Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

Брутенц был забран из нашей команды в Серебряный бор к Шишлину и Шахназарову для подготовки брежневской речи по случаю 25-летия ГДР.

Надо было еще раз встретиться с Каштаном (генсек КП Канады) по возвращении его из Болгарии и дорассказать ему все то, что он хотел услышать, но не услышал на официальной беседе у Б. Н.'а.

А вчера (в субботу) пришлось также встречаться с О' Риорданом, который сегодня возвращается в Ирландию, и объяснить ему все про Консультативную встречу, про саму конференцию, про румын, югославов и т. д.

На Дачу Горького приезжал Б. Н., попросив меня предварительно пригласить туда зам. министра иностранных дел Толю Ковалева, который недавно вернулся с Женевских переговоров. Был большой разговор о перспективах госсовещаний по Европе. Толя все очень четко изложил: если мы хотим кончить в этом году и вообще успешно закончить это дело (Совещание в Хельсинки), мы должны пойти на какие-то шаги. Например, нашу позицию по мерам доверия никто признать и даже понять не может. Мы не согласны оповещать о маневрах войск на расстоянии больше 100 км. от границы, но и об этом сообщать хотим только соседям. Однако, практически для большинства европейских стран 100 км. — это вся их территория. А что значит оповещать только соседей? Польша, например, будет это делать только в отношении своих союзников по Варшавскому пакту, которые без всякого оповещения будут знать о маневрах задолго. Нелепость очевидная. Но Б. Н. рассказал, как вопрос обсуждался на ПБ. Гречко (министр обороны) решительно отверг предложения «Женевских собеседников» оповещать о маневрах на расстоянии 500 км. от границы, иначе, мол, «они» все будут про нас знать. Между тем, Толя рассказал такой эпизод. В Женеве к нему как-то обратились два американца из делегации США. Спрашивают: «Что это было у вас третьего дня в Рязани?» — Не знаю, — говорит Толя. — А что? «Да уж больно много «чаек» стояло на площади у обкома, причем не с рязанскими номерами». — А откуда вы это знаете, — спросил Толя. «Как откуда? Вам что, неизвестно, что со спутника можно сфотографировать номер автомобиля, рисунок на галстуке и тому подобное».

По «третьему пункту» (об обмене людьми и идеями) дело тоже весьма трудное. Мы, — рассказывает Толя, — согласно директиве решительно возражаем против создания у нас всяких иностранных центров культуры, где можно было бы свободно читать литературу из Франции, Англии, ФРГ etc. Покупать любые их газеты, смотреть фильмы и проч. Мы совсем одиноки в этом упорстве. Наши братья и союзники сидят на переговорах и помалкивают, потому что такие центры есть и в Польше, и в Болгарии, и в Чехословакии, и в Венгрии, не говоря уж об Югославии.

Короче говоря, из беседы с Ковалевым Пономарев, как я понял из встречи его со своими замами перед отъездом в отпуск, сделал вывод: Хельсинское совещание вряд ли закончится в этом году. «И вообще неизвестно еще, как пойдет все дело, раз от нас продолжают требовать такие вещи».

После выдворения Солженицына Юрка Карякин вновь запросился в Прагу. Уверен, что это не пройдет. Зародов (шеф-редактор журнала «Проблемы мира и социализма») и другие, от которых зависит прохождение Юркиной кандидатуры, знают его, как облупленного. Зародов, когда я с ним говорил об этом, не возражая мне прямо, предложил: «Пошли проверку. Посмотрим. Уверен, что он замешан в делах Солженицына и т. п.» (Проверка — это запрос в КГБ, который выдает данные из своего досье и, если в них есть «сомнительные», сопровождает рекомендацией, можно ли или нельзя посылать человека за границу). Я не стал посылать проверку, чтоб лишний раз не привлекать внимания КГБ к Юрке. Думаю, что что-то на этот счет у них имеется, хотя Карякин тщательно скрывает от меня свои связи. Вот судьба чиновника: ты хоть тысячу раз друг — но я тебе не доверяю! Впрочем, теперь-то все, что связано у него с Солженицыным позади, как и его приятельство с уехавшими Коржавиным, Максимовым, а также с Якиром и всякое прочее.

Юрка сообщил, что Эрик Неизвестный тоже собирается «туда». По этому поводу я произнес речь. Карякин со мной согласился, хотя пришел ко мне оправдывать Неизвестного. Не знаю, может тот и передумал уже. Это тоже была бы большая потеря.

Б. Н. задумал поучить братские партии экономической политике на случай, если они придут к власти. Побудила его к этому поездка в Италию. А еще раньше история с Альенде в Чили, а потом португальская революция. Он вспомнил о ленинских работах «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» и «Удержат ли большевики государственную власть». Б. Н. решил в подражание Ленину опубликовать статью, отталкиваясь от нынешнего кризиса на Западе. Мы с Дилигенским (ученый из ИМЭМО) и отчасти с Лешей Козловым, еще будучи на Даче Горького, сочинили на эту тему сорок страниц, со ссылками на экономические программы компартии. Отправил я это Б. Н.'у на Юг. Вчера он отреагировал: «Не то». Поразительна его бестактность. Ведь ему написали статью, пусть «не то», но он даже не пытается сделать вид, что в тайном соавторстве с нами, он будет ее доводить. Он просто требует, чтобы ему сделали «то». Из разговора с ним выясняется, что кризис он представляет себе по старинке, в духе его экзерциций в институте Красной профессуры в 30-ых годах, что он даже не знает, что компартии давно уже основательно разрабатывают эту тему, многое передумали по сравнению с прежними шаблонами. Он хочет выступить со своим «учением» о современном кризисе, понятия не имея о кейнсианстве, не знает, что это такое, полагает, что это какая-то очередная апология капитализма и имеет отношение только к борьбе с марксизмом, но никакого — к той самой реальной политике государственно-монополистического капитализма, благодаря которой Запад и Япония на протяжении четверти века бурно развивались, причем темпами более мощными, чем когда либо социализм.

Это я пишу, чтобы еще раз напомнить себе, в какой интеллектуальной и нравственной атмосфере я работаю.

А между тем, это не самое худшее. Я, кажется, писал раньше об истории с V томом «Истории КПСС» и о последствиях для нашего Зайцева, который был редактором этого тома, а Б. Н. членом главной редакции всего издания. Зайцев третий месяц в психушке. А новый авторский коллектив подготовил новый текст. Федосеев прислал его Б. Н.'у. Тот велел мне посмотреть. Мы с Красиным посмотрели. Там нет ни ВАСХНИЛ'а с Лысенко, ни «сумбура вместо музыки» (про Шостаковича), ни философской дискуссии с Александровым, ни языкознания, ни «экономических проблем социализма» со Сталиным, ни, конечно, космополитии, ни «дела врачей», ни ленинградского дела. Там нет даже сельскохозяйственного Пленума ЦК 1963 года. Там вообще не замечено даже перемен после смерти Сталина и счет ведется по пятилеткам (1946-50, 1950-55). Все хорошо и все гладко. Партия все предвидела и все делала правильно, в том числе и в области идеологии. Я сказал об этом Б. Н.'у и апеллировал не к тому, что наука в этом томе не ночевала, а к недавней истории с советскими абстракционистами, желая предупредить Б. Н.'а, чем дело может кончится, когда все это дойдет до Генсека.