Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских - Роланд Харингтон

Через несколько минут он вернулся, торжественно неся серебряный поднос, на котором покоилась кипа бумаг. Одну за другой жрец выложил пожелтевшие ксерокопии на стол и отошел к стене, где и замер, скрестив руки.

Я многозначительно поднял бровь, но он продолжал стоять по стойке «Пушкин — это наше все».

Я скорчился, как бы от усталости, но он не реагировал. Телесный сигнал даром пропал!

Тогда я обратился к жрецу на словах, а не на деле.

— Сударь, где здесь стул?

— У нас не сидят.

— Но в моих ногах нет правды!

Ответом мне было архивное молчание.

Я вытащил из кармана лупу и нагнулся над первой страницей.

— Пользоваться техническими средствами не разрешается.

— У великого поэта трудный почерк. Мне понятны лишь его рисунки, где в минуты авторского запора он небрежно изображал собственные кудри и профиль. Смилостивитесь над подслеповатым славистом!

— Ничего не знаю.

Я нахмурился.

— Должен вас предупредить, новое смутное время России еще не кончилось, несмотря на похвальные потуги президента Путина. Пушкинский Дом, как и всю страну, ожидают крутые коллизии и поразительные перемены, а следовательно, и новые правила пользования архивными материалами. А кто будет формулировать эти правила? Намекаю: быть может, помазанник Божий с колумбийским докторатом.

Где-то к часу я вышел из ПД проветриться. Мосты над рекой были разведены: по Неве совершал прощальный круиз авианосец «Афанасий Никитин» перед тем, как уплыть в юго-восточном направлении. Министерство обороны России продало плавучий аэродром непальскому флоту по загадочным соображениям внешней политики.

Я прислонился к одной из Ростральных колонн и задумчиво проводил взглядом прямоугольную махину, со скрежетом протискивавшуюся меж гранитных берегов. Проводил — и вдруг мой взгляд наткнулся на фантастический фасад, столь хорошо знакомый мне по рассказам дедушки Отто. Каменная лестница с фигурами Фатума и Фортуны, окна в стиле рококо, колоритный карниз, готические шпили и шпицы, девиз «Jus primae noctis»[287] над литыми воротами — все эти разнородные детали, гармонически сведенные в единый ансамбль, вызвали в моем сердце симпатический резонанс.

Дед-гофмаршал любил авангард начала прошлого века и выстроил свой особняк на Английской набережной в стиле супермодерн…

Гофмаршал, гофмаршальша и «святой черт»

Классный, красивый камергер Отто Рейнгардович фон Хакен — мой дедушка — терпеть не мог Распутина по личным причинам. Как известно, Гришка имел привычку приставать к аристократкам. Их гладкая белая кожа, пахнущая французскими духами, возбуждала его похоть пейзана. В своем вожделении to have a good time[288] с дамами высшего общества он доходил до эротического экстремизма, заставляя их стриптизничать в ресторанах и кабаках, простираться под ним ниже, чем зеленая трава. Ему нравилось, что блестящие светские цацы целуют косматые ноги простому мужику, и он регулярно рыскал по петербургским гостиным в поисках новых наложниц.

Особенно привлекали Гришку такие нежные недотроги, как мама моей матушки. Другими словами, бабушка-Хакенушка. Страшный старец впервые увидел ее на балу в Зимнем дворце, где юная жена Отто Рейнгардовича затмила собой всех петербургских красавиц. Кавалер за кавалером приглашали ее танцевать, и даже сам государь минуту-другую покружился с ней в ритме вальса.

Итак, бабушка была хитом вечера.

Со своими длинными, до плеч, волосами, горящим взором, кровавыми карбункулами и громадным нагрудным крестом свирепый старикан разительно выделялся среди нарядной придворной публики, напоминая члена группы heavy metal,[289] забредшего в наркотическом обалдении не на ту тусовку. И вел он себя на балу с разнузданностью рок-звезды. Гришка настойчиво пытался сойтись с гофмаршальшей в каком-нибудь закутке, протягивал длинные когтистые руки, пробуя ее ущипнуть, но она притворялась, что не замечает угристого ухажера. Когда же тот совсем ее доставал, госпожа фон Хакен говорила ему ледяным голосом:

— Laissez-moi en paix, vieux cochon![290]

