Переводчик - И. Евстигней

На душе было так мерзко, что я поморщился от отвращения. Ладно, Сессар, мы ещё посмотрим… не стоит меня так сразу сбрасывать со счетов, может, я ещё продержусь…

И я держался. С каждым боем я чувствовал, как МальАх всё больше сливается с моим телом, подчиняясь уже не моим движениям, но моим мыслям. Своих противников по поединкам я чувствовал гораздо лучше, чем они меня. Мозг переводчика, привыкший оперировать чужими понятийными системами, анализировать чужеродные стереотипы мышления, с лёгкостью вычленял шаблоны в движениях других людей. Я быстро изучал язык, на котором говорили их тела, и вставлял нужные реплики чуть раньше них. Поединки по-прежнему были для меня всего лишь игрой – опасной, балансирующей на грани жизни и смерти, но игрой. Однако конец любого боя неизменно становился для меня кошмаром. Волна свиста нарастала, накрывала моё сознание, затопляя его неодолимым первобытным императивом «Убей…» У меня всё было рассчитано до сотых долей секунды… нанести противнику зрелищную, но несмертельную рану, выбить из его рук оружие, резким ударом ноги уложить его на арену, чтобы не дёргался, чтобы показать всем – поединок окончен — схватить с земли его меч и убираться, убираться поскорее, подальше, прочь, к железной решётке ворот, которые не торопится открывать медлительный охранник, лишь бы сбежать из-под этой горячечной, бредовой волны, от которой вскипает сознание… убей…

У меня всё было рассчитано до сотых долей секунды, но японец об этом не знал. Он оказался довольно проворным – видимо, сказывалась наследственная память, доставшаяся вместе с генами от предков-самураев. Вместо привычных четырёх-пяти минут боя мы с ним кружили по арене в два раза дольше, доставляя сим пролонгированным действом безграничное удовольствие публике. Наконец он не выдержал, кинул тело вперёд, ударив с плеча выгнутым в форме катаны мечом… ничего не поделаешь, наследственная память… Я слегка уклонился – его меч чиркнул по моей рубашке – подсёк его ноги и рывком бросил на пол. Зал взревел от восторга. Я надавил коленом ему на позвоночник, навалился всем своим весом – тот продолжал сопротивляться – и прошипел на ухо:

– Брось меч…

Но японец, хотя и перестал дёргаться под моим коленом от боли, упрямо не выпускал меч из руки, нелепо вытянув её в сторону, чтобы я не мог дотянуться… глупец… Тщательно выверенные мною доли секунды утекали драгоценными каплями жизни – его жизни – в песчаный пол арены, одна за другой.

– Брось меч… – почти умоляющим голосом прошептал я. – Прошу тебя, брось…

Японец упорствовал. А волна свиста накатывала, давила все беспощаднее, я стиснул зубы, словно пытаясь судорожным напряжением мышц укрепить ту хрупкую перегородку, что защищала моё сознание от воздействия внешнего мира. Но гипнотический свист просачивался через неё, проникал в мозг, и уже из последних сил, в отчаянном усилии удерживая тонкие нити разума, я схватил японца за волосы, закинул его голову назад и чиркнул клинком по горлу, едва заметно изменив траекторию. Из шеи японца вялым фонтанчиком брызнула кровь, упав тяжёлыми каплями на серый песок… Я встал и, шатаясь, как пьяный, пошёл к воротам…

Когда меня привели в камеру, мои друзья уже спали. Я осторожно прокрался до нашего «душа» и долго стоял там под струёй ледяной воды, которая тонкой змейкой извивалась по моему телу и утекала куда-то в глубины скальных пород, пропитывая андские горы подо мной моим потом, моей кровью, мной… Потом я так же аккуратно, чтобы никого не разбудить, пробрался на своё место, накрылся куском шерстяной ткани и провалился в сон.

Под утро мне приснился мой привычный кошмар. Деревянный мост над мутной рекой, разъярённая толпа под пыльными купами пальм, жгучее прикосновение воды, проникающей своими щупальцами в моё тело и мозг, и вырывающийся из меня стон-проклятие… никогда вам отныне не понимать друг друга…

– Доброе утро, – поприветствовал я Бузибу, который сидел на ослепляющем солнечном пятаке у решётки и штопал порванную смену штанов. Тот покосился на меня, но ничего не ответил.

Крис и Свен молча доедали из каменных мисок свой завтрак – варёную кукурузу с пёстрой смесью тушёных фруктов.

– Бузиба, доброе утро! Что случилось? – шершавые стружки кастового морского давались моему пересохшему горлу с трудом.

Видимо, африканец хотел сдержаться, промолчать, но национальный темперамент не позволил ему упорствовать в молчаливом бойкоте.

