Полное собрание сочинений. Том 37. Произведения 1906–1910 гг. - Лев Толстой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мать. Глупостям и не надо верить.
Мальчик. А почему же я узнаю, что глупости, а что не глупости?
Мать. Потому что надо верить настоящей вере, а не глупостям.
Мальчик. А какая же настоящая вера?
Мать. Наша вера. (Про себя.) Кажется, я говорю глупости. (Вслух.) Так поди скажи папе, что мы идем, и надень шарф.
Мальчик. А после обедни будет шоколад?
О ВОЙНАХ
Карлхен Шмит – 9 лет, Петя Орлов – 10 лет и МашаОрлова – 8 лет.
Карлхен. Потому, что наша Пруссия не позволит, чтоб русские у нас отнимали землю.
Петя. А мы говорим, что эта земля наша, потому что мы ее завоевали прежде.
Маша. Чья наша?
Петя. Ну, ты мала, не понимаешь. Наша – значит нашего государства.
Карлхен. Все люди так живут, что одни принадлежат одному государству, другие другому.
Маша. Кому я принадлежу?[67]
Петя. Так же, как и все, – России.
Маша. А коли я не хочу?
Петя. Да это уж ты хочешь, не хочешь, ты все-таки русская. У каждого народа свои царь, король.
Карлхен (вставляя). Парламент…
Петя. У каждого свое войско, каждый собирает от своих подати.
Маша. Зачем же так врозь?
Петя. Как зачем? Затем, что каждое государство особо.
Маша. Да зачем врозь?
Карлхен. Как зачем? Затем, что каждый человек любит свое отечество.
Маша. Не понимаю, зачем врозь. Разве не лучше всем вместе?
Петя. Это играть в игрушки лучше вместе, а это не игрушки, а важные дела.
Маша. Не понимаю.
Карлхен. Вырастешь – поймешь.
Маша. Так не хочу и вырастать.
Петя. Маленькая, а уж упрямая, как все они.
ОБ ОТЕЧЕСТВЕ, ГОСУДАРСТВЕ
Гаврила – запасный солдат, прислуга. Миша – барчук.
Гаврила. Ну, Мишенька, прощайте, милый барин. Теперь уж приведет ли бог повидаться.
Миша. Так ты и точно уходишь?
Гаврила. Да как же? Война опять. А я запасный.
Миша. С кем же война? Кто с кем воюет?
Гаврила. Да бог их знает. И не разберешь. Я хоть и читал в газетах, да не пойму досконально. Сказывают, австрияк на нашего обиделся за то, что он тех, как бишь их, в чем-то уважил…
Миша. Ты-то зачем идешь? Ну, цари поссорились, пускай они и дерутся.
Гаврила. А то как же? За царя, отечество, веру православную.
Миша. Да ведь тебе не хочется идти?
Гаврила. Кому же хочется. Жену, детей побросать. Да и самому разве охота после жисти хорошей.
Миша. Так зачем же ты идешь? Ты скажи, что «не хочу», и не иди. Что же они тебе сделают?
Гаврила (смеется). Что сделают? Силой потащут.
Миша. А кто же тебя потащит?
Гаврила. Да такие же вот, как я, подневольные люди.
Миша. Зачем же они тебя потащат? Ведь они такие же, как ты.
Гаврила. А то начальство. Велят и потащут.
Миша. А если они не захотят?
Гаврила. Нельзя.
Миша. Отчего нельзя?
Гаврила. Оттого… оттого, что такого закона нет.
Миша. Какой закон?
Гаврила. И чудно вы говорите! С вами заболтаешься. Пойти на последках самовар поставить.
О ПОДАТЯХ
Старшина и Грушка.
(Старшина входит в бедную избу. Никого нет, кроме 7-летней Грушки. Оглядывается.)
Старшина. Али нет никого?
Грушка. Мамка ушла за коровой, а Федька на барском дворе.
Старшина. Ну, так скажи мамке, что старшина, мол, заходил. Скажи, в третий раз поминаю, велел, скажи, беспременно принести к воскресенью подати, а то корову сведу.
Грушка. Как корову сведешь? Ты разве вор? А мы не дадим.
Старшина (улыбается). Вишь, шустрая девчонка какая. Как звать?
Грушка. Грушка.
Старшина. Ай, Грушка, молодец. Так ты слухай, так и скажи матери, что я хоть и не вор, а корову сведу.
Грушка. Зачем же ты корову сведешь, коли ты не вор?
Старшина. А затем, что положено, то плати. За подати сведу.
Грушка. Какие такие подати?
Старшина. Эка девчонка, зелье. Что подати? А такие, что от царя положено, чтобы платил народ.
Грушка. Кому?
Старшина. Известно кому. Царю. А уж там рассудят кому.
Грушка. Разве он бедный? Мы бедные. Царь богатый. Зачем же у нас брать?
Старшина. Он не себе. Он на нас же, дураков, на наши нужды, на начальство, на войску, на ученье. Нам же на пользу.
Грушка. Какая же нам польза, что корову сведешь? Это не польза.
Старшина. Вырастешь, поймешь. Так смотри, скажи мамке.
Грушка. Не стану говорить глупости. Что вам с царем нужно, делайте сами, а что нам нужно, мы сами себе сделаем.
Старшина. И яд же девка будет, дай вырастет.
ОСУЖДЕНИЕ
Митя – 10 лет, Илюша – 9 лет, Соня – 6 лет.