Распутин, однако, продолжал свои поползновения вдоль и поперек. В надежде избежать потных пальцев и козлиного запаха старикана гофмаршальша обратилась к мужу. Тот в этот момент сидел на банкетке с друзьями-сановниками и обсуждал недавно завершившийся чемпионат мира по версии поло «Всадник без головы», на котором сборная Свидригайлова с ним во главе заняла первое место. Как часто бывает с мужьями в бальных залах и злачных барах, он совсем забыл про молодую жену-красу, поглощенный плезиром мужского спортивного разговора. Несколько раз юная Хакенка пыталась пожаловаться ему на Гришку, но гофмаршал просто не замечал расстроенной супруги. Печальные причитания входили в левое ухо Отто и выходили из правого, не задевая по пути ни одной мозговой извилины. Чтобы привлечь внимание мужа, гофмаршальша теребила его за нос, дергала за уши, тулузила туфелькой по темени, но тот лишь отмахивался и продолжал описывать свои подвиги на поле поло. В какой-то момент он так заговорился, что поскакал на банкетке по периметру зала!

Распутин меж тем продолжал преследовать будущую бабушку. Он выждал момент, когда Отто возбужденно рассказывал, как его пони Альберих с нечеловеческой ловкостью финтил в финальной игре чемпионата, и схватил гофмаршальшу за шлейф, с тем чтобы завлечь в дворцовый сортир — любимое место для прелюбодеяний. Отвращенная фамильярной манерой совращения, Хакенка попыталась вырваться, но гадкий гуру продолжал цепко держать ее за платье. Раздался треск, — заглушенный музыкой оркестра, — и тонкий шелк слетел с тонкого стана. Гофмаршальша осталась в одном прозрачном белье, как некая Бритни Спирс начала двадцатого века. Но она не растерялась, а с присущим аристократке самообладанием прикрыла свою красоту веером из страусовых перьев, будто так и надо. Затем Хакенка прервала Отто на полуслове «Го-о-о-л!» и сказала:

— Je veux rentrer chez nous le plus rapidement possible![291]

— В чем дело, mon petit chou?[292]

Рассеянный гофмаршал совершенно не заметил наготы гофмаршальши, хотя пораженные приятели давно уже уронили на пол сигары и бокалы и то и дело пытались отвести глаза от ее прелестей.

Супруга сердито блеснула белыми бедрами.

— Je ne supporte pas ce saint diable puant![293]

Она показала веером на сального старикана, который проследовал за ней к банкетке, где продолжал вертеться вокруг да около, демонстративно нюхая разорванное бальное платье и одновременно гикая, приседая и вскакивая, в знак готовности сплясать с гофмаршальшей «русскую». Что было вдвойне неуместно, ибо в этот момент оркестр играл полонез.

— Mais qu’est-ce que se passe ici?[294] — осведомился Отто, разглядывая кривляющегося Распутина.

— Неужели вы не понимаете? — в сердцах спросила супруга супруга.

И действительно, до Отто все еще не дошло, что жена находится в состояниии «deshabillé»,[295] хотя групповая композиция с гофмаршалом, гофмаршальшей, Распутиным и банкеткой была теперь в центре внимания присутствующих. На другом конце зала государь недоумевающе откашлялся, пораженный бальным бурлеском. В свою очередь императрица Александра Федоровна нахмурилась, подозвала флигель-адъютанта и велела ему передать Распутину, чтобы тот сейчас же пошел в какой-нибудь монастырский вертеп протрезвиться.

Наконец Отто сообразил, что жена гола и зла. Он закутал ее в соболиную шубу и отвез домой на новом «Роллс-Ройсе», свадебном подарке молодой чете от папы, босоногого экс-геральда Рейнгарда Францевича.

Гофмаршал и гофмаршальша зажили сладкой светской жизнью и вскоре забыли неприятный эпизод с Гришкой, имевший место, как ошибочно думали они, средь шумного бала случайно.

Увы, приставания Распутина под музыку полонеза оказались началом эпического сексуального преследования. Восемь месяцев точил гадкий гуру на гордую гофмаршальшу зуб и другие крайности. Восемь месяцев ждал удобного случая, чтобы облапить из-за угла какого-нибудь аристократического салона, невзирая на ухудшавшуюся международную обстановку, связанную с убийством эрцгерцога Фердинанда и последующим австрийским ультиматумом Сербии. Началась Первая мировая война, русская армия вынуждена была отступить из Восточной Пруссии и Царства Польского, но Распутин продолжал строить планы распутства.

Как-то бабушка вернулась из дворца видимо расстроенной. Дедушка был дома: в августе 1914 года он взял долговременный патриотический отпуск, с тем чтобы написать меморандум на высочайшее имя о том, как Россия может одержать победу над Германией и ее союзниками. К сожалению, рукопись пропала в процессе написания, видимо, похищенная немецкими шпионами, которыми кишел Петроград. А как бы она помогла битым царским генералам того времени!