Дверь с той стороны (сборник) - Владимир Михайлов

Войдя в трюм и ощутив обычный, холодный запах безлюдья, Еремеев повесил фонарик на крючок, пошарил по переборке и включил свет.

Здесь стояли контейнеры с грузами, адресованными на Землю и так и не достигшими ее – с грузами бесполезными, никому более не нужными и оставшимися здесь потому, что они не мешали и девать их все равно было некуда. Расчаленные тросами и амортизаторами контейнеры стояли, готовые путешествовать бесконечно. Находившиеся в них сложнейшие машины – в основном вычислительную технику и другие хитроумные устройства, изготовленные из дорогостоящих материалов – нельзя было просто выбрасывать, их транспортировка и ремонт обходились дешевле, чем изготовление новых, а тончайшая работа эта была возможна только на Земле.

Еремеев прошел узким проходом между рядами контейнеров. К каждому он прикасался рукой, как бы пересчитывая их. На шестом он остановился, нагнулся. Когда он выпрямился, в руке его был плазменный резак с длинным проводом. Еремеев вернулся к двери, чтобы включить инструмент в корабельную сеть. Затем возвратился к контейнеру, нажал замыкатель и направил возникший на конце резака острый язычок плазмы на створку контейнера в том месте, где помещался замок. Он медленно, миллиметр за миллиметром, вел инструмент. Работал Еремеев неумело, и прошло полчаса, прежде чем ему удалось вырезать часть дверцы вместе с замком.

Предмет, стоявший в контейнере, был плохо виден, и Еремеев осветил его фонариком. Беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы он сделал разочарованную гримасу и недовольно присвистнул.

Это снова оказался один из тех стационарных вычислителей, какими пользовались на недавно освоенных планетах, еще только начинавших налаживать свою экономику. Компьютеры помогали точно определить виды, количество и очередность товаров, которые следовало завезти с Земли: транспортировка обходилась слишком дорого, чтобы ошибаться. Вычислитель был сложной и ценной машиной, но футболисту он совершенно не был нужен.

Еремеев захлопнул дверцу, нимало не заботясь о том, чтобы хоть как-то замаскировать место взлома. Он знал, что никто не придет в трюм в течение ближайших месяцев, а может быть, и вообще никогда. Впрочем, так далеко он не заглядывал.

Светя фонариком, он двинулся дальше по проходу. Миновав еще несколько контейнеров, ничем не отличавшихся от вскрытого, он остановился: дальше стояли ящики другой формы, поуже и повыше.

Через полчаса он открыл контейнер и заглянул в него. На сей раз там оказалось то, что он искал.

Еремеев распахнул взрезанную дверцу пошире и медленно повел фонариком – сверху донизу и снизу доверху. Потом пошарил по внутренней поверхности ящика, нашел карман с техническим паспортом и раскрыл его.

– Горная модель, – пробормотал он.

Он отступил на шаг. Двухметровый биомеханический робот смирно стоял в контейнере, тускло поблескивая объективами видеоустройств.

– Ты у меня еще побегаешь, – пообещал футболист роботу. Потом двинулся дальше по проходу, считая контейнеры. Усмехнулся!

– Хватит на две команды да еще останется.

У выхода он постоял, прислушиваясь. Ступил на площадку и тщательно запер за собою дверь.

Физик приподнял голову: подушка была мокра. От слез? Только что он спорил с Хиндом, и аргументация была блестящей. Хинд в конце концов умолк, подошел и поздравил Карачарова, остальные улыбались и аплодировали, и Хинд тоже улыбался; еще секунду назад это происходило в конференц-зале Академии, и за спиной Карачарова светилось усеянное символами и цифрами табло. Он еще ощущал, как пальцы его сжимают тонкую полоску элографа, которым только что была поставлена точка в конце последнего ряда. Доказательство оказалось великолепным и несокрушимым, Хинд потерпел поражение, но по его лицу было видно, что он не успокоится, будет работать дальше и добиваться своего: Хинд был упрям необычайно и столь же талантлив. Но во сне Карачаров знал, что сам он за это время добьется еще большего, потому что он тоже был настойчив, и сильнее Хинда в теории. И сейчас Карачаров победил и плакал от счастья. Худшее, что он мог сделать в этот миг – это проснуться; и он действительно проснулся и сидел на постели, вытирая слезы. Здесь все оставалось по-прежнему: корабль, пустота и полная безнадежность, – но ведь время и мир продолжали существовать, и именно сейчас где-то, невообразимо далеко, Хинд продолжал работать и чего-то наверняка добивался, и его, а не Карачарова, будут приветствовать в Академии, и его направление восторжествует, а школа, к которой принадлежал Карачаров, так и не получит подкрепления. Надо было работать, спорить, доказывать; но работать и спорить можно было только во сне, потому что наяву работать было незачем и не для кого.

Слезы высохли, но на душе не стало легче. Физик перевернул подушку, чтобы не лежать щекой на мокром, вытряхнул из трубочки две таблетки, потом решил, что этого мало, и принял еще и третью. Он закрыл глаза и несколько минут лежал, стараясь ни о чем не думать, храня силы для новой схватки, которая обязательно должна будет произойти во сне; там ему снова понадобится вся острота ума, вся энергия, все спокойствие. Потом сон пришел, и пустота с затерянным в ней «Китом» исчезла, словно ее и не существовало никогда, и снова физик с товарищами входил в главный подъезд Академии, и Хинд хмуро улыбался, предчувствуя поражение.

Давно минули времена, когда одиночки решали – на десятилетия и столетия вперед – судьбы государств или наук. Ныне роль играли массы; но массы по-прежнему состояли из отдельных личностей, так что говорить о них, как о едином целом, можно было лишь в самых общих проявлениях – как о Млечном пути, например, который выглядит однородным лишь при слабом увеличении. Масса – не аморфное, но кристаллическое образование, и от положения каждого человека в определенной точке кристаллической решетки зависят и качества всего общества – кристалла. Хинд, извечный оппонент и научный противник Карачарова, конечно, определял направление института, в котором работал; и когда он занялся проблемой вещества – антивещества, остальные физики института, формально независимые, повернулись (многие незаметно для себя) в сторону этого букета вопросов, как все магнитные стрелки поворачиваются в направлении возникшей поблизости массы железа. Физиков было много, и неудивительно, что, хотя проблема не была для них, как для Карачарова роковой, они решили ee – а вернее, решил Хинд с их помощью, – примерно в то же время, что и Карачаров там, в пространстве (о чем они, разумеется, знали столь же мало, как и он о них). Хинд шел не от геометрических представлений, потому что геометрии не любил. Сначала он вообще занимался не проблемами антивещества, а выяснением причин, по которым взорвался Одиннадцатый спутник; Хинд не был, строго говоря, прикладником, но любил такие задачи. Феномен взрыва заставил его осмыслить проблему теоретически и прийти к выводу о неизбежности парного случая. Тут не пришлось искать долго: история «Кита» еще не зачерствела в памяти тех, кто знал о ней, а физики знали. Выяснение механизма плюс-минус перехода заняло у Хинда больше времени, чем у Карачарова, зато ему удалось не только решить проблему теоретически, но, экспериментируя сначала на Земле, а потом и в космосе (чего Карачаров, естественно, делать не мог, хотя космос был у него тут, за стенкой), добиться такого практического решения, при котором парная преобразуемая масса могла быть определена заранее, что снимало всякий риск.