Савва Мамонтов - Владислав Бахревский

— Давайте занавес! Занавес!

— Савва! — возопил Прахов, срывая парик и прикрываясь им.

Тут уж грянул гомерический хохот, хохот перекинулся в залу, зрители, хотя и не знали, что делается за сценой, поддержали: смех заразителен. Когда занавес наконец поднялся, все увидели серьезных, величавых, несколько надувшихся гениев Олимпа и человечества.

Мгновение, и Савва Иванович закатился своим кашляющим, бронхитным смешком, надувшиеся боги фыркнули и попадали друг на друга. Смеялись до слез, на сцене и в публике. Один Адриан Прахов сидел покойно на своем троне, однако ж свободной рукою проверял, на месте ли его прекрасная мантия.

Представление картины «Видение Маргариты Фаусту» почему-то не состоялось. Но Васнецов уже был вовлечен в радостную круговерть мамонтовского дома.

У Саввы Ивановича для нового рекрута была приготовлена приятная задача.

Сложась капиталом с Елизаветой Григорьевной, он решил издать серию альбомов «Рисунки русских художников».

— Ваши большие и малые полотна, господа, оседают у коллекционеров. Они доступны ограниченному кругу людей. Но у вас есть рисунки. Рисунок — это самое демократическое произведение. Печать делает доступным ваше искусство для всей России, даже на Камчатке. А потому с вас всех по три рисунка! — потребовал Савва Иванович. — Поеду в Петербург на открытие Передвижной, закажу рисунки Куинджи, Ярошенко, Шишкину, а Крамской уже прислал свой рисунок. Только что почта принесла от него пакет.

Открыли и — притихли.

На рисунке — дети у окна, кормилица с младенцем, плачущая вдова. За окном солдаты, вернувшиеся с войны.

— «Встреча войск», — прочитал Репин название рисунка. — Это он о себе.

Все знали — у Крамского умер ребенок.

— В прошлом году я тоже горел написать встречу войск у Триумфальных ворот, — вздохнул Репин. — Бронзовые лица солдат. Толпа уже смешалась. Радостные женщины. Букеты цветов на штыках. Из окон летят цветы. Настоящий цветочный дождь. Костюмы самые разные. Праздник всего народа! Всех слоев… Перегорел.

Виктор Михайлович получил не только заказ, но и аванс. Обещал дать в альбом: «Подружек», «Богатыря» и рисунок со своей академической картины «Иконописная мастерская».

Пришел домой, а у жены, у голубушки Александры Владимировны, глаза на мокром месте.

— От Мамонтовых слуга их приезжал.

— Да я ведь от них, от Мамонтовых.

— Мстислав Викторович…

— Что Мстислав Викторович? Его не было.

— Мстислав Викторович у себя в гостинице… удавился. В уши кинулась такая тишина, что Виктор Михайлович потряс головой. Он видел, как шевелятся губы жены, но не слыхал слов.

— Зачем? — то ли сказал, то ли хотел сказать — себя тоже не услышал.

Прошел в мастерскую, к «Побоищу». Мстислав Викторович уж такие картины горячим словом своим рисовал. Приказывал любить князя Игоря.

Этот князь славы не искал. После половецкого плена до самой кончины ни разу ни в одну междуусобицу не встрял. Берег свой народ. А вот о Святославе Мстислав Викторович говорил с грустью. Этот был себе на уме, иначе и нельзя: великий князь. Переяславского князя Владимира уличал в алчности: Владимир требовал во всяком походе, чтобы его полк ставили в авангард. Авангарду доставались сливки добычи.

Васнецов дотронулся ладонью до своей картины. Вот оно — деяние князей. Поле мертвых. Не эти, оставшиеся в поле, привезут домой серебро и злато, ткани и кафтаны… Эти сами станут добычей. Воронья.

Пришла Александра Владимировна.

— Обидно, — сказал Виктор Михайлович. — Прахов был всем нужен. И мне, и Поленову, и Репину. И особенно студентам. Да в том и несчастье! Не сам он был нужен, а его светлая голова, его знания. Мы его слушали, мы восторгались его мыслям, а когда он отходил от кафедры, то в тот же самый миг оставался — один. Неприкаянный, почти блаженный. Мы его жалели, и спешили к себе, к своим теплым очагам. Как же ему одиноко было!

На похороны приезжал брат, Адриан Викторович. Был бледен, тих, но утешавших сам спешил подбодрить. И только оставшись с Саввой Ивановичем с глазу на глаз, плакал, как ребенок.

— Мстислав! Мстислав!.. Столько дано было человеку, столько знал, знал основательно, глубинно, и ничего-то по себе не оставил. Не исполнил долга, завещанного Богом. Никак не отдарил за полученный талант. Жил, как гений. Неприкаянно, никому не нужный, даже брату! — Бросился перед Саввой Ивановичем на колени: — Неужто фамилия всему виной? Прахов! Клянусь! Я переломлю провидение. Трудом, потом… Если будет надо, даже полуслепоту мою одолею, но совершу достойное памяти… Праховых Россия не забудет.

Отгоревав, в Петербург не торопился, ходил по мастерским друзей. Был у Поленова и Левицкого. У Кузнецова. У Репина.

Илья Ефимович в новогодние дни не показал Адриану Софью, а теперь тот увидел ее незакрытой. Расцеловал Репина.

— Не ожидал! — признался. — Всего-то одна фигура, не считая того, за окном, да статичной послушницы, — но картина-то многообразная! Петра видишь, Алексея Михайловича. Прошлое и будущее. И сам этот ужасный миг, переживаемый царевной. Что же лица не пишешь?

— Не хочу поспешить. Ищу.

Адриан Викторович из Москвы, а в Москву примчалась Валентина Семеновна Серова. В Харькове, где ее муж, врач Немчинов, был назначен эпидемическим врачом, разразилась эпидемия дифтерита.

Страх за детей погнал из дома в благополучные края. На радость старшему сыну. Тоша трех минут на новом месте не усидел, помчался к Репину.

— На ловца и зверь бежит! — обрадовался Илья Ефимович. — Поехали за твоей матушкой, я хочу ее нарисовать.

— Она сама скоро явится, — махнул рукой Тоша, рассматривая царевну Софью. — Все уже готово! Только лицо написать.

— Лицо! Лицо! Хоть бы приснилось.

— Книга хорошо написана, чернильница.

— А монашенку приметил? Ишь как я ее посадил, глазастую.

— Стул какой бархатный!

— Это рытый бархат, древний. Благороднейший цвет.

— Илья Ефимович, а ведь Софья — упадет. Ноги впереди тела.

— Не придирайся! Башмаки должны быть видны. Без ног — зависнет. Написать одну ногу — тоже нехорошо. Будет лицо — о ногах никто не вспомнит… Послушай, а ведь я тебе заказец могу устроить! Рублей на пятьдесят.

— Ого! Я хоть теперь же готов!

— Дмитрий Васильевич Стасов просил сделать для него копию с картины Шварца. Картина у Третьякова. «Патриарх Никон в Новом Иерусалиме». Я договорюсь с Павлом Михайловичем. Думаю, на время отпустит картину в нашу мастерскую. По рукам?

— По рукам!

Тоша басил, над губой пушок. Коренастый, неулыбчивый.