Московские коллекционеры - Наталия Юрьевна Семенова

полотна, сплошь покрывавшие стены больших светлых зал, уже не принадлежали этому последнему представителю знаменитой династии, три поколения которой одевали в пестрые ситцы миллионы русских мужичков. Поеживаясь, потому что в залах было прохладно, прищурив близорукие глаза и вяло улыбнувшись на мой неловкий книксен, он… заговорил со мной по-французски…»

А вот что она записала вечером того же дня в дневнике: «…Мы прошли через коридор в столовую. Столовая довольно шикарная, потолок дубовый, вся столовая в готическом стиле, огромный камин. Висят картины Гогена, Ван Гога, Пикассо. Через коридорчик мы прошли в довольно большую комнату, где висели Сезанн, Ренуар… Дальше мы повернули налево в большую комнату, где меня поразила огромная картина Моне „Сад в Монжероне“. Чудные незабываемые краски сочетались в нежную гармонию. Его же „Бульвар“ и мечтательные картины Сислея. В следующей комнате картины более молодых художников. Больше всего мне понравился Боннар — „Зеркало над умывальником“. Игра серого и голубого бесподобна. Дальше зала с верхним светом с панно Мориса Дени. Зала эта бесподобна. Сюжет: миф о Психее. Голубые и розовые тона, веселые, узенькие полоски с розовыми цветами особенно хороши. Мебель вся под чехлами. После смотрели кабинет, там висят картины уже русских художников: Коровина, Головина, Серова. Коровина больше всего. Головина несколько вещей, а Серова только портрет Коровина. Весь кабинет отделан до половины стены красным деревом, опять камин, отделанный красноватым мрамором. Около кабинета маленькая комната с большим трюмо, здесь стоят несколько статуй Конёнкова и Майоля, висят рисунки Дега и Леграна карандашом и акварелью.

Вообще все мне очень понравилось. Хорошо бы сходить еще раз».

Свидетельство Тани Лебедевой вроде бы подтверждает, что по воскресеньям утром Иван Абрамович принимал посетителей, а иногда даже давал пояснения. Конечно же Лебедевы не пример, учитывая, что А. А. Лебедев занимал должность главного инженера Тверских фабрик и наверняка был с Морозовым знаком лично. А вот в то, что Морозов соглашался сопровождать совершенно чужих ему людей, верится с трудом. Хотя об этом и пишет сам Б. Н. Терновец, сыгравший, наверное, самую важную роль в дальнейшей истории морозовской коллекции. Борис Терновец впервые появился на Пречистенке в декабре 1918-го, сразу после национализации. Музейный отдел направил к Морозову двух специалистов по новейшему искусству. Яков Тугендхольд начал описывать русскую часть собрания, но вскоре был переброшен в Щукинскую галерею. Борис Терновец остался и продолжил составлять каталог французской коллекции. Бывший владелец проявил прямо-таки «отеческую заботу» о своем собрании. Возможно, именно в эти дни И. А. Морозова впервые ничто не отвлекало от главного увлечения всей его жизни. Иван Абрамович был редкий педант и бережно складывал все счета и расписки за купленные картины. Терновец методично записывал за ним: у кого и когда куплена работа, сколько за нее заплачено и пр.

Борис Терновец явно расположил к себе Ивана Абрамовича и своим происхождением, и биографией. Терновцу было тридцать пять. Он окончил экономический факультет Московского университета, учился живописи у Юона в Москве и у Холлоши в Мюнхене. Занимался скульптурой у Бурделя в Париже, где окончательно понял, что экономика не его стезя. Работа в Музейном отделе не казалась Борису Николаевичу творческой. Он тяготился службой и продолжал лепить (Моссовет заказал ему памятник композитору А. Н. Скрябину) — ночами. Но Наркомпрос гарантировал постоянный заработок и паек, к тому же Терновца вскоре назначили главным хранителем Морозовской галереи. О глине и холсте пришлось забыть. Терновец по-настоящему увлекся музеем и уже мечтал объединить две лучшие в мире коллекции, щукинскую и морозовскую, в одну. «Впечатление от такого музея было бы ошеломляющим» — с этим его утверждением никто не спорил. Объединение оставалось делом времени.

