Нашествие хазар (в 2х книгах) - Владимир Афиногенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это почему же? — искренне изумился алан.
— Вот и я так поначалу удивился… Я ведь после того, как ушёл в степи, сколотил из таких же горемык, как сам, «чёрную» шайку, и стали мы грабить ромеев, хазар и богатых людишек, жгли дома, резали и убивали. Уж очень я зол был на них за свою поруганную жёнку, которая, бедняжка, не вынесла позора и вскоре повесилась…
— Значит, моя мать, когда жива была, о твоей жене мне рассказывала, и о тебе тоже… А жёнку твою, Еруслан, люди не в яму бросили, как удавленницу, а сожгли в священном огне, по заказу добрых язычников…
И вдруг Лагир увидел перекошенное лицо Еруслана, который по-детски всхлипнул, и из глаз его покатились крупные слезы.
— Ну-ну, — укорил его алан. — Не пристало мужчине…
— Я понимаю, Лагир. Но как вспомню про свою голубку, про её несчастную судьбу, и сердце будто кто сжимает клещами… Голубка и есть, кроткая, ласковая, добрая душа, всё хотела иметь детей, да почему-то Дедилея от нас отвернулась… А может, это и к лучшему?… Что было бы с ними после случившегося?…
— Ты не прав, Еруслан, богиня не отвернулась, она знала о вашей судьбе и не давала детей… Ты её можешь только благодарить за это.
Хорошо… Так вот, Лагир, со своими кметами я как-то оказался недалеко от Сурожа. Встали мы в лесу на постой у костра. Гляжу, мои головорезы тащат в сетях двух вооружённых человек и огромного пса, похожего на волка. Вытряхнули их из сетей, и вдруг один из них назвал моё имя… Вгляделся я в него и узнал Дубыню, бывшего парилу, тоже находившегося в бегах… Так я познакомился и с Доброславом Клудом.
Сказали они, что недалеко от места, где мы остановились, стоят убитые люди в белых саванах, прислонённые к деревьям. Надобно их похоронить по-человечески… Оказалось, что их порешили ромеи за то, что не полную дань отдали, и выставили их во устрашение другим. Ромеев мы, конечно, всех истребили, а их тиуну и ещё одной сволочи жуткую казнь устроили — вытянули им половые члены. В тот раз особого расположения к ромеям у Доброслава и Дубыни я не заметил, наоборот, если бы не они и не их пёс Бук, нам бы пришлось с ромеями повозиться, и не одной бы жизни моим людям стоила эта заминка…
— Так, значит, Клуд сумел свою собаку повенчать с волком, значит, Бука родила ему хорошего зверя! — воскликнул Лагир.
— Ты знаешь и это?
— Знаю. Доброслав рассказывал.
— А потом, когда я надумал уйти к Борисфену и устроил на солеварнях погром и поджоги, в хазарской степи снова встретил Доброслава и Дубыню, которые сопровождали ромеев. На них напали угры, они уже окружили их и взяли бы живыми, не подоспей я со своими кметами. Среди ромеев я обратил внимание на двух человек — на одного, в серебряном шлеме, и на другого — во всём чёрном. Доброслав и Дубыня с Константином-философом, посланником от василевса, продолжили путь в Хазарию, а мы отправились к границе Руси.
— Слышал я, Еруслан, в Херсонесе о Константине-философе, проповеднике христианства.
— Слушай дальше, Лагир… Достигнув границы, мы снова вступили в сражение, но уже против хазар, напавших на русов. Разбили хазар: кого посекли мечами, кого пронзили стрелами, а остальные драпанули, наверное, аж до самого Итиля… Но как я удивился, когда мои храбрые кметы привели ко мне человека в чёрной одежде… Того самого, находившегося среди ромеев, которых сопровождали Доброслав и Дубыня. У него нашли мы серебряный кувшин для омовения лица с именем Константина-философа. Я спросил ромея в чёрном: «Кто послал тебя с хазарами грабить, жечь и убивать русов?» Он ответил: «Константин, посол василевса… Это он склонил кагана Заву лона к грабежу и разбою. А доказательство? Вот оно — кувшин философа, которым он одарил меня за верную службу…» — «А что делают при нём два язычника — Доброслав и Дубыня?» — «Это его люди, телохранители…» Вот тогда-то я и обозлился и пожалел, что спас их всех от верной смерти. Но сердце протестовало: «Не может быть, чтобы Доброслав и Дубыня оказались предателями… Разве не помнишь, с каким ожесточением они убивали ромеев?!» И когда привёз человека в чёрном к архонтам, рассказав им предварительно всё, о чём рассказываю тебе, алан, Дир замкнул его в темнице и начал пытать… После того как ему ткнули в седалище жигало[124], он поведал о том, как было заранее подготовлено нападение угров с целью завладеть предназначенными для Завулона драгоценностями и уничтожить философа… А когда затея провалилась, украли у Константина серебряный кувшин с обозначением его имени, чтобы подсунуть нам, дабы мы думали, что нападение на русское пограничное селение — дело рук посланника василевса…
— Теперь я знаю, почему Доброслав и Дубыня согласились сопровождать ромеев в Хазарию, — сказал Лагир. — Клуд говорил мне, что они с Дубыней должны попасть в Константинополь, чтобы покарать одного предателя. С ромеями на их диере они и намеревались добраться туда…
— Таким образом, мы избавились от подозрения по отношению к своим собратьям, и я был несказанно рад этому…
— Еруслан, теперь их следует ждать из Константинополя… Они непременно будут в Киеве, если, конечно, с ними ничего не случится в столице Византии или в пути.
