Былое — это сон - Аксель Сандемусе

Невозможно подробно описать все чувства, возникающие в подобной ситуации, они мгновенно сгорают дотла на костре ревности, гнева, страха и звука ключа, поворачиваемого в замке. То, что нам кажется повторяющимся из раза в раз, — это все внешнее: ключ, поворачиваемый в замке, онемевший и остолбеневший любовник, женщина, которая после жалких попыток бежать пытается объясниться и, стуча зубами, бормочет что-то невнятное о новом банте для гитары своего гостя или о том, что он хотел всего лишь принять ванну. Ее объяснения варьируются мало. Кто-то рассказывал мне, что его жена кричала, будто она и ее любовник просто лежали и ждали звонка от ее подруги, которая должна была пригласить их в кино.

Остальное скрыто тьмой, и никто из троих не проникнет сквозь нее. Между тем они дают свои показания, и показания их так несхожи, будто они находились в то время на разных полюсах, — впрочем, так и было, в действительности их не было на месте происшествия.

В ту ночь и родилась та величественная, немногословная, а порой и вовсе немая Сусанна, которую Гюннер уже мог мне отдать.

Так или иначе, но он остался один, а я оказался между Йенни, которая ждала ребенка, и Сусанной с ребенком от другого. Вернувшись домой, в Сан-Франциско, я несколько недель испытывал блаженство, это было счастливое пробуждение от сна, в котором тебя по пятам преследовал дьявол. Кое-что из этой истории я рассказал пастору, пришедшему ко мне за очередным пожертвованием для церкви. Он потягивал вино и обстоятельно кивал:

— Да, мистер Торсон, будь я патером, я просто продал бы вам индульгенцию. Ну, а нам нужно пятьсот долларов.

Я завещаю его церкви круглую сумму. Мне приятно, что он обращался за помощью к язычнику. Он не особенно умен, но по-своему, по-пасторски, кое-что понимает; несмотря на все расстояние, разделяющее нас, мы с ним друзья.

Итак, я завершил старую любовную историю. Интересно, многие ли пытаются это сделать и для скольких она остается окаменевшим сном? Безусловно, я пережил и нечто новое, характерное для современного человека. Дикарь, негр из крааля, получает свою девушку — или девушек, — потому что так нужно, и точка. Цивилизованный человек отторгается от подруги своей юности и пытается вернуться к ней, кружа по извилистой тропе.

Я попал обратно, Агнес вернулась. Ибо Сусанна и была Агнес, вернувшейся Агнес. Я нашел дорогу в Рай к Агнес, и Господь Бог сильно разгневался.

Если б я писал роман и был героем романа, я мог бы на этом закончить, закончить изгнанием из рая, звуком ключа, который господь вставил в замочную скважину. Кольцо замкнулось.

Но есть и другие кольца, переплетенные друг с другом настолько, что суть одного уже перешла в другое и их невозможно разнять.

Мы не можем вить гнезда в том возрасте, когда этого требует природа. Нас уносит от подруг нашей юности, и все последующие годы мы создаем призрак женщины, сон, и горе тому, кто захочет претворить этот сон в жизнь. Наблюдательный человек видит, чем это кончается для большинства.

Если уж ты совершил насилие над природой, тебе придется совершать его и в дальнейшем. И держи ухо востро, если кто-нибудь станет разглагольствовать, будто следует жить естественной жизнью, вернуться к природе. Конечно, ты не вернешься к австралийским аборигенам или к обезьянам, но на ком же ты решишь остановиться, если захочешь вернуться к природе? На Трюггве Гюннерсене?

Призрак женщины, словно звезда, озаряет путь мужчины. Немного произведений искусства, о которых стоило бы говорить, создано под иной звездой. Искусство есть действительность, очищенная в огне этого призрака.

Твой отец обжег руки, когда хотел выхватить призрак из пламени и вернуть жизни, а не искусству. Потом можно сколько угодно говорить, будто он не ведал, что творит. Что он был языческим магом, который не знал и не верил, что былое — это сон.

Ты еще молод, но, может, и тебя уже манила мечта уехать надолго, а потом вернуться знаменитым и богатым, чтобы произвести впечатление на свою неверную Агнес.

Это голос природы, но ты не слушай его, он манит к гибели. Встретив призрак своей Агнес, ты выпустишь на волю волка Фенрира[49]. А если удалишься в свои джунгли, то тебе самому это повредит больше, чем несколько мировых войн.

Сегодня ночью мне приснилось, будто летним вечером я встретил Йенни, она была с рюкзаком, и мы пошли вместе вдоль поля, где рос высокий желтый ячмень. У нее был отпуск, и она шла в свою палатку. Ко мне она отнеслась дружелюбно, и я понял, что ей хочется, чтобы я пошел с нею, но она не попросила об этом. С ней была большая немецкая овчарка, которой я очень боялся, у нее были глаза, как у Сусанны, когда она злилась на Гюннера. Йенни показала на ячмень и попросила: «Джон, нарви мне цветов».

Там росли высокие пышные цветы. Я сорвал несколько штук. Кроме обычных синих васильков, там были еще какие-то цветы из семейства зонтичных и мягкая, высокая, как в тропических лесах, трава. Ломая упругие стебли, я выпачкал руки зеленым соком, меня донимала овчарка и жужжание комара у самого уха. Я проснулся и с грустью подумал о Сусанне, всех нас лишившей радости, и о Гюллан, из-за которой меня грызла совесть. Украденное счастье таит порой большую сладость. Стыд при любом преступлении дает о себе знать только после разоблачения, но поверь мне: никакое счастье не оправдывает воровства, ведь ты не можешь даже понести наказания. Наказан бывает другой.

На вечеринке у Гюннера кто-то швырнул в него серебряным подносом. Поднос взлетел вверх, перевернулся, сверкнул, как блесна, и угодил в лоб кидавшему, после чего, немелодично звякнув, приземлился на пол. Этот образ может служить символом надежды на справедливость, но не больше, чем символом.

Я должен был встретиться с Сусанной на Драмменсвейен и издали увидел ее на другой стороне улицы, ее светлые волосы развевались на ветру как флаг. Я уже хотел перейти улицу, но шагах в десяти за ней увидел Гюннера, за ним, точно собака, тащился Трюггве. Есть ли на свете хоть один человек, который бы не жил за счет другого? Заметив меня, она сама перешла ко мне, Гюннер и Трюггве прошли дальше. Она увидела их и побледнела.

Он окрестил ее Купающейся Сусанной, а меня — Старцем. Не знаю, зачем ему понадобилось так мучить себя, но о купаниях Сусанны ему кое-что было известно и раньше. Все, что бы он ни делал, было безумством или было объявлено безумством друзьями богатого американца из «Уголка». Сперва Сусанна сказала, что наша связь — ложь, и друзья богача понимающе закивали: конечно, ведь Гюннер сумасшедший. Потом оказалось, что это правда, но друзья богача остались при своем мнении. Деньги всесильны, мне не понадобилось произнести ни слова, чтобы прослыть справедливым. Они смотрели на мой кошелек и находили, что его обладатель справедлив и весьма мудр. Многому, правда, способствовала и лихорадочная деятельность Сусанны; не зря Бьёрн Люнд однажды сказал: «Ненадолго Сусанна может убедить кого угодно в чем угодно, в Судный день она переубедит и самого Господа Бога, а когда уж она попадет на небеса, он никогда не признается в своей ошибке».

Гюннер был прав, способность Сусанны «плакать настоящими слезами, когда звонят рождественские колокола», как он однажды, улыбаясь, выразился, была существенной частью ее очарования. Все-таки мы выбираем женщину не за ее моральные достоинства.

Сусанна — чудо. Быстрей других она понимала, как подойти к человеку, и умела целиком проникнуться чужими мыслями. У Гюннера было двое друзей, он, по крайней мере, считал их своими друзьями, муж и жена, причем жена на несколько лет старше мужа. Я тоже немного знал их. Когда фру Холм, в которой было что-то от сухой старой девы, выпивала несколько рюмок, она осторожно заговаривала о своей заветной мечте: вот если б она могла собраться с силами и бросить мужа, прежде чем он даст ей отставку.

За последние годы Сусанна причинила фру Холм много неприятностей, ее колкости по адресу фру Холм всегда были остроумны. Я не однажды слышал, как Гюннер одергивал Сусанну, когда она чересчур расходилась. Сам он часто пропадал у Холмов, что раздражало Сусанну, он даже предложил им свой летний домик, и на этом их взаимоотношения кончились.

Бывает тайная вражда, о которой никто не подозревает, пока одна из сторон не нанесет удар. Сусанне не потребовалось и получаса, чтобы стать для фру Холм образцом и героиней, воплотившей в жизнь ее заветную мечту. Холм тоже принял сторону Сусанны, даже не выслушав Гюннера. Со мной Холма связывали денежные дела, но главную роль сыграли не они. Меня часто удивляла истерическая дружба, вспыхнувшая между Сусанной и фру Холм. Я вспоминаю одно высказывание Сусанны: эротика без чувств греха — пустой звук, и если женщина гомосексуальна, то для нее, конечно, не существует большего греха, чем жить с мужчиной.

Гюннер, вступивший в неравную борьбу, вызывал жалость. Неужели он не знал Сусанну и вообще людей? Конечно, знал. Но, как ни странно, поэты, все знающие о людях, редко могут воспользоваться своими знаниями, когда дело касается обычной жизни. Они действуют и слепо и глупо. В более зрелом возрасте многие из них удаляются от мира и наивно объясняют это своим презрением к людям, желанием без помех работать над крупными произведениями или придумывают еще что-нибудь, лишь бы пустить пыль в глаза. А на деле они просто не знают, как иначе отделаться от портного, которому даже ничего не должны.