Савва Мамонтов - Владислав Бахревский

Хотели слушать сказителя на веранде, но Савва Иванович сообразил:

— На воздухе придется голос напрягать. Надо собраться в гостиной.

Василию Петровичу было уже семьдесят три года, может, и больше, он называл год своего рождения приблизительно, читать не умел.

Удивляла молодость загорелого лица. Морщины у глаз от солнца, кожа была молодая, в голове, в бороде ни единого седого волоса.

Начал сказитель с былины о Дюке. Пел негромко, со стариковской хрипотцой, но хрипотца даже украшала былину. Василий Петрович, одолев неловкость и волнение, развеселился, глазами сиял приветливо, но явно жалеючи нынешних людей, которые против прежнего народа были и мелки и суетливы.

— Солнышко Владимир-князь стольнё-Киевский, — пел Щеголёнок, —

Ен похвастает-то ведь городом,Городом похвастает да ведь Киевом.Самсон да Самойлович похвастал своей силой богатырской,Де Ставёр да сын Годинович Он похвастал своей силой богатырскою,Да старый казак Илья Муромец,Илья Муромец сын Иванович,Ен похвастал своей силой богатырскоюИ Олешенька Попов сынОн расхвастался своей золотой казной.— Он крест-от кладет по-писаному,И поклон-от ведет по-ученому,И на две, на три, на четыре стороны поклоняется,И грозному царю да ведь Ивану ВасильевичуОн-то делает поклон да ведь в особину.

Сказывал Василий Петрович былину о Юрике Новоселе, о Хотене Блудовиче, спел песню об Иване Грозном, подчеркивая чистотою и высотою голоса благородность и честность боярина Никиты Романовича.

— А не всякого ты, Василий Петрович, любишь, — заметил Савва Иванович.

— Как же всех любить?! На то и былина — добрую силу любить, а злую не запамятовать.

Стали спрашивать сказителя о его прежней жизни, сколько былин знает, от кого петь научился.

— Дядя Тимофей пел, отцов брат. У дяди ноги не ходили, сидел он в избе, в углу, сапоги шил, сорок лет был сиднем. Старинки детворе сказывал. Я старинки с малолетства перенял.

Щеголёнок был знаменит. За ним записывали былины Гильфердинг, Рыбников, Миллер, Барсов, Гурьев.

— Из деревни Боярщина Кижской волости мы будем, — говорил Щеголёнок. — Лучше и краше нашей стороны во всем свете нет.

За обедом Василий Петрович держал себя свободно, ел по-крестьянски, прихватывая ладонью сорвавшиеся с губ крошки, и так было хорошо на него смотреть, что детвора долго потом кушала по-былинному, как Русь-матушка кушает.

Репин не смог быть праздным слушателем, зарисовал Щеголёнка. Портрет потом написал.

О Щеголёнке позже говорили, что с былинами он произвольничал, соединял одну с другой, как вздумается. Однако ж его почитали за первого сказителя, восхищались фантастической памятью. Щеголёнка слушал Лев Николаевич Толстой, и не только слушал, но и набирался от него природной русской мудрости. Рассказ «Чем люди живы» написан со слов Василия Петровича.

9 июня на святого Кирилла землю и воду сковало морозом. Виктор Михайлович Васнецов работал по утрам, просыпался рано.

Крестясь и плача — этакое несчастье для полей и садов — поспешил в Абрамцево, к Елизавете Григорьевне, словно она знала, как спасти землю и людей от нежданной напасти.

Но Елизаветы Григорьевны не было. Уехала с дочерьми в Киев. Ребятня с Поленовым возились у лодок — на Воре, радовались льду, хрустели лужами, кто громче.

На другой уже день зелень на деревьях почернела, черной стала трава в низинах, по берегам прудов.

Виктор Михайлович в эти дни, когда природа отходила от белого потрясения, писал «Затишье».

Тишина в природе — не безмолвье, затаенное дыхание, бьющееся радостно сердце.

Братец Аполлинарий тоже много писал. Если Серов упрямо повторял за учителем каждый его художественный шаг, то Аполлинарий, стремясь не попасть под влияние палитры брата, сбегал в Москву, писал Воробьевы горы.

Вечерами же Виктор и Аполлинарий шли в Абрамцево на городошное ристалище.

По воскресеньям сходились к обеду и, вкусив хлеба, тешили себя духовной пищей, литературными городками. Команда на команду. В одной Савва Иванович, Репин, Антон, Вентцель, Соня Мамонтова, Сережа, в другой Васнецовы, Таньон, Еще, Таня Мамонтова, Дрюша. За Адриана Викторовича всегда спорили. Команда противников получала компенсацию: двух сильных игроков, Эмилию Львовну и Поленова.

Команды выставляли друг другу вопросы и выделяли ответчика.

На этот раз Прахов попал в команду Саввы Ивановича.

— Начинаем с Сережи. Твой вопрос?

Субботний день был проведен в подготовке, и Сережа предложил противникам поломать голову:

— «Змея Юпитера просила, чтоб голос дать ей соловья». Чьи стихи? Как называются?

Команда противников выставила для ответа и вопроса Дрюшу. Дрюша знал автора: Крылов, но басню назвать не смог. На его вопрос Сережа вовсе не ответил:

«Восходит чудное светилоВ душе проснувшейся едва:На мысли, дышашие силой,Как жемчуг нижутся слова…»

Стихи чудесные, а чьи?

Взрослые угощали друг друга еще более сложными задачками. Васнецов-старший зачитал отрывок из произведения, предлагая назвать автора: «Мой отец, граф Роман, младший брат канцлера, был молод, любил жизнь, вследствие чего мало занимался нами, своими детьми, и был очень рад, когда мой дядя, из дружбы к нему и из чувства благодарности к моей покойной матери, взялся за мое воспитание». Команда Саввы Ивановича ответила не менее заковыристым вопросом: «Не прошло пяти минут, как мимо окна пробежал человек средних лет, которого вся одежда заключалась в парике и в башмаках; у него, сверх того, были часы на золотой цепочке. Увидев меня, он мне дружески кивнул головою и сделал рукою успокоительный знак, как будто говоря: не беспокойтесь, любезный друг, я скоро возвращусь. Он исчез между деревьями; но через несколько времени явился с противоположной стороны, прикрывая этот раз наготу большим подсолнечником».

Ответы были правильными: Дашкова, Алексей Константинович Толстой.

Когда взрослые заигрываются, как дети, и когда дети напрягают ум, стараясь быть ровнею взрослым — и если эти взрослые люди творческие, — происходят чудеса. Васнецов уже сыскал камень в черной воде и увидел девочку — точь-в-точь Аленушка. Поленов после успехов в пейзаже, причисляя себя к пейзажистам, все задумывался о Сирии, где сохранился, как уверял Прахов, дворец Ирода.

Репин, хоть и не мог никак подняться до успеха «Бурлаков», чувствовал такое мастерство, когда уже ничего нет неподвластного, непостижимого.