– Ты его убил!!! Того японца! – выпалил он, с ненавистью глядя на меня.

– Все вчера говорили об этом! Все! По всем камерам!

Ах, вот оно в чём дело… Местное сообщество гладиаторов узнало о вчерашнем поединке… и теперь пытается бойкотировать своего собрата за то, что тот в честном бою убил своего противника? Видите ли, проявил чрезмерную жестокость? Гладиаторы, вашу мать… Да пошли они все на… со своими моральными принципами, чистоплюи…

– Я его не убил, – тихо произнёс я, глядя в глаза африканцу. Потом повторил ту же фразу на французском и скандинавском. Свен и Крис перестали есть.

Бузиба выразительно чиркнул себя ладонью поперёк горла:

– Была кровь, много.

Я покачал головой.

– Он будет жить. Возможно, шея останется чуть перекошенной, но не более того. Сонная артерия не задета. Я сделал это специально, чтобы прекратить бой.

Я повторил то же самое на двух других языках и устало сел у решётки, глядя на далёкий пейзаж, похожий на лоскут пёстрого пончо, где полукруг слепящего лазоревого неба сменялся охряными и карминными полосами пустыни… господи, как же я устал от этих чужих ярких красок… как хочется сбежать от них, окунуться с головой в блёклую приглушённость зимнего сумрака, где в серебристо-сизом небе медленно-медленно оседает на землю таинственно мерцающая снежная вуаль, не закрывая, а наоборот открывая путь к себе…

А то, что произошло вчера… Какого чёрта что-либо объяснять, говорить?

Не в этот раз, так в следующий – рано или поздно всё равно это случится. Или я, или меня… живым или чистым отсюда не выбраться. Во вчерашнем бою я сделал всё, что смог. Я не убил. И не нужно требовать от меня большего, я всего лишь человек… Из виска потекла уже привычная предательская струйка крови – из-за неправильно поставленного клейма, стоило мне лишь занервничать, как его острый металлический угол врезался в стенку височной вены, и та начинала кровоточить, выдавая моё душевное состояние окружающим.

Весь день мои соседи по камере меня не трогали, видимо, понимали, что меня лучше оставить в покое. Но, по крайней мере, утрешней враждебности я тоже не ощущал. Умницы, что и сказать…

Уже перед закатом солнца снова пришёл Сессар. Вынырнул из узкого лаза на противоположной стене, упруго вспрыгнул на ноги и подошёл к решётке, таща с собой так называемый "доппаёк" – пару кило экзотических фруктов, которые мы вместе с друзьями с удовольствием съедали за считанные минуты. И где он только берёт такие деликатесы посреди вымерших гор и пустыни? Он осведомился о моём самочувствии и, уже уходя, вдруг развернулся и остановил на мне долгий пристальный взгляд.

– Выиграеш-ш-шь ещ-щ-щё один бой, с-с-станеш-ш-шь с-с-свободным.

Смысл его слов дошёл до меня не сразу, сначала тихий свист всколыхнул барабанную перепонку, электрическими импульсами пробежал по слуховым нервам, потом в голове мягко щёлкнул переключатель, переводя мои нейронные сети в режим языка свистящих, и только потом наступило осознание…

– Что… что ты с-с-сказал? – заикаясь, переспросил я.

– Вс-с-сего один бой, – повторил Сессар, выставив вверх заскорузлый указательный палец. – И ты будеш-ш-шь с-с-свободен.

Развернулся и проворно юркнул-вкрутился в тёмный зев лаза.

Свободным… я стану свободным… механически повторял я про себя. Поначалу это слово было для меня всего лишь пустой оболочкой из звуков, не наполненной даже зачатками смысла – я намеренно забыл его, вычеркнул из всех словарей всех языков, которые я знал, из своей системы понятий и миропредставлений, которой я оперировал – потому что иначе бы я попросту не выжил… и теперь я повторял его снова и снова, на разных языках, в разных сочетаниях, с разной интонацией, и постепенно это слово начало вновь обретать своё наполнение, свой невероятный, сверхъестественный смысл… свобода… Наверное, непроизвольно я начал бормотать вслух, и Бузиба, уловив слово «свобода» на африканском модераторе, встрепенулся.

– Он пообещал выпустить тебя на свободу, да? – воскликнул он, дёрнув меня за рукав.

– Да, он так сказал… Вроде бы так. Если я выиграю ещё один бой…

– Если ты выиграешь ещё один бой, тебя выпустят на свободу? Как гладиатора в Древнем Риме?

– Ну да.

– А почему тебе об этом сообщает простой охранник, а не один из наших хозяев?

– Не знаю, – я пожал плечами. – Возможно, ему поручили передать эту новость мне. Или он её подслушал и был так рад, что поспешил первым сообщить мне об этом.