Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви - Александр Юк

Правильная Инга пилила Машу, убеждая, что это недопустимо и преступно – приносить себя в жертву, что Машина личность ничуть не менее ценна, чем Монмартикова, а может, еще и поважнее. Но Маша усматривала в Ингиных словах ревность к Жене: у подружек все меньше оставалось времени друг для друга. Давно в прошлом остались-позабылись совместные приготовления уроков, беззубое сплетничание на переменках, откровенные душеизлияния, и лишь традиционная общая дорога в школу еще напоминала прежние времена, когда их постоянно тянуло друг к другу. И все же это вовсе не означало, что их дружба иссякла, она лишь была оттеснена чувством гораздо более глобальным. Несмотря на глубинную, скрываемую обиду, Инга сохраняла верность. Не без помощи Мамы-Оли она перевелась в Машину группу по информатике, не убоявшись даже Палыча, и, как могла, прикрывала подругу. Когда, махнув рукой на недосягаемую соучастницу, она сказала, что сама напишет совместный отчет по квалификационной задаче, которую девчонки должны были готовить на па́ру, Маша испытала чувство стыда за свое иждивенчество, которое, впрочем, быстро утонуло в море совсем других проблем.

Весь класс вскоре узнал, что Монмартик ушел из дома. Здесь, скорее всего, не обошлось без Дика. Женя, популярность которого невообразимо возросла прямо пропорционально нападкам со стороны Карапетовны и Шапокляк, теперь стал национальным героем. Нельзя сказать, чтобы он это поощрял или работал на свой новый имидж, – но имидж не всегда зависит от нас. Теперь с Монмартиком всегда в первую очередь делились принесенным в школу бутербродом или апельсином, ему подсказывали на контрольке охотнее, чем обычно, даже рискуя быть выгнанными из класса.

Затем произошло событие и вовсе невероятное. Зинка, пожалуй, самая резкая девица во всем классе, если не давать более стремных определений, с которой Маша после известных разборок так и не смогла сформировать хоть сколь-нибудь человеческие отношения, без чьей-либо подачи вдруг остановила ее на перемене и протянула ей три смятых пятисотки:

– На, Фикалка Монмартра, вот. Забери. Я тебе была должна.

И сунув их растерявшейся Маше в руку, быстро заспешила дальше по коридору.

Неожиданно свалившиеся сумасшедшие деньги решено было прокутить как-то по-особенному. Женя заказал сауну. Только для них. Крошечную, но настоящую сауну. Маша долго ужасно трусила. Жене стоило неимоверных усилий уломать ее пойти туда вдвоем. Они нацепили на пальцы свои кольца-змейки для придания смелости своему походу. Но когда оба, вооруженные длинными банными полотенцами, стащенными из дома, подошли к неказистому сооружению с сочной вывеской, Маша увидела в дверях ожидавшего их пузатого грузинистого вида хозяина и тут же свернула в первую попавшуюся подворотню. Женя так и не сумел перебороть стойкий паралич, который охватил все Машино естество от макушки до пяток.

Маша отпрянула в тень. Из дверей вышла симпатичная девчонка южного типа с короткой стрижкой, открыла цветастый зонтик и зацокала по асфальту, аккуратно обходя заполненные водой выбоины. И тут же, почти следом за ней, появился немолодой с серьезной залысиной невысокий сутулый человек. Он не ежился под накрапывающим дождем. Он шел, не глядя по сторонам, безразличный и к дождю, и к лужам, и к случайным забредшим прохожим. Он не замечал ничего. Усталый, битый жизнью старый еврей.

Маша проводила его взглядом. Вид жалкого человечка вернул ее к собственным невеселым думам. Яркий свет на первом этаже померк. Короткой перебежкой Маша пересекла улицу и отворила еще не запертую дверь. Она сразу увидела Женю, который с ключом в руках шел ей навстречу.

– Ты? – он удивился и, вместо того, чтобы броситься к ней, отступил на шаг назад.

– Ты мне не рад?

Женька опомнился и подхватил ее на руки, закружил по тесной сцене, опрокидывая неизменный деревянный стул.

– Ч-ч-ч. Отпусти.

Женя опустился на одно колено, и Маша легко спрыгнула на пол. Она взяла в свои ладони его лицо и заглянула в глаза:

– Что-то не так? Что случилось? Говори, я же вижу.

Женя отвернулся. Он поднял валяющийся стул и, тяжело упав на него, усадил Машу себе на колени.

– Каца выгоняют из Союза художников.

– Почему? Как это возможно? – Маша вскочила.

Она уже не вспоминала те времена, когда ревновала Женю к этому странному человеку, имеющему на него такое почти безграничное влияние. Она видела переживания Жени, и они тут же стали ее собственными. Маша в мгновение ока забыла свои тревоги и проблемы, с которыми шла сюда, они молча утонули в его невзгодах.

– За плагиат. Он присвоил себе чужую работу. Выдавал за свою. Победил на конкурсе, получил денежную премию и оставил себе.

– Не верю. Я его знаю только с твоих слов, но все равно не верю.

– И тем ни менее все выглядит именно так. Ты поняла, что речь идет о моей работе «Зеркало любви»?

– О, боже!.. Но ведь это ложь. Тебе надо пойти и сказать всем, что это неправда.

– Я сегодня там был. Вопреки желанию Каца. Он хочет остаться выше всех их интриг. Но я все равно пошел.

Женя замолчал. Маша не торопила его.

– Я чего-то в этой жизни не понимаю. Я не сумел доказать. Они не стали меня слушать, они только задавали свои вопросы, но ответы их не интересовали. Они все знали наперед. «Он вывез скульптурную композицию под своим именем? Скажите только: да или нет?» – «Да, но…» – «Мы вас спросим, когда сочтем нужным, молодой человек». «В каталоге выставки ваша скульптура значится тоже под его именем? Только да или нет?» – «Да, но каталог печатался еще до начала выставки. На самой экспозиции работа выставлялась от моего имени…» – «Вы сами туда ездили? Вы там были и видели? Тогда как вы можете судить? Ах, с его слов. Понятно». – «Куда пошли деньги, призовой фонд?» – «Я их передал на содержание студии». – «Студии Каца?» – «Нашей студии». – «А разве это не студия Каца? Ах, значит, все-таки его студия. Спасибо, молодой человек. Вы нам очень помогли. Вы свободны. Я сказал: вы свободны. А нам надо решить не только вопрос членства Александра Самуиловича Каца в Союзе художников, но и судьбу мастерской, которая финансируется вот таким нечистым, с позволения сказать, способом».

– Жень, что ж это такое? Что же теперь будет?

– Они уже вспомнили, что мы занимаем помещение незаконно. Что здание давно предназначено под снос. «А дети не пострадают. Они, если хотят заниматься настоящим искусством, а не искусством зарабатывать деньги на чужих работах, найдут себе кружки рисования при дворцах молодежи».

Женя сжал кулаки.

– Во всем я виноват. Понимаешь – я.

– Нет. Я знаю, кто донес.

– Я тоже знаю. Граф даже не скрывает. Он говорит, что борется за правду. Только правда его – в силе его папаши.