертвы войны ковыляют на костылях, прячут обрубок руки (потому что они уже знают, что с ними что-то не так): дважды раненые – калеки и сироты. Другие с кошмарной радостью что-то бормочут. Тела их кажутся здоровыми, но шок от войны оказался слишком сильным для их разума; уже в детстве они сошли с ума.
В каждой из 43 провинций Южного Вьетнама есть бесплатная больница для гражданских, которую построили французы давным-давно, еще когда они управляли страной. Возможно, в мирное время этих учреждений хватало для нужд населения, но сейчас все они до отказа переполнены. Раненые лежат на голых дощатых койках, часто по двое на койке, на носилках, в коридорах, где угодно. Триста крупных операций в месяц – обычное число для тех больниц, что я видела, а они ничем не отличались от прочих. Иногда пациентов обеспечивают едой, иногда дают ее один раз в день, иногда вообще не кормят. Родственники, часто к тому моменту уже лишившиеся дома, должны обеспечивать больных всем – от маленькой подушки, чтобы облегчить боль, до смены изорванной одежды. Они ухаживают, готовят, стирают, а по ночам спят на полу рядом со своими ранеными. Больницы завалены мусором; денег на поддержание чистоты нет. И все же людям, которые попадают в эти ужасные места, повезло: они не умерли по дороге.
В детском отделении провинциальной больницы Куинёна я впервые увидела, что творит напалм с человеческим телом. Ребенок семи лет, размером с наших четырехлеток, лежал на койке у двери. Напалм сжег ему лицо, спину и одну руку. Обожженная кожа напоминала распухшее сырое мясо; он растопырил пальцы руки, жесткие и негнущиеся от ожогов. Его накрыли обрывком марли, ведь для его кожи невыносим любой вес, как, впрочем, и воздух. За ребенком ухаживал его дед – истощенный старик, наполовину ослепший от катаракты. Неделю назад на их деревню сбросили напалмовые бомбы. Старик отнес внука в ближайший город, а оттуда на вертолете их доставили в больницу. Всю неделю маленький мальчик плакал от боли, но теперь ему стало лучше. Он перестал плакать и только извивался, словно пытаясь увернуться от непостижимой для нас пытки.
Чуть дальше в той же палате другой ребенок, тоже семи лет, постанывал, как скорбящая голубка; он все еще плакал. Мальчика тоже обожгло напалмом в той же деревне. Его мать стояла над койкой, обдувая маленькое тело в беспомощной попытке охладить влажную красную кожу. Я не понимала, что она говорила ему по-вьетнамски, но в ее глазах и голосе легко читалось, с какой радостью она приняла бы страдания ребенка на себя.
Отвечая на вопросы моего переводчика, старик рассказал, что многие в их деревне погибли от огня, многие сгорели – вместе с домами, садами, скотом и тем скромным имуществом, которое они скопили за всю свою жизнь. Обездоленный, бездомный, больной от усталости и отчаяния, он следил за каждым движением маленького скорченного тела своего внука. Вьетконговские партизаны прошли через их деревню в апреле, и их след уже давно простыл, когда в конце августа с неба упали напалмовые бомбы.
Напалм – это загущенный бензин, которым наполняют бомбы длиной примерно в пару метров. Взрываясь от удара, бомба выплевывает комки этого пылающего вещества, и яростный огонь пожирает все на своем пути. Никто, кроме нас, не владеет этим оружием, и мы одни свободно применяем его в Южном Вьетнаме. То, насколько ожоги смертельны, зависит от их глубины и площади. Если обожжено до 30 % поверхности кожи, пострадавший умрет в течение 24–48 часов, если ему не оказывать постоянную квалифицированную помощь. Пока не затянется огромная рана – открытая поверхность, оставленная напалмом, – существует опасность заражения столбняком и другими инфекциями. Поскольку транспортировка раненых гражданских лиц зависит от случая, а в больницах нет ни персонала, ни оборудования для специального лечения ожогов, видимо, дети, выжившие после напалма и дожившие до формирования шрамов, – те, кто меньше всего обгорел и кому повезло вовремя добраться до больницы.
Напалм убивает или калечит детей из-за того, как ведутся бомбардировки. Поддерживать пехоту с воздуха в зонах боевых действий – одно дело. Днем и ночью бомбить деревни, полные женщин, детей и стариков, – совсем другое. Бомбы – оружие массового уничтожения. Военные цели, то есть вьетконговцы, – маленькие, быстро передвигающиеся люди, которых бомбы никак не могут отличить от крестьян. Поэтому они равнодушно калечат множество детей и при этом небольшое количество партизан. Поливать южновьетнамские деревни огнем и сталью из-за сообщений, будто там находятся вьетконговцы (часто ложных), – это как если бы вы сожгли дом вашего друга вместе с его семьей из-за того, что услышали, будто в подвале завелись змеи.
Южный Вьетнам немного меньше штата Миссури. Бедствие, которое сейчас обрушивается на его жителей, настолько необъятно, что ни один человек не видел всех его граней. Но каждый в Южном Вьетнаме, местный или иностранец – в том числе американские солдаты, – знает о вреде, причиненном вьетнамским крестьянам, которые ничего плохого нам не сделали. Мы не можем все пересечь Тихий океан, чтобы самим судить о том, что больше всего влияет на наше настоящее и будущее, а также на репутацию Америки в мире; но мы можем послушать очевидцев. Вот свидетельства нескольких частных лиц, таких же, как мы с вами.
Американский хирург, работавший в провинциальной больнице в Дананге, северном городе, который сейчас заполнен беженцами и служащими американской портовой базы:
– Дети там недоедают, они плохо одеты, живут в ужасных условиях и каждый день подвергаются ударам, которые предназначались для кого-то другого… Многие дети умерли от ран, полученных в результате
