Изгнание из рая - Елена Крюкова

Лора не тревожила его до поры. Она понимала: мальчик должен очухаться. Такие потрясенья даром не проходят, тут надо выждать. Инга и Регина не появлялись на горизонте весьма давно. Лора не думала о них. У нее возникла куча других светских дел — посвежее, поденежнее, повеселее, хотя своднический бизнес седая грандесса бросать не собиралась. У Эмиля были свои, государственные игры, у нее — свои. Ей принесли приглашенье на вручение престижной премии деятелям российской культуры, особо отличившимся на культурной арене в последние годы. Торжественная часть и банкет устраивались строго по приглашениям, для избранных, в закрытом зале на Пречистенском бульваре. Приглашенье было на два лица. Лора повертела его в руках. Улыбка мазнула по ее лицу веселой кистью. Она набрала Митин номер телефона.

К ее вящему удивлению, он быстро и послушно согласился.

Когда они с приодетой по такому случаю в лучшие тряпки Лорой Дьяконовой вошли в зал, Митя поразился, рассматривая лица людей. Он никогда не видел таких лиц — или он отвык от них?.. Такие лица он видел лишь на старых, дореволюционных фотографиях: благородные черты, умные высокие лбы, летящий взгляд, глаза, говорящие все ясно и прозрачно, не хитря, не скрывая и не лицемеря; абрисы и профили, как на врубелевских рисунках, как на портретах Левицкого и Рокотова; морщины, не портившие красоты, в которых, как в письменах, читалась высокая и страдальная жизнь; лица, достойные глядеть в полумраке из золотых багетов — не из тьмы зрительного зала с рядами кресел. Куда, в какое избранное общество он попал?.. Куда завела его Лора?.. Он беспомощно оглянулся на Лору. Она прошептала, засовывая в сумочку пригласительный билет: дорогой, это все великая богема России, это наши старые актеры, писатели, поэты, музыканты, а вон, в черной шапочке, знаменитый Лосский, он прилетел из Парижа, а вон там, видишь, автограф на книге ставит?.. это… “Я сам знаю, кто это”, - кивнул Митя раздраженно. Он уже все понял. Он глядел, узнавал и не узнавал, всматривался. Он понял: это другой мир. И он — инопланетянин. Он высадился на планете и не знает язык ее обитателей. А они не поймут его, если он заговорит. Поэтому молчи. Молчи, гляди, внимай. Ты никогда не станешь таким, как они.

Он обернулся. Поглядел искоса. Рядом с ним и Лорой, сзади него, сидела в кресле красивая, с круглым смуглым личиком и чуть раскосыми, как у покойной Анны, темно-карими, почти черными глазами, женщина в черной маленькой шляпке с приколотыми к ней бархатными фиалками. Маленький изящный ротик женщины тихо и печально улыбался, углы плачуще-грустных губ были будто через силу приподняты. Митя сначала подумал: молодая, и кокетничает, — потом, присмотревшись, острым взглядом зацепил еле видную сеточку морщин под глазами, около губ, тщательно замазанных тональным кремом. Женщина не хочет стареть. Женщина не имеет возраста. Женщина и умрет молодой. Какое полное печали и мысли, утонченное лицо, сочетающее в чертах аристократизм и дикую безудержность степных кровей. Лора по сравненью с ней показалась ему розовой свиньей-копилкой. “Белла Ахатовна, Белла Ахатовна, — послышался сзади благоговейный шепот, — я поздравляю вас с выступленьями в Барселоне…” Он понял, кто эта женщина с княжеским восточным лицом. Его прошиб пот. Лора покосилась на него. “Смотри, сейчас будут вызывать триумфантов, — бросила она ему, — смотри, Митя, какие букеты, какой дизайн, икэбана!..” На сцену хорошенькие девочки в пышных, как балетные пачки, мини-юбчонках вытащили, приседая от тяжести, гигантские букеты, обернутые хрустящим на весь зал целлофаном, расписанным позолотой, усаженным новогодними блестками. “А сколько баксов премия?..” — тупо, мертво спросил Митя. Лора усмехнулась, поправила пальцами седой завиток над ухом. “А сколько тебе надо?..”

На сцену вышли знаменитости, потонули в море аплодисментов. Митя обернулся. Кресло, где сидела восточная красавица, опустело. Она уже стояла на сцене, маленькая, в черных брючках, в меховой накидке, кланялась, и бархатные фиалки на ее шляпке кивали вместе с ней. Она всю жизнь писала стихи, и вот ей награда. Деньги. Зачем, почему опять — деньги?.. Разве стихи измеряются деньгами?.. Да, Митя, измеряются, так же, как и картины, и спектакли, и все остальное, что совсем не нужно человечеству, и все-таки люди это производят. Ты же помнишь, за сколько у вас с Эмилем купили Тенирса на аукционе. А при жизни бедняга Тенирс не мог, наверно, и за пять флоринов всучить свою мазню какому-нибудь купцу или трактирщику, чтоб тот в трактире над стойкой повесил. А Ван-Гога ты помнишь, Митя?.. Как он голодал — помнишь?.. Одно из полотен Ван-Гога тоже там было, на Филипсе. Ушло подешевле, чем его Тенирс. Всего за одиннадцать миллионов. Всего!..

Искусство. Они все заплатили за эти, нынешние, деньги — все они, кто творил и умер — своею кровью. Своей несчастной, нищей жизнью, в халупах и номерах, своими поцелуями с дешевыми ночными женщинками в подворотнях и на чердаках, своей скудной, гиблой едой на щербатых тарелках и в жестяных мисках, своей травлей: ату его!.. он пишет не так, как все!.. как те, что выставляются в красивых салонах!.. — своими слезами, горько пролитыми в тощие подушки по ночам. За что он заплатил чужой кровью? Час его расплаты, возможно, еще не наступил. Лора взяла его за руку. Ее рука была теплая, его — холодная, будто вынутая из проруби. Все мы — рыбы под водой. И кому-то надо разбить пешней лед, прорубить окно в толще льда, чтобы хлынул свет, воздух. Где сейчас души Анны, Андрея?.. Митя задыхался. Он рванул воротник рубахи.

— Что с тобой?.. — спросила Лора обеспокоенно. Он втянул ноздрями запах ее гиацинтовых духов. — Тебе плохо?.. на, понюхай…

Она сунула ему в руку флакончик, оплетенный позолоченным кружевом. Он отвинтил крышечку. Не помогло. Его душил ужас. Впервые он представил себе, что же он наделал.

— Я выйду, Лора… я сейчас вернусь, — он встал и начал проталкиваться вдоль ряда к выходу, задевая торчащие колени именитых зрителей, — я сейчас… сейчас…

Он выскочил в фойе. Он дышал, как рыба, вытащенная сетью на берег. Подошел к окну. Прижался лбом к раме. Из щели дуло. О, свежий воздух. Прорубь. Глотнуть воздуха. Света. Скорее.

Кто-то тронул его за плечо. Он резко вскинулся.

— Не надо! — крикнул.

— Вам стало нехорошо, я видел, — терпеливо, деликатно произнес стоявший перед ним такой же высокий, как Митя, человек; он взял Митю за локоть, обеспокоенно поддерживая. — У меня есть с собой валидол. Возьмите.

Человек протянул ему прозрачный пузырек в белыми таблетками. Митя вытряс таблетку на ладонь, вбросил в рот.

— Спасибо. Вы так добры.

— Не отворачивайтесь от меня, — голос человека, презентовавшего Мите валидол, проникал, казалось, в Митины мышцы, кости. — Я боюсь, как бы вам не стало опять плохо. Позвольте мне сопровождать вас?..