Избранное дитя, или Любовь всей ее жизни - Филиппа Грегори

— Джулия! — воскликнул он, и в его голосе звенела любовь.

— Ральф, — отозвалась я и протянула ему обе руки.

Он поцеловал одну за другой, обнял меня за талию и повел к двери. Миссис Грин, экономка викария, распахнула ее перед нами, и я увидела все еще льющийся дождь, но небо посветлело и гроза ушла вдаль.

Перед домиком викария дымились развалины того, что еще недавно было тремя коттеджами, огня не было видно, но густой дым стлался по улице.

У калитки, около нашей кареты столпились все жители Экра, даже маленькие дети были здесь, и, когда Ральф вывел меня на улицу, раздалось такое громкое «ура!», что я на минутку даже оглохла. Ральф рассмеялся и покрепче сжал мою талию.

— А ну-ка, распряжем лошадей и отвезем мисс Джулию домой сами! — крикнул кто-то. Еще минута, и карета дяди Джона превратилась бы в триумфальную колесницу.

— Нет! — прокричал Ральф, словно отдавая приказ бригаде пахарей на другом конце поля. — Мисс Джулия очень устала, и ее нужно поскорее доставить домой. Мы окажем ей эту честь в другой раз. Она ведь просто маленькая девочка, вымокшая и замерзшая под дождем.

Я улыбнулась такому доводу — это говорил Ральф, который заставлял меня ездить проверять овец ежедневно, невзирая ни на какую погоду. И он, поняв это, улыбнулся мне в ответ. Подсадив меня в карету, он затем подал руку маме, дядя Джон уселся последним, и Джем, подняв ступеньки, закрыл дверь.

Жители Экра больше не кричали, но каждый — я видела это по губам — повторял шепотом мое имя, и они улыбались. И махали нам вслед. Непрошеная слеза упала с моих ресниц и сбежала по щеке, слеза благодарности и любви к этим людям и к этой земле. Затем медленно — утопая в грязи почти по ободья — наша карета покатила домой.

— Мисти, — вспомнила я, когда Джем помогал мне выйти из кареты у нашей двери. Он проводил меня в дом и довел, крепко поддерживая, до самой двери в спальню, следом шла мама, а замыкали процессию миссис Гау и Страйд, с горячим поссетом и водой для умывания.

— О Мисти позаботится Ральф Мэгсон, — успокоил меня Джем. — Я съезжу за ней, когда распрягу лошадей.

Я молча кивнула, и мы с мамой ушли в спальню. Там она, словно ребенку, помогла мне раздеться, и я тут же заснула.

Я снова увидела сон. Тот прежний сон.

Должно быть, он пришел из этой грозы и этого дождя, но это была не та гроза, в которой женщина ждала Каллера. И не та гроза, при которой ударом молнии разрушило шпиль церкви. Это был странный сон, но я знала его, будто бы видела каждую ночь моей жизни. Он был наполнен невыносимой болью и чувством потери.

Я была подавлена, подавлена физически, но от этой боли страдало и мое сердце. У меня возникло ощущение, будто я потеряла все, что было дорого моему сердцу, все, что я когда-либо любила. Ноги мои болели от бега босиком по холодной мерзлой земле, они были мокры от грязи, грязи моего родного Вайдекра, и от крови, сочащейся из тысячи порезов и ран, нанесенных его острыми камнями. Я замерзала, так как была одета в одну тонкую ночную рубашку и шерстяную накидку, ставшие мокрыми и грязными. Я спотыкалась, но бежала изо всех сил через лес к Фенни, и вот уже впреди послышался ее страшный рев, раздававшийся громче завываний ветра. Я ничего не различала в кромешной тьме и все время била ноги о камни, задыхаясь от страха, что вот-вот упаду и не смогу подняться, больше напуганная, чем ободренная светом бесконечных молний.

Мне было бы много легче идти, если б не моя ноша. Я несла под накидкой новорожденного младенца, осторожно прижимая его к своему сердцу. Я знала, что этот ребенок — мой ответ перед Богом. Это мое дитя. Оно принадлежало только мне, и я же должна была погубить его. Мне нужно было опустить его крохотное тельце в воду и держать там до тех пор, пока ребенок не перестанет дышать. А затем отпустить, и пусть он плывет по течению, крутясь и стукаясь о камни, прочь от моих рук. Я должна утопить его.

Ревущий шум воды стал еще громче. Я начала, поскальзываясь, спускаться по тропинке, но, оказавшись у реки, задохнулась от страха. Такой я никогда не видела ее прежде — она разлилась вширь, и ее уровень поднялся так высоко, что деревья росли, казалось, из самой воды. Ствол упавшего дерева, всегда служивший нам мостом, скрылся под бурлящими волнами. Я вскрикнула от ужаса, но даже не услышала своего крика. Мне нужно было спуститься к самой воде и окунуть в нее ребенка. Чтобы он захлебнулся. Это должна сделать именно я. Это мой долг. Долг Лейси.

Это было невыносимо. Новое препятствие окончательно истощило мои силы, боль в сердце и ногах переполняла меня, и я стала бороться с этим ужасным сном. Рыдая, я сделала еще один шаг к реке, она кипела, как котел в аду. И в то же время какая-то часть моего разума сознавала, что это сон. Я вырывалась из него, но он держал меня цепко и не отпускал. Я была схвачена им, как клещами, и вместе с тем понимала, что лежу в своей кровати и плачу, зовя маму. И я знала, что этот сон не вымысел, что этот день когда-нибудь придет: истерзанная болью женщина, прижимающая к сердцу теплое тельце ребенка, прибежит, спотыкаясь, к реке, несущей свои воды от пологих склонов зеленых холмов через неповторимый Вайдекр к самому морю, чтобы утопить в ней свое дитя.

Я проснулась и увидела, что яркое солнце светит в мое окно и по небу скользят легкие облака. Сон отчаяния и тьмы должен был исчезнуть при свете дня, но этого не случилось. Он застрял во мне тяжелой глыбой предчувствия. Выглядела я, несмотря на долгий отдых, вялой и уставшей, и мама настояла, чтобы я, словно больная, провела в постели несколько дней. Когда она гладила мой лоб, я схватила ее за руку и поцеловала. Мне вдруг стало ясно, что в назначенный день каждый из нас умрет. И мама не всегда будет со мной, когда я буду нуждаться в ней.

— Ни о чем не тревожься, — и она погладила меня по щеке. — Ты слишком много трудилась, и твой разум переутомлен. Немного отдохнешь и опять станешь такой, как была. Это будет очень скоро.

Я почувствовала, как слезы наворачиваются мне на глаза. Я была так слаба, будто и вправду заболела.

— Тот ужасный сон… — начала я. Но мама не стала меня слушать.

— Больше никаких снов, моя дорогая, — мягко сказала она и наклонилась поцеловать меня в лоб. — Я не хочу об этом слышать, и ты должна забыть об этих глупостях. Сны ничего не значат. Все это пустое. А теперь поспи, пожалуйста, ради меня, и пускай твой сон будет крепким. Я посижу здесь с шитьем, и если тебе приснится что-нибудь плохое, то сразу разбужу тебя.

Она подала мне небольшой стаканчик с моей тумбочки.

— Джон оставил это для тебя. Это поможет тебе хорошо спать без всяких снов. Выпей это разом.