Митя. Я говорю Петру Семенычу, что можно себя так приучить, чтоб не нужно было одеваться. А он говорит: нельзя. А я ему говорю, что мне Михаил Иванович говорил, что мы приучили же лицо так, что не холодно. Так можно и всё тело приучить. Дурак, говорит, твой Михаил Иванович. (Смеется.) А Михаил Иванович[68] мне только вчера говорил: много, говорит, врет ваш П[етр] С[еменыч]. Ну, говорит, дуракам закон не писан. (Смеется.)
Илюша. Я бы ему так и сказал: вы его, а он вас.
Митя. Нет, сурьезно, я так и не знаю, кто из них дурак.
Соня. Оба дураки. Кто кого дураком ругает, тот и дурак.
Илюша. А ты обоих обругала. Стало быть, ты самая дура и есть.
Митя. Нет, мне то не нравится, что друг про дружку так говорят, а в лицо не скажут. Я вырасту большой, так не буду делать. Что думаю, то и буду говорить.
Илюша. И я тоже.
Соня. А я по-своему буду.
Митя. Как по-своему?
Соня. Да так. Когда захочу – скажу, а не захочу – не скажу.
Илюша. Вот и вышла дура.
Соня. А ты сказал, не будешь ругать.
Илюша. Да я не за глаза.[69]
О ДОБРОТЕ
Дети: Маша и Миша, перед домом строят для кукол шалаш.
Миша (с сердцем на Машу). Да не то. Ту палку тащи. Непонятная!
Старуха (выходит на крыльцо, крестится и приговаривает). Спаси ее Христос! Вот душа ангельская. Всех жалеет.
(Дети перестают играть, смотрят на старуху.)
Миша. Ты о ком?
Старуха. Об матушке об вашей. Помнит бога. Нас, бедных, жалеет. Вот и юбку дала, и чайку, и деньжонок. Спаси ее господи, царица небесная. Не так, как тот нехристь. «Много вас, говорит, шляется». И собаки такие же злые. Насилу ушла.
Маша. Это кто же?
Старуха. Да напротив винополки. Ох, недобрый барин. Ну да бог с ним. Спасибо ей, голубушке, наградила, утешила горемычную. И как бы жить нам, кабы таких людей не было. (Плачет.)
Маша (к Мише). Какая она добрая.
Старуха. Вырастете, детки, также не оставляйте бедноту. И вас бог не оставит. (Старуха уходит.)
Миша. Какая она жалкая.
Маша. А я рада, что мама ей дала.
Миша. А я не знаю, отчего не давать, когда есть. Нам не нужно, а ей нужно.
Маша. Ты помнишь, как Иоанн Креститель говорил: у кого две одежды, отдай одну.
Миша. Да, когда вырасту, я всё буду отдавать.
Маша. Всё нельзя.
Миша. Отчего нельзя?
Маша. А сам как же?
Миша. А мне всё равно. Надо быть всегда добрым. И всем хорошо будет.
И Миша бросил играть и пошел в детскую, оторвал от тетради листок и написал что-то в него и положил в карман.
В листке было написано:
«НАДА БУТЬ ДОБРУМ».
О ВОЗНАГРАЖДЕНИИ
Отец и Катя – 9 лет и Федя – 8 лет.
Катя. Папа, [у] нас салазки сломались. Ты не можешь починить?
Отец. Не могу, голубчик. Не умею. Надо Прохору отдать, он вам починит.
Катя. Да мы были на дворне. Он говорит, ему некогда. Он ворота делает.
Отец. Ну, что же делать, подождите.
Федя. А ты, папа, совсем не умеешь?
Отец (улыбаясь). Совсем не умею, дружок.
Федя. Ты и ничего не умеешь?
Отец (смеется). Нет, кое-что умею. А того, что Прохор умеет, того не умею.
Федя. А самовары делать, как Василий, умеешь?
Отец. Тоже не умею.
Федя. А лошадей закладывать?
Отец. Тоже не умею.
Федя. А я думаю, отчего мы ничего не умеем делать, а они всё для нас делают. Разве это хорошо?
Отец. Каждому свое. Ты вот учись и узнаешь, что кому нужно уметь делать.
Федя. Разве нам не нужно и уметь кушанье готовить и лошадей закладывать?
Отец. Есть вещи нужнее этого.
Федя. Да, я знаю: чтобы быть добрым, чтобы не сердиться, не браниться. Да ведь можно и кушанье готовить, и лошадей закладывать, и быть добрым? Правда, ведь можно?
Отец. Разумеется, можно. Погоди, вырастешь, тогда поймешь.
Федя. А коли я не вырасту?
Отец. Какие ты глупости говоришь.
Катя. Так можно Прохору сказать?
Отец. Можно, можно. Подите к Прохору, скажите, что я велел.
О ПЬЯНСТВЕ
Вечер. Осень.
Макарка 12 лет и Марфутка 8 лет выходят из дома на улицу. Марфутка плачет. Павлушка 10 лет стоит на крыльце в соседнем доме.
Павлушка. Куда вас нелегкая несет, ночное дело?
Макарка. Опять закурил.
Павлушка. Дядя Прохор?
Макарка. А то кто ж?
Марфутка. Мамку бьеть…
Макарка. И не пойду. Он и меня исколотит. (Садится у порога.) Тут и ночевать буду. Не пойду.