— Да, конечно, — рассеянно проронил Еруслан. — А потом к архонтам из пограничного селения прискакал боил Светозар и рассказал князьям, как мои кметы храбро сражались, и Дир взял меня и моих людей в свою дружину… И, как видишь, Лагир, я ношу теперь ярко-синий плащ, и права у меня такие же, как, скажем, у боила Вышаты, которому я тебя скоро представлю.
Боил Вышата, огромного роста, косая сажень в плечах, выше даже рослого Еруслана, встретил его как давнего знакомого. «Хорошо уже освоился в Киеве бывший засыпщик соли и предводитель кметов. И кажется, пользуется уважением и доверием».
Да, это было так… Людская молва быстрее стрелы вмиг облетела все концы и закоулки, когда во время лова на медведя Еруслан спас жизнь своему господину.
…Собираясь на охоту, Дир позабыл надеть на шею волчий клык, предохраняющий его владельца от ран. Вспомнил про него, когда находился в лесной чаще, далеко от теремного двора, и поморщился: «Неужели быть беде?…» Князь соскочил с коня возле могучего дуба, подбежал к нему, приложился щекой к его морщинистой коре, попросил душу дерева защитить его от всяких напастей и успокоился.
Увидел, как скакал к нему Еруслан. Яркосиний плащ развевался за его спиной и хлопал, словно крылья огромной птицы. Из-под копыт коня летели ошмётки грязи, перемешанной со снегом, — уже подтаивало в лесу, на смену Зимерзле следовала Зимцерла. И на ум архонту невольно пришли слова, которые в эту пору по ночам произносят девушки:
«Ясен месяц в полночь, звезды ярко блестят,месяц сребрит воды тёмные, звезды златят небо;только греет одно солнце ясное.Греет оно и питает нас,позвизд его устрашается;взглянет — Зимерзла бежит от глаз,взглянет — Зимерзла бежит от глаз,Зимцерла к нам спускается.Как благодетельно для нас оно!При востоке бога видеть радостно,когда на обзоре он появляется,верь златая тогда отверзаетсявеликолепных чертогов его.Он из терема идёт высокого, из высокого,из небесного, как могучий витязь с победою.Перун, мы тебе поклоняемся!»
Почему-то тревожно было на душе у Дира; может быть, виною этому состоявшийся перед ловом разговор с братом.
— Зачем тебе медведь, Дир? — спросил его Аскольд. — Сейчас, по весне, он лежит под буреломом худой и облезлый…
— Я заприметил его берлогу ещё зимой, брат, хотел взять зверя ещё тогда, но пошёл с дружиной на полюдье… Разве не ты послал меня собирать дань?
— Я. Потому что так надо. А медведь — это твоя прихоть…
— Ты, брат, с головы до ног погружен в государственные дела и моё желание развеяться в весеннем лесу, побыть на пронизанных солнцем полянах принимаешь за прихоть… Мне жалко тебя, Аскольд, — со смехом сказал Дир.
Сказал, гикнул, махнул рукой нужным для лова людям из дружины и ускакал, как всегда порывистый и возбуждённый.
Перед берлогой, края которой закуржавели от дыхания зверя, Еруслан и ещё двое гридней спешились, на коне остался лишь Дир, который стал готовить к броску копье. Еруслан обколол края, в образовавшееся отверстие просунул большой деревянный хлыст и стал толкать в бок медведя. Из берлоги послышалось недовольное бормотание, а потом раздался страшный рёв, и поднятый со сна разъярённый зверь выскочил из-под бурелома и попёр на лошадь с всадником.
Дир, не ожидая такой прыти от сонного увальня, замешкался, запутался в стременах, и медведь успел ударить лапой по спине лошади, задев когтями колено князя и распоров ему кожаные хозы[125].