Красная тетрадь - Екатерина Мурашова

Ну дальше они о чем-то таком говорили, чего я разобрать не сумела, но все вместе поняла так, что Измайлов Андрюше-то нос утер и насчет моей внешности и насчет ума. За то ему моя благодарность. Чем-то он мне в тот момент Соню Домогатскую напомнил. Она тоже кого угодно отбрить могла так, что и вздохнуть не успеешь. Но так Андрюшке и надо. Господи, прости!

Кстати, я Соне письмо написала…

– Ты? – удивилась Марья Ивановна. – И о чем же это, разреши узнать?

– Спросила, что она думает о грехе прелюбодеяния, – независимо ответила Фаня, комкая руками бахрому, свисавшую со скатерти.

– Что-о-о? – воскликнула Машенька. – О чем, о чем?

– О чем слышала, – огрызнулась Фаня и отвернулась.

Маша подумала, что в последнее время с попадьей явно творится что-то неладное. Сколько она знала Фаню, над ней всегда все подсмеивались, но она никогда не злилась и не отвечала на подколки других девиц. А теперь…

– И что же – она тебе ответила? – спросила Машенька, просто чтобы восстановить разговор с попадьей. Она лучше других знала, что Софи Домогатская не отвечала на письма из Егорьевска. Может быть, они до нее даже не доходили.

– Ответила, – кивнула Фаня.

– И… что ж?

– Она написала, что, по ее сведениям, это такой смертный грех, расположенный где-то между убийством и пожеланием осла ближнего своего. Подробнее она не знает, но советует мне не забивать себе этим голову.

Машенька усмехнулась и испытующе взглянула на Аграфену, соображая, дошла ли до попадьи ирония ответа, или она приняла его абсолютно всерьез.

Внезапно Фаня по собачьи прислушалась, склонив голову набок, потом встала из-за стола, прошла по анфиладе до конца машенькиных покоев, отодвинула тяжелую, темно-зеленую занавеску, и спокойно извлекла из ниши небольшую, уже знакомую Машеньке на этом фоне фигурку.

– Что это тут у тебя такое прячется? – с любопытством спросила попадья. – Гляди, рыженькая какая, точно лисенок.

– Это и есть Лисенок, – сказала Машенька и сильно сплела пальцы, чтобы не закричать. Более всего ей хотелось схватить девочку за плечи и трясти до тех пор, пока та не объяснит, зачем она раз за разом оказывается в ее покоях. Одновременно с тем Маша знала, что трясти этого ребенка бесполезно. – Выкини ее отсюда, – велела она Фане. – Да еще пинка дай, что неповадно было в чужой дом лазить. Мне самой хромая нога мешает.

Проезжая мимо знакомого сруба под красной крышей, Машенька увидела горящую в окне свечу. Мимолетом удивившись, кому понадобилось идти в собрание в столь неурочное время, она вдруг уловила знакомые звуки и немедленно велела Игнатию остановить повозку. Кто мог играть в запертом на ключ собрании на пианино? Ответ прост: никто. В привидения, русалок и прочую нечисть Маша давно не верила. Владыка Елпидифор называл все народные суеверия просто и точно: суета души. Марья Ивановна полностью разделяла эту точку зрения.

Уже подходя к дому, она увидела и нетронутый замок на двери и путь, которым неизвестный проник в собрание: в одной из форток было вынуто стекло. Само стекло стояло тут же, воткнутое ребром в оплавившийся сугроб.

Отрывистые звуки прекратились, но Машенькина злоба не унялась: кто посмел тайком и без толку портить инструмент, купленный еще покойным батюшкой? Злоба была напрасной и Марья Ивановна о том знала и помнила: играть на пианино было попросту некому. Ее муж, Дмитрий Михайлович Опалинский, бывший когда-то душой любой компании, постепенно, с годами, к «светской» егорьевской жизни охладел, сама же Машенька никогда и не была ее особенной любительницей. Свободное время она всегда предпочитала провести в церкви, очищаясь и утруждаясь душой. Пустая болтовня едва ли не с детства утомляла ее. В том Машенька видела свое отличие от прочих егорьевских кумушек. О хромой ноге нынче уж и не думалось. Странно ведь, если вспомнить, – сколько в юности было страданий! «Хромоножка, хромоножка!» – только о том и печалилась. А рояль папенькин всегда в тревогах выручал, музыка утешителем была. Сама по нотам играть выучилась, несколько лет упражнялась по часу в день обязательно, как молитвенный урок выполняла. А теперь? Совсем иные думы чело морщат. И к роялю уж не подходила… сколько? Месяц? Два? Полгода? Когда-то, больше года назад, вздумала учить музыке сына. Шурочка с любопытством потыкал пальчиком в клавиши, легко выучил ноты, бегал, распевая: «До, ре, ми, фа, соль, ля, си!» Но дальше этого не пошло. Упражняться и насиловать себя Шурочка не хотел совершенно. Если Машенька пыталась настаивать, падал на пол и истошно вопил. Дмитрий Михайлович морщился и зажимал уши ладонями.

– К чему ему в Егорьевске музыка? – недовольно спрашивал у жены. – Не хочет учиться и правильно делает. Пусть лучше учится считать…

Вечная тема их споров. Уезжать из Егорьевска Маша не хочет, а в Егорьевске без надобности все тонкое и красивое. Нужны лишь деньги, да изворотливость, да подряды, да шелушащиеся, как старое осиное гнездо, сплетни…

Господи, как же она устала! И некому, ну совершенно некому рассказать, пожаловаться. По правильному рассуждению, ее товаркой должна была бы стать жена брата Пети, но… о чем можно говорить с Элайджей?! Острая, как обломанный хрусталь, Софи ответила глупой Фане, но не отвечает ей – Машеньке. Скорее всего, это из-за Мити. Не хочет, чтобы ее письма попали к нему. А сам Митя все больше напоминает потухшую на середине свечу. Интересно, жалеет ли он теперь о том, что когда-то не ответил на любовный порыв юной Софи? Но ведь не спросишь!

И кто же все-таки залез в собрание через форточку? Уже почти зная ответ, Машенька подошла к ближайшему от угла окну и осторожно заглянула внутрь…

Проверяя себя, еще раз пересчитала маленькие фигурки. Все правильно – пять. Трое – дети Элайджи. А еще двое – кто такие? В Егорьевске, в знакомых семьях, вроде таких нет. Приглядевшись, Маша догадалась: должно быть, дети Веры Михайловой. Крупный, рыжеволосый мальчик – это, наверное, Матвей. Белокурая, хрупкая девочка – Соня. Но как они все познакомились? Сошлись? Ведь дети Элайджи почти не разговаривают с посторонними… И что они, в конце концов, здесь делают?

У открытого фортепиано стояли двое: Лиза и Анна. Малышка, привстав на цыпочки, тихонько тыкала пальчиками в басовые клавиши и прислушивалась к негромким низким звукам, а Лисенок как-то странно шевелила пальцами над клавиатурой. Матвей с любопытством наблюдал за ними. Соня сидела на полу напротив Юрия и что-то писала в тетради. Иногда она показывала ему написанное и что-то тихо спрашивала. Волчонок, запинаясь, отвечал. Извиняюще улыбаясь, Соня отрицательно качала головой.