Нашествие хазар (в 2х книгах) - Владимир Афиногенов

— Ну зачем же так?! Ты разве забыл, что отец разделил между нами власть поровну. И давай будем поровну, на согласии обеих сторон, решать все вопросы.

Дир промолчал. Отослал своих вперёд, сам, взяв под уздцы лошадь брата, пошёл с ним рядом, тоже пешим, не седшим в седло.

Двухэтажный лесной терем Дира стоял на взгорке и был огорожен тыном из круглых, подогнанных впритык брёвен с заострёнными концами. Зашли в ворота, и сразу на глаза Аскольду попался студенец[128] с крышей и воротом.

— Пить хочу, в горле пересохло! — сказал князь, подошёл к срубу и взялся за рукоятку ворота.

Но на помощь архонту уже бросились дружинники. Он их локтём отстранил от себя и кинул бадейку с цепью вниз. Но Дир кликнул слугам, чтобы они принесли из погреба холодного олуя.

— Нет, нет, брат, — запротестовал Аскольд. — Я воды попью… Из лесного студенца. Не возражаешь?…

Дир улыбнулся во весь рот, показывая ровные крепкие зубы.

— Ты мой гость, а любое желание гостя для хозяина — закон.

— Ну вот и добре!

Решили сначала пообедать, а потом уже навестить ромея.

После обеда Аскольд попросил брата не сопровождать его в темницу.

— Не обижайся, так будет лучше…

И снова Дир ответил словами, произнесёнными у студенца, о законном удовлетворении любого желания гостя, но произнёс он их без всякого смеха, и глаза его потемнели.

«Ладно, ничего, я и так много ему уступаю, чтобы лишний раз не обострять отношения, но в данный момент присутствие Дира в темнице скуёт поведения ромея. Его горячность и нетерпение только навредят при допросе… А впрочем, хорошо было бы, если мои вопросы к ромею не походили бы на допрос. Многое мне хочется узнать от этого человека», — так думал Аскольд при свете факелов, которые держали боил Светозар и слуга, по каменным ступеням спускаясь в темницу. И её, и этот лесной терем строили давно, и, кажется, сам Кий, которому со своим семейством приходилось отсиживаться здесь, когда на город нападали враги, а тын вокруг него ещё только-только возводился. А врагов было предостаточно — древляне, северяне, дреговичи, полочане, печенеги, булгары…

Дубовую дверь, окованную железными полосами, со скрипом отворили, и пламя факелов выхватило из темноты сырые стены, по которым ползали мокрицы, в углу — наваленную кучу сопревшей соломы. На ней лежал скованный цепями и заросший волосами человек. Из черных лохм торчал лишь кончик носа и лихорадочным блеском светились глаза.

Светозар хорошо говорил по-гречески и стал переводить.

Аскольд спросил:

— Знаешь, кто я?

— По корзно вижу, что ты равный князю, хозяину этого терема, — ответил ромей.

— Угадал. Я старший брат его — Аскольд.

— Слышал. Ещё в Константинополе.

— А как зовут тебя?

— А зачем, князь?! Если вы пришли рубить мне голову, то можно это сделать и не ведая моего имени…

— Почему же рубить… Видишь в руке у моего слуги молот? Наоборот, мы хотим вынуть тебя из железа и вывести отсюда наружу.

— Благодарю тебя, князь.

— А за это ты должен всё рассказывать без утайки. Понял меня?

— Да, понял.

— Вот и хорошо! — И Аскольд обратился к слуге: — Приступай. Да поживее!

Вскоре цепи с ромея были сбиты, и Светозар с архонтом повели его на свет божий.

В этот день они узнали от Кевкамена — так звали ромея — главное: что по личному приказу василевса, когда в столице Византии начался погром, убивали и грабили вначале арабских купцов, потом киевских, а золото и серебро их забрали в государственную казну… Кровь горячей струёй бросилась в виски Аскольда, до слез жалко стало торговых людей, а особенно Мировлада… И мысли заскакали в голове, как быстрые кони. Встали вопросы: «Почему греки нарушили «Договор мира и любви»? Что заставило их? Почему они натравливают на нас хазар? Разве мало сами страдали от них, когда те заняли почти весь Крым?»

И пришло на ум последнее — словно давно решённое: «Надо идти с войском на Константинополь… Так всё оставлять нельзя, ибо у русов было всегда — за добро платили добром, за обиду — кровью…»

Вскоре Аскольд повелел собраться Высокому Совету и поставил на нём сии вопросы.

— Месть ромеям, и только месть! — выкрикнул тогда с места княжий муж Светозар; Аскольд оставил его пока при себе, зная о том, что пограничным отрядом надёжно начальствует его сын. — Мы не раз убеждались у себя на грани, что хазар на Русь науськивают греки. И в последний раз тоже, если бы не Еруслан со своими людьми, нам бы пришлось худо.

Светозара поддержали все боилы — старейшины родов, которые жили на грани с хазарами. Против были в основном те, кто находился при дворе и кому не хотелось отрывать своё седалище от насиженного места; они ссылались на то, что киевляне пока не готовы к такому походу.

Аскольд наклонился к Диру и спросил:

— А ты что скажешь, брат? За поход или против него?…

— Сейчас скажу, потому что я знаю, как думаешь ты. — Дир поднялся. — Мы — за поход! — И этими словами как бы объявил волю и свою, и старшего брата. — Вы, должно быть, забыли, боилы киевские, что Мировлад не чужой нашему княжескому двору человек. И разве можно оставить так это убийство, не отомстив за смерть ни в чем не повинных людей? Никогда! Да и боги не простят нам. Поэтому, боилы, и вы, мужи, рассылайте гонцов по Руси, готовьте людей к ратному делу, обяжите кузнецов ковать мечи и доспехи, а ты, Вышата, пригодные к сражению лодьи гони к Днепру на вымолы, доделывай начатые, посылай мастеровых за корабельным деревом и начинай строить новые…

Говорили на вече и о том, что уже семьдесят лет после похода князя Бравлина русичи войной на Византию не ходили, но всё-таки порешили: походу быти!

Грека Кевкамена Аскольд повелел поселить на Щекавице, сказав ему:

— Живи пока, а надо будет, я найду тебя…

К вечеру братья-князья снова встретились и снова заговорили о предстоящем походе. Дир высказал мысль, что хорошо бы поднять древлян.

— Вряд ли это удастся, — засомневался Аскольд. — Всеми делами там заправляет старейшина племени Ратибор, власть у него огромная, даже жизнь князя находится в его зависимости. А старейшина — хитрый и осторожный человек и так просто свою голову совать не станет, пока не почувствует выгоду…

Но как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Так и случилось!

3

Своего князя древляне убили, а потом насадили на сухой сук осокоря всем на великое обозрение, потому что он стал виновником страшного пожара, который случился на берегах Припяти.

Собирая дань с дружиной, князь разрешил гридням разводить костры в лесу…

Казнить его распорядился старейшина племени Ратибор; когда вздымавшийся до небес огонь погнал с насиженных мест древлян, разгневанный Ратибор приказал умертвить и бросить в пламя всех родичей князя, но боил Умнай, взяв на руки самого младшего, который впоследствии станет дедом известного своей печальной участью Малха, обратился к нему:

— Пожалей младенца, старейшина, не губи весь княжеский род… Бог Лёд не простит этого.

— Хорошо, воевода, быть по-твоему. Младенца оставьте, остальных… Считайте, что это не казнь, а жертвоприношение богам! А гридни, кои близко причастны к великой беде, пусть жрут древесный пепел, пока животы их не треснут, как бурдюки, переполненные белужьим жиром…

По части казни древляне были зело искусны. Внук оставленного в живых младенца Малх разодрал между двух берёз, склонённых верхушками друг к другу, киевского князя Игоря, сына Рюрика Новгородского…

Древляне также придумали закапывать живьём преступника вместе с безвинно им убиенным.

…Из лесу, начинённого бортями и деревянными богами, серебряными и золотыми украшениями, навешанными на сучьях дерев в их честь, потаёнными ямами для медведей, заповедными тропами, которыми приважены лисицы и волки, примеченными местами водопоев с чёткими следами копыт, дубовыми постройками жилищ и деревянными частоколами и накатами крепостиц, бежали люди и звери. А за ними гнался по пятам огненный гул, треск падающих стволов и пронзительные крики птиц, нечаянно залетающих в пламя или резко опаляемых внезапно взмывшим к небу огненным смерчем. Олени проламывались через кустарники напрямик, за ними неслись с громким хрюканьем кабаны, не боясь людей, зачастую натыкаясь на задние повозки и с визгом отскакивая в густо задымленную высокую траву, с утробным хеканьем, низко наклонив лобастые головы, мощно подминали густую зелень медведи, лисицы, зачумлённо тявкая, и волки, роняя из пасти жёлтую пену, с красными от страха глазами, острыми косяками мчались к реке. Но и там стояла дикая жара, и древесный пепел густыми клочьями летал над Припятью…

Звери разом бросались в воду, и люди погоняли лошадей с подводами туда же и, оказавшись в прохладных струях, замирали, страшно измученные.