Второй музей новой западной живописи

Для начала коллекциям дали одинаковые названия: щукинское собрание именовалось «Первым музеем новой западной живописи» (только лишь потому, что было объявлено собственностью республики первым), морозовское — Вторым (статус музея оно получило полгода спустя). Все шло по разработанному Грабарем плану: покрыть страну сетью «планомерно организуемых музеев». «Монстры» вроде Румянцевского или Исторического Грабарь называл универмагами типа «Мюр и Мерилиз» и собирался расчленить на самостоятельные отделы, а из их частей сформировать совершенно новые музеи: Восточного искусства (arts asiatiques), Этнографический и археологический, Бытовой и Музей старой живописи, собственный «московский Эрмитаж». Небольшие, камерные музеи им также были предусмотрены. По этой самой причине в конце 1918-го бывшие частные коллекции в спешном порядке национализировали и стали готовить к открытию в качестве новых музеев. Любовь к памятным датам стала просто манией с самых первых дней советской власти. 1 мая 1919 года торопились ознаменовать открытием музеев и монументов героям революции.

Щукинская галерея начала действовать как музей сразу же после национализации. Собственно, она и так была общедоступным музеем, только частным. С Морозовской долго тянули, возможно, хотели закончить инвентаризацию. Утром 10 апреля Терновца вызвали в Музейный отдел, располагавшийся совсем рядом, в Мертвом переулке, в бывшем особняке Маргариты Кирилловны Морозовой, и сообщили о назначении хранителем Морозовской галереи. В тот же день Ивану Абрамовичу вручили постановление, гласившее, что морозовское собрание отныне преобразуется во Второй музей новой западной живописи. «Ответственным хранителем назначается Б. Н. Терновец, а вы его помощником. Кроме того, политическим комиссаром назначается В. В. Денисов». Хранитель, помощник, комиссар. Типичное штатное расписание всех советских музеев. Помощниками назначали бывших владельцев, а те соглашались. Иного шанса сохранить коллекцию не было. «И. А. Морозов чрезвычайно обрадован моему назначению хранителем галереи», — записал Терновец в дневнике.

Через три дня нового сотрудника Музейного отдела И. А. Морозова выселили из «квартиры». Семье предписывалось срочно освободить помещение музея и переехать на первый этаж. Им выделили три комнаты — по одной на человека. На самом деле роскошные условия — не хуже, чем у Остроухова или кузена Алексея Викуловича. Деликатный Терновец записал в дневнике: «14 апреля. Неприятное осложнение. Ивана Абрамовича Денисов (комендант здания) переселяет вниз». Такого Морозов стерпеть не смог. Он был раздавлен, разбит, оскорблен. Что произошло на самом деле, так до конца и неясно. По записям в дневнике Терновца события можно восстановить лишь приблизительно: «3 мая. До сих пор нет Ивана Абрамовича». «13 июня. И. А. исчез бесследно, его место вакантно».

Только когда окончательно стало ясно, что ждать Морозова бессмысленно и в своем особняке он вряд ли появится, Наркомпрос поставил в известность вышестоящие инстанции. В музей был прислан наряд чекистов и проведен обыск. Сохранился даже протокол Московской ВЧК, в котором сказано все четко и ясно: «В доме по улице Пречистенка произведен обыск. При осмотре помещения печати на стальной кладовой и несгораемых сейфах оказались в сохранности, картины и скульптуры на хранении Б. Н. Терновца. Бывший владелец дома и имущества Иван Абрамович с семьей отмечен как выбывший в июне 1919 года в Петроград».

Второй музей новой западной живописи (бывшее собрание И. А. Морозова) был открыт для публики в намеченный срок: в День солидарности трудящихся 1